182.

"Член -  кратчайшее расстояние между двумя душами". Где она это прочитала, что не идет из ума? Или не расстояние, а -  кратчайшая бесконечность? Может быть, так? Другая кратчайшая -  книга. У нее был приятель, незадачливый писатель. По- своему гений, что, конечно, диагноз, а не литературоведческая характеристика. Вбил себе в голову, что должен написать бесконечную книгу, типа борхесовской. Писал множество страниц обо всем. Страница -  а за ней том, который он напишет потом. Странички сшивал вместе, снова перетасовывал. Одна из книжиц называлась "Наполеон". О том как идти к власти. Как не быть пешкой для размена. Как использовать крестных отцов и генералов. Как ждать нужной минуты и быть к ней готовым. И ждать следующей минуты. Пока он сидел за столом и подбирал то, что покажет ей, она подошла к окну. Облако на закате, которое она видела перед собой, было золотистым как у символистов начала века. Пора, видно, и нам это повторять. Внизу -  улица, за ней футбольное поле, ворота, дети перекидывают мяч. Если он вдруг захочет взять ее, она не будет против. Только попросит, чтобы сзади -  ladies don`t move -  чтобы смотреть как ожесточенно мужчины пытаются загнать свой мяч в сетку. Но он ни о чем таком не думал. Играл в свою игру. Показал страничку с динамической картой мира. Довольно сложный механизм -  что и каким образом там действует. Отдельно эмоциональное сечение людей. "Ты и мной знаешь как управлять? " Он пренебрежительно махнул рукой. Могла обидеться, но не стала. Вот точки, где надо расставить маршалов, чтобы они не просто контролировали ситуацию, но и направляли в нужную сторону. Геополитическая карта, на которой у России весьма скромное, но критическое положение, с которого можно перевернуть всю ойкумену. На эту карту, в свою очередь, накладываются геомагнитная карта, геохимическая, антропологическая. Так проясняется ситуация. В общем- то, схема варева этой каши вполне описывается известными формулами. Насколько она помнила, самым трудным для него было решить, а что он со всем этим будет делать. Когда она его спросила об этом, он ответил, что -  ничего. Естественно, он не Наполеон и даже не крестный отец, которых достаточно при любом строе -  начиная с обезьяннего и кончая загробным. Он даже не еврей при губернаторе. Он никто. Тогда она только подивилась, а сейчас поняла, что он -  автор Книги, связывающей людей друг с другом. Тех, кто понимает. Она была одинока и разочарована. Родители были ей совершенно чужды. Такими же были бы муж и ее собственные дети, но Бог миловал -  их не было. Обнаружилась странная и не случайная, как она думала, болезнь:  чем больше читала, тем более покрывалась прыщами. Знакомая пригласила по горящей клубной карте съездить на неделю в Турцию. Собралась и с удовольствием поехала. Обо всем забыла, лежала целыми днями, подставив лицо солнцу, за все время сказала десять слов, не более. Даже лицо очистилось, загорело. Но дальше, она знала, опять будет Москва, подземелье вершение судьбами мира, белое, полубезумное со сна лицо, набухающее гноем, бугорчатым мясом, слежалый запах изо рта, неотразимый запах судьбы.

                                   183.

Телемах (Телемак) -  сражающийся издали, поражающий на расстоянии.

Сын Одиссея и Пенелопы.

Отца практически не видел. К его возвращению ему -  20 лет. Воспитывался матерью и Ментором, другом отца. Женихов матери ненавидит. За сведениями об отце едет к Нестору в Пилос, где дочка последнего, Поликаста, рожает ему сына Персеполиса. Также гостит у Менелая. Те говорят ему, что несколько лет назад Одиссей был у Калипсо. Покровительствует Телемаху Афина. Помогает в составлении плана погрома женихов и в его осуществлении. После гибели Одиссея попадает к Кирке и женится на ней, от чего рождается Латин, эпоним латинян. По иной версии женился на Навсикае, которая, по некоторым сведениям, покончила с собой. В варианте с Киркой (Цирцеей) отправляется к ней с Пенелопой и Телегоном, своим единокровным братом от Цирцеи, который и убил случайно Одиссея. Кирка сделала Телемаха бессмертным.

Косвенно "виноват" в том, что Одиссей пошел в троянский поход:  когда Паламед попытался убить младенца, Одиссея пришлось признать, что он лишь симулировал безумие.

Телемах являет чистый пример классического психоанализа в его "Эдиповом варианте". С тем же успехом его можно назвать и "Телемаховым", хотя он и более изощрен и запутан. Сплошные переносы (убийство отца -  Телегоном, женитьба на его "бабах" -  Навсикае, Цирцее, получение бессмертия, которое Одиссей применял на возвращение на Итаку), замещения -  вроде ненависти к женихам, а, стало быть, ревности к матери. Возможно, именно Телемах является главным героем "Одиссеи". Это он "вызволяет" отца из посмертной области, как и "отправил" его на войну с Троей. Он провоцирует истребление женихов и освобождение от них своей матери. Наконец он убивает (чужими руками) самого Одиссея. Такова роль Телемаха, с какой- то целью тщательно разыгрываемая Афиной. Возможно, что явление ему Одиссея в образе нищего старика- странника есть важнейший психоаналитический архетип коллективного бессознательного. Телемах материализует уже почти призрачного ("разложившегося в вечности") Одиссея и с его помощью "побивает издали" (см. этимологию имени) женихов. Затем "побивает издали" и самого Одиссея. Явный прообраз Гамлета, принца датского, если и вовсе не Гамлет. Возможно, учился в Гейдельберге, на сей счет надо порасспросить Ментора. Во всяком случае, Одиссей обречен жертвовать собой ради сына.

К чему умствовать, если заранее знаешь, что предстоит? Жребии розданы, и сын погубит тебя так же, как ты погубил родителя. Можешь отказаться от его рождения, но как отказаться от себя? Быть или не быть решаешь однозначно, но это ничего не изменит. Сделал набросок гомеровской энциклопедии, может, зачтут за пропущенный гейдельбергский семестр. Хоть список женихов прочел до середины.

                                     184.

Крутили по городу, потом въехали в охраняемую зону. Он вышел из машины. Провели за железные мощные двери, где тоже были охранники. Даже стало жалко ребят, терявших время на такую ерунду. В любом случае придется занять их. Пошли по лестнице, хоть, конечно, был лифт, но надо было осмотреть все подробно. Смысл происходящего и так слишком подвижен.

Спустились в первую большую залу, потолок которой был сделан под сталактиты с окаменевшими вкраплениями песка, из- за чего она производила впечатление настоящего подземелья. Вот он цивилизованный бункер, в котором лелешь планы мирового господства. Пока что пахло новоделом и любительским авантюризмом, но это скоро выветрится. Главное, не стать самому подонком. В случае желания или опасности внешний выход уничтожается, поисходит полный переход на автономное существование, есть несколько запасных выходов на поверхность, объясняли ему, как будто не он сам все это придумал. Отметил у себя "синдром тирана" -  оживлялся на излюбленную идею противостояния всем вокруг.

Из залы, как и в других случаях, было несколько ходов, в том числе и тупиковые. Чтобы не заблудиться, надо знать весь план, иначе будешь мудохаться не хуже, чем в жизни. Показали уютный ресторанчик на четыре персоны с кухонкой и запасами продуктов. Библиотеку, от вида которой его чуть "повело". Так называемый "мозговой центр" с огромным письменным столом, множеством карт вживую, по старинке, не в компьютере. Карты земель, городов, вражеских лежбищ, человеческих внутренностей с их родословной, Интернета, и даже сверхсекретная оперативная карта Троицы как главного супротивника, стоящего за любыми кознями.

В небольшой комнате для советников был накрыт небольшой стол, чтобы обмыть новоселье. Он выпил стакан нарзана, пожелал всем успеха и попросил оставить пока одного в предназначенном для этого помещении. Пока не будет продолжать осмотр. Ему показали как туда пройти: через летний сад с журчащим фонтаном, с ярко- синим июльским небом, непонятно как сделанным, и дальше, спустившись в траншею коридора с множеством расходящихся в разные стороны изрытых ходов. В истории остается человек, придумавший стиль. Он придумал имперско- виртуальный стиль.

Не снимая ботинок, лег на диван, стоявший в углу. Положив руки за голову, закрыл глаза. Вряд ли долго так выдержит. Тут не жизнь -   Россия, пустая земля между Востоком и Западом, выдерживаемая "под пар" готовности человека к смерти. Прочее -  по краям. Там, где нормальная жизнь. А он все доводит до логического завершения. Потому что сам такой:  внутренняя пустота и желание покоя, перед которым пусть все валится в тартарары, до ближайших родственников включительно. И по краям пустоты -  логика, которая тоже идет, куда ей надо. Ты -  человек, овладеваемый мыслями. Притворимся до времени, что интересно.

185.

Такси заказали на четыре ночи, вылет был назначен на семь. Доехали так быстро, что еще два часа парились в зале ожидания. Дети были возбуждены и не хотели даже посидеть на месте, не то что подремать. Живейшее участие вызывали киоски, где можно было что- то купить. Ему было не жалко, но она серьезно его попросила их не баловать, а то они распустятся до безобразия. Все равно, пожалуйста. Казалось абсурдом проговаривать эту бодягу о женском равноправии, явках, предложениях тайного сотрудничества. Как обычно в таких случаях он впадал в деловой ступор. Кругом были какие- то кавказцы, туристы с большими сумками. Полюбопытствовал по поводу банкомата, но деньги с карточек снимать, конечно, не стал -  пригодятся на месте.

В самолете дети притихли от торжественности. У окна в первом ряду салона оказалось свободное место, куда мальчонка бегал, не переставая. Для экономии она взяла российский самолет, но детям и он казался волшебным. Были поражены, когда подали завтрак в пластмассовых коробочках. Мальчик собрал у них всех пакетики с солью, с перцем, со сливками, вилки, ножи, сложил в свою коробочку, которую в мусор не отдал, а положил в свой рюкзачок. Тревоги типа: упадем -  не упадем;  угонят -  не угонят -  их не касались. Вот так, подумал он, в теплой семейной суете и надо встречать конец света и вызов папой на дуэль сына голландского посланника. Чувствовал уже то возбуждение, которое, как понимал, сведет в могилу во время отдыха.

Анталия встретила моментальной визой в будочке, сухим жаром, большим автобусом с кондиционером и русскими гидами из бывших союзных республик. Они пришли в автобус первыми и ждали еще полчаса, пока собрали остальных. Кондиционер уютно подъедал жару. Под рассказ гида поехали по некому подобию Крыма: извилистая дорога вдоль гор, пропасть прямо под ногами, большое море вдали. Глаз дышал, отдыхая, после России. Накануне, по словам гида, был абсолютный рекорд для этого числа -  плюс 45 градусов в тени. Представить было трудно.

В отеле, пока Марина заполняла бумаги, он уселся в кресле рядом с вещами, как всегда изображая из себя важного господина. Дети разбежались по холлу, в маленький магазинчик тут же, к бару, где делали коктейли, но без указания цены, что их озадачило. Им дали ключи. В лифте поднялись на шестой этаж, где им дали два номера на четверых. Комната отнюдь не напоминала четыре звездочки, небольшие кровати, грязновато, кондиционер не работал. Дети с восторгом стали распаковываться. Марина, все оглядев, сказала, что его она тут не поселит. Нечего было так далеко лететь за этим. Настроение у нее упало. Дети пробовали начать скандалить, что ей всегда все не нравится, но, подхватив чемодан, она поехала вниз, они за ней. Там уже бушевал небольшой скандал, в котором они тоже поучаствовали. Второй предложенный вариант, в другом корпусе, был еще хуже: под крышей, из окна ничего не видно, душно, покатый потолок. Он решил, что уезжает обратно. Наконец дали нормальные номера, как у людей. Он перевел дух.

                                   186.

Удивительная страна. Неприятель все время скрывается из виду где- то за горизонтом, но именно поэтому ты чувствуешь его постоянно рядом с собой. В конце концов это утомляет. Особенно нервничают лошади и солдаты. Они же несут основные потери, практически без стычек. Особенно угнетают горы трупов противника, встречающие их на марше. Сперва пробовали хоронить, но это так замедляло движение, что возникла мысль о чудовищности замысла с их стороны. Врачи настаивали на опасности заражения мертвецами воды и местности. Тогда стали обходить погибших туземцев окольными дорогами, благо погода стояла сухая, без обычной для этой стороны непролазной грязи. При этом стали возникать трудности с провиантом. Регулярно писал письма в Академию с наблюдениями над местным ландшафтом. Говорил, что здешний ум, несмотря на мнимость европейской выучки, более похож на крестословицу, заполняемую в разные стороны призраками, которые по видимости ограничивают друг друга, а на самом деле распространяются каждый в свою бесконечность, так что первое задание теряет смысл. Однако, тут это никого не смущает. Туземцы относятся к логике как к своему начальству:  при кажущемся подчинении живут совершенно отдельной жизнью. Потому же пьянство и нетвердость в суждениях самих бояр оказываются кстати, откладывая народное просвещение до второго потопа. Или пришествия. Тут на сей счет еще нет одного мнения. Но в итоге первоначальный поход оборачивается досугом, который нечем заполнить. Составляешь длинные списки учителей школ острословия: сколько у каждого было учеников, сколько из них достигло просветления, отдельные остроты. В этой стране все только и ждут случая умереть, настолько устали от жизненного непотребства. Он думал, что все дело в здешней власти и хотел сменить ее к общему благу, но оказалось, что власть почти любима народом. Видимо, за возможность так легко и радостно умирать, ни о чем, кроме плохого, не сожалея. Поневоле задумаешься: не к счастью ли для самих этих татар их миновали римские законы?

Он разделил армию на три фронта, оставил резерв и развернул свое наступление по всем правилам военного искусства. Заиграли горнисты, ударила артиллерия, пошла пехота, за ней кавалерия. Противник держался упорно, даже доблестно, месиво грязи шло ему на пользу. Какое- то время исход боя стоял на ребре брошенной богами монетке. Самое волнующее состояние. Обмен сильными ходами с обеих сторон. Ты ощущаешь себя победителем. А нить не рвется. Адъютанты передают приказания маршалам. Похоже, будем работать до темноты или даже останемся на сверхурочных, шутит он. Он брюхом слышит как мощна армия, где каждый стоит насмерть, а все вместе верят ему одному. Противник ввел первый резервный полк, но лишь потеснил наш центр. И, еще не веря себе, понял, что надо ударять слева. Так сложилось в ходе боя, заранее это не предусмотришь. Одновременно диктуя мемуар о происходящем на твоих глазах. Для ощущения вечности.

187.

Как настоящий Водолей она забывала сны тут же. Оно и лучше, опасаясь какого-то события, мы его этим приближаем. Как настоящая женщина она предпочитала размытое прошлое. Это единственное, что мы имеем, и позвольте нам истолковывать его в свою пользу. Выходя к завтраку, она помнила только счастливое ощущение сегодняшнего сна: доверительная любовь с мужем и еще с кем- то, это неважно. Главное, что полная гармония. Она приняла душ, высушила волосы феном, который был тут же в ванной. Предупредила служащую, чтобы та поменяла постельное белье. Непонятно, почему об этом приходится все время говорить. Немного приукрасилась. Завтрак на веранде был уже накрыт. Все они красавцы, все они гусары, все они поэты, как она их называла. Все в нее тайно и явно влюблены, включая тех, кто ждет инициативы от нее. Но дело не в этом. Дело в их миссии. Где же и выстроить город мудрецов как не в этом блаженстве моря, прохладных аудиторий, полуголых красивых тел, тренажерных залов, турецких бань, открытых бассейнов? Девочки специально приезжали зимой, выбирая место для будущих занятий, обращая внимание на массажистов обоего пола, на то, чтобы у них был отдельный ото всех корпус. Можно представить, что все это не за деньги, что так они будут жить всегда, что это золотой век. За две недели они и должны решить, останутся ли здесь навсегда и, если да, то каким образом. А пока теоретические и практические занятия любви. Сообщения и дискуссии, массаж, общие развлечения с параллельным дискурсом, любовные позы и экспертизы, отпаивание слабонервных и впечатлительных, интимная мода и подробная семинарская групповщина. Только перечень тем был бесконечен -  от двуссмысленностей в пушкинской поэзии до того, была ли Пенелопа ритуальной блудницей (с подробным описанием ритуала). Специальные диеты, скорая психоаналитическая помощь, аудио- визуальные внушения, ню- терапия. В человеке происходили изменения, которыми он же сам должен был сознательно овладеть. Ни о каком зомбировании речи не шло. Ты должен был найти себя в духе времени. С какой стати так подвижно понятие греховности? Что такое любовь, начиная с совокуплений и кончая внутренней жизнью Троицы? Плоть соединялась с умом не где- нибудь, а именно в твоем заурядном тельце, испорченном сомнениями в себе, родительскими комплексами и неправильным питанием. Турки посматривали на происходящее с интересом, всякий клиент прав -  это закон бизнеса. Устраивали благотворительные вечера любви и юмора с приглашением столичных проституток, которые едва ноги унесли от вопросов с пристрастием, которым их подвергли. Каждый колдовал над телом других и был сам многократно обследован на предмет торчащих между ног веников или опавших члеников. Всем сделали интимное тату на предмет принадлежности к сообществу. Все влюбились во всех. Это было странное, неземное чувство отсутствия голода и ревности. Дело было еще в другом. Мало ли было счастливых сект, исчезнувших в никуда. Они, единственные, должны были пустить корни в следующий век.

                                   188.

Еврейский интернационал изжил себя с появлением сионизма и государства Израиль. Что же теперь, отказаться от доброй революции? Когда он спрашивал об этом своих людей, тех, кому платил, кого вытащил из грязи, дал возможность им и их семьям прилично жить, отдал дружбе и застолью с ними столько времени, натаскивал хоть на что- то умное и вразумительное, -  когда он спрашивал их, они могли отвечать, что угодно. Он видел, что никакая революция, никакое доброе дело их не интересуют. Сплошные ничтожества. Трясутся за похлебку, которую он наливает им. Кончатся деньги, и они все разбегутся. Не на тех ставил, вот в чем дело. В тяжких размышлениях просиживал он в кабинете. Надо было ставить на никчемных, на ненадежных. На поэтов, к примеру. Чем не евреи? Для того и существуют. Нормальному человеку не придет в голову писать в рифму. Тут сумасшествие нужно. Он попросил секретаршу принести две рюмки коньяка и две чашки кофе. Перебрал всех, кому бы мог высказать эту идею, и ни один его не устроил. Ладно. Поэт -  это еврей сегодня. Пункт первый, он же пятый, он же все остальные. Как говорится, не понятно, где проходит линия обрезания. Вот и Платон чувствовал в них подлянку и предлагал гнать, пока не посионеют. Коньяк явно шел на пользу, он приободрился. А они: хорошие стихи, нехорошие стихи. Хорошие евреи, нехорошие евреи. Не то важно. Богоизбранный уязвленный народ, неизвестно зачем и откуда расползшийся по земле. Тест. Индикатор. Божья мета. Народ безумный, проклятый, готовый на все. Лучшая армия та, которая состоит из сумасшедших. Их убивают сразу, но остальные уже подхватили кураж. Это вам не пролетариат, господин Маркс. Они будут идти до последнего. Слово -   это их Бог.

Он вышел на балкон, держа чашку кофе в руке. Наверняка у них кто- нибудь пишет стихи. Вернулся, позвал к себе секретаршу. Опять вышел на балкон, но уже с ней. Спросил, пишет ли она стихи. Перед балконом был парк, девушки гуляли с собаками. Было пасмурно, но тихо, любимая его погода. Если чего- нибудь не придумать, то, действительно, сойдешь с ума. Она сказала, что да, писала, сейчас почти нет. Почему? Нет времени. А что? Ничего. Он осматривает ее как в первый раз. Небольшая, ладненькая. Трахал ее, как только она пришла на работу, и как- то не осталось в памяти. Завтра принесешь показать, ладно? Что показать? Да стихи, какая непонятливая. Он смеется, глядя как девушки в парке выгуливают своих псин. Она как раз поняла. Она все понимает, слишком близка телу. И знакомые, наверное, есть среди молодых поэтов, а? Есть. Есть, конечно. Тогда тоже подбери к завтрашнему дню то, что есть чужого. Дома скажешь, что задержишься. Ну иди. Рука с ее плеча ласково спускается по спине, ниже спины и там задерживается, расправляясь и почти бесплотно, нежно ощущая ее. Иди, иди. Не забудь принести. Да, и дай мне вторую рюмочку. Наверняка у них есть международная тусовка. Надо заказать манифест. Рифмоплеты всех стран объединяйтесь. Новый крестовый поход детей. И лучшего шифра, чем стихи, не найдешь. Довольный собой, он вернулся в кабинет. А то иначе совсем хана.

                                   189.

Она не терпела холода. Нежный цветок. Организм привыкает ко всему, кроме холода, говорят ученые. С наступлением тепла выползаешь на улицу. Влюбляешься даже в этот чумовой город. Найдешь тихое зеленое местечко и кайфуешь. Она коллекционировала московские парки, сады, аллеи, случайные задворки, проходы, лестницы, тупики. Их оставалось все меньше, но тем ценнее, сокровенней были оставшиеся. Буквально едешь на автобусе, трамвае и вдруг видишь из окна что- то человеческое. Тут же выскакиваешь, забыв, куда ехала, погружаешься в находку. В сумочке у нее даже всегда был томик стихов на этот случай. Какая- нибудь Цветаева или Боратынский. Или молодой человек, которого она ценила по тому, какие неизведанности он ей показывал. Она могла часами разглядывать карту Москвы. И, действительно, заметила: в памяти оставались не дела, которые считались на тот момент важными, а желание так и сидеть в этом дворе, на этой скамейке, в этом занюханном парке, мимо которого громыхают грузовики и звенят трамваи, лишь бы так все и оставалось в покое, в предчувствии, в недвижности. Потому что тепло, хорошо, и даже бензином пахнет не противно. И что бы ни думала, оставаясь одна, о молодых людях, которых даже хочешь, а, увидев их на самом деле, ни о чем другом не думаешь, кроме как остаться опять одной. Почему так? И чем заняться, если все, что ей подсовывают, не просто второго сорта, но за гранью безумия? Или озабоченные сексом половые спортсмены, или вялые шизики. Накануне, гуляя по бульвару, заметила афишу, зашла в какой- то зальчик. Бородатый дядечка бубнил за столом в присутствии пары десятков слушателей улетный текст про святую страну Россию, куда скоро нагрянут западные паломники. Сперва, конечно, подумала, что он из этих, из озабоченных патриотов. Чем русский царь хуже далай- ламы? -  глухо вопрошал он. Чем наша жизнь не абсурдный коан? Только опиши ее незаимствованным языком. Кирилл и Мефодий для нас не лучше Маркса с Энгельсом, ошибочка вышла граждане- товарищи. Мы плюем на Россию, потому что не соответствует европейскому дискурсу. Так надо дискурс изменить, а не жизнь через колено ломать. Заодно и белых товарищей заманим во взыскуемые ими параметры, как Наполеона с Гитлером, да и приморим их зимой. Из бывших европейцев самые русские святые и выходят. Главное, толчок дать, а уж немцы сами Россию нанесут на кончиках валенок и сентиментальных душ. Опять и чернозем в норму войдет. Главное, описать все как есть на собственном языке и объявить оное идеальным. Причем, говорил он это без обычного ныне стёба, скоренько, почти стесняясь. Кому как не еврею, говорил, выдумать русскую идеологию? Забраться в лаз андеграунда да и творить новую велесову книгу. Не метро, а землянка, не ветхий мрамор, а вечный червь. И не без шаманизма, которому у сибирских народцев подучимся. И питие в полезную рамку введем. Тут русским духом пахнет, тут дело верное. Кончил читать, собрал бумажки, пошел на свое место. Все стали что- то там говорить, а она дождалась, пока кончили, и подошла к нему сказать, что полностью согласна. Как- то нутром согласна. По- бабьи. Он понял.

 190.

На такие выступления он соглашался редко, хотя так получалось, что каждый раз знакомился с очень важным для себя человеком. Но это нуждалось в  длительном осмыслении. Публичное чтение было не столько мучительным, сколько абсурдным действием. Он выпускал на сцену некий трухлявый, ерзающий муляж самого себя, который, дребезжа, зачитывал написанное. Потом, как водится, кто- то подходил со словами, знакомиться, шли вместе до метро. Он не любил новые знакомства. Удивлялись, почему он не пишет о бандитах, проститутках, продажных журналюгах. Да он их и не видел. Ни на улице, нигде. Обходил, погруженный в себя. Их не существовало для него. Душа, скукоженная временем, так бы всегда собой и оставалась. Но некоторая публичность была нужна для "подземного проекта", о котором ходили слухи, но никто толком ничего не знал. Все же было просто. Люди, как манны небесной, ждали, когда отвалят денег, чтобы перевернуть мир. Ждали, что их полюбят, и тогда все, мол, изменится. Чушь. Деньги и любовь ты создаешь сам, ни от кого не завися. Он говорил ей это, сам прислушиваясь к звуку своего голоса. Проходили какую- то площадь с клумбой, двор универсама, забитый переломанной тарой. Говорить можно было все, что угодно, с любой страницы. Главное, голос и строй речи, внушающий доверие, так что ли? Во всяком случае, он готов был слышать от нее, что угодно. Но она слушала и помалкивала, хотя периодически и сжимала ладошкой его руку в знак то ли сочувствия, то ли любви. О своих семейных положениях не говорили. Так, с луны свалились, два одиночества в навозе.

Все просто, повторял он. Если в двух словах, то жара, безвыходность, мука. Все куда- то уезжают, а ты заперт в себе, в городе, в душном логове. Ты там, где ты есть. Продуцируешь отрицательную энергию -  вот и весь секрет. Пот заливает глаза, и это никогда не кончится. Что она предлагает -  лечь вместе с ней в холодную ванну? Да нет, здесь под землей даже ночью нечем дышать. Ночь это липкость, духота. Если уж попал сюда, обрати внимание на то, как разнообразна смерть человека. Вот она тысяча и одна смертная ночь арабов. Надо сказать, что обычно он пропускал занимательные басни мимо ушей. Как встречи с бандитами. Низкое давление, слабый пульс, его сразу начинало клонить в сон. В кинотеатре засыпал, будучи погружен в себя. Зато тут вдруг стал ей врать разные сны с элементами садизма и крутой эротики. Напугать что ли хотел? Повышая в келье температуру на несколько градусов, добиваемся усиления вегетативных и умственных процессов организма. Затем изучаем жития святых и их изречения. Тут, маточка, такие бездны таятся с выходом на Самого. -  Он поднял глаза к небу. Они подходили уже к метро. -  У вас проездной? И потом, не выносишь всех этих магазинов, ресторанов. Зато заведешь с хорошенькой дамочкой вроде вас беседу о нашем общем печальном конце и такой подъем сил, такие планы на будущее. Вот и мысль о смертоносной бомбе сна тут как тут. Вам до какой станции? Он сделал вид, что удивился. А вам есть, куда идти? Я уже не могу по улицам, не тот возраст. Ну вот и мне некуда. Он исчезал, не оставляя телефона.

                                   191.

Она заранее знала, когда уедет муж, и очень бы даже подумала, звонить ли ему, но он сам позвонил ей, как чувствовал. Ну она и сказала. Он загорелся, сказал, что подъедет на машине, будет в ней сидеть перед домом, а она пусть спустится провожать мужа во двор, ну и дальше, как будто случайные спутники, поднимутся в квартиру. У нее сердце обмирало от страха, усиливающего сладость измены. Она не могла бы, как он, ничего не бояться. Она, как в кино, запомнила каждое мгновенье. Как он снял пиджак и туфли в прихожей. Влез в мужнины тапочки. Она только посмотрела на это, а он сказал, что влезет и в другое мужнино. У нее аж мурашки снизу вверх по спине побежали. Ничего не сказала. Как и то, что уже надела заранее лучшее белье к его приходу, но перед отъездом дала и мужу и не помылась потом, так в засохшей липкости и сидела. Достала из бара виски и два американских стакана, лед, а он немного выпил, встал перед ней на колени, залез под юбку, а она и трусики- то не стала после того надевать, взял ее языком, а потом на руки и понес в спальню в кровать. Делал из нее прелюбодейку по полной программе. Когда так ничего не боятся, оно и случается. Она уже забралась вся мокрая, хлюпающая на него, погрузилась, ахнув, когда что- то послышалось из прихожей, но не успела опомниться, как муж уже входит собственной персоной и смотрит на них, белый, вытаращенный, даже дверь в квартиру не закрыл, безумный, все насквозь видно. Она тоже ведь не поймет, на что реагировать, из огня да в полымя, тот еще в ней сидит, этот над головой нависает. Ну убил бы их, она не против. Тем более, что у этого встал еще крепче, и она одновременно кончала и чувствовала, что их сейчас убьют. Нелепая ситуация. Но бедный муж пошахарахался внутри себя, она это почувствовала, закрыл лицо руками и бросился из дому. Этот, конечно, слил в нее, пошел принял душ, оделся и ушел, не попрощавшись, как будто она была во всем виновата. А муж сел в свою машину и поехал, куда глаза глядят. Напрочь забыл, куда ему было надо, да это теперь и не имело значения. Два раза чуть не врезался в другую машину, один раз стал разворачиваться на трамвайных путях перед троллейбусом, тот его чуть не смял, а он, кажется, даже и не заметил. Понимает, что надо остановиться, встать где- нибудь, бросить машину к чертовой бабушке, иначе плохо кончится, но руки от руля оторвать не может, ногой на газ жмет, чтобы, значит, изнутри не разорваться. А еще ему хотелось придумать что- то такое, чтобы оправдать жену, потому что сделать бывшее небывшим не мог, а ее любил на самом деле и очень сильно, понимая при этом, что только так и залетают от женщин в первую очередь. Он не разбился. Он уехал в другой город, совсем не в тот, куда была командировка. Позвонил на работу, что с ним все хорошо и чтобы его не искали. У него была кредитная карта, и он посчитал, что в этом городе, где все дешевле, чем в Москве, ему хватит при экономии денег на год, а там видно будет. Жизнь продолжалась, но какая- то смурная, как после болезни. Через какое- то время он уехал дальше на север, потом еще. Жизнь была чужая. Не находил он себе места. Ну совсем не находил.

                                     192.

Через неделю пребывания на курорте тебе кажется, что только так и надо. Никаких мыслей, никакой тревоги, никакой заботы о нечаянном хотя бы сюжете. Слишком много голых грудей и жоп кругом, слишком жарко, слишком все чисто, лениво, удобно, лучше выпей пива, виски или еще непробованного коктейля, чем тратить силы на кого бы то ни было. Тревога поиска пары есть только у вновь приехавших, которых узнаешь и по блеску глаз, а не только по белизне кожи. Эта старая степная тоска переменить что- то в своей жизни выветривается уже через несколько дней купания в лазурном бассейне рядом с номером с мраморной ванной, восточным изобилием стола, поездкой на яхте и наконец турецким массажем, где красавец- слуга, обвязанный в чреслах полотенцем, растирает твой совершенно нагой организм, которого ты ничуть не стесняешься, ибо на то он и слуга, а тут Восток. Да и организм заметно обветрился, похорошел, утянулся в животе за счет, морской воды, солнца, потения в тренажерных залах. И, главное, люди тут ненавязчивы. В пятизвездочном комфорте любое общество возможно, но не обязательно. Даже субтильная женщинка кажется чрезмерной как райская гурия. К тому же все они и так тут голые. Не зима, чай, чтоб трением друг о друга любовь добывать. Все упирается в множественность вечерних развлечений -  в мужские разговоры за чашечкой зеленого чая, самоценный кайф сидения под ветерком, турецкие танцы днепропетровских девушек, звездное небо над головой вперемежку с затейливым фейерверком и полное отсутствие нравственного закона внутри нас. Вполне довольно указаний на сей счет самого Аллаха.

Он не столько думал, сколько пребывал в думанье. Дети обзавелись друзьями и сразу после еды куда- то исчезали, откуда- то появлялись. У Марины появились подруги, уважительно с ним здоровающиеся. Она все активнее окучивала многочисленные лавки и магазины на предмет дешевого золота, детских вещей. Он очень просил ничего ему не покупать, она умоляла хоть раз сходить с ней померять кожаную куртку или пальто. Идея фикс купить ему зимнюю одежду омрачила даже радость от майки с изображением Рональдо, которую купили мальчику. Но слишком безоблачно было анталийское небо, слишком радушны турки, выскакивавшие из своих лавок и зазывавшие -  нет, не покупать, только выпить чашечку чая, кофе или воды, поговорить о жизни, а там уж как захочется господину профессору. Очень много было соотечественников из бывших советских республик, особенно среднеазиатских. Ослабление функции головного мозга было даже забавно. Лежа часами на пластиковом топчане под листьями винограда наблюдал полуприкрытыми глазами то седого немца, делающего гимнастику в бассейне вместе с молоденькими девушками, то старую деву француженку в очках с невероятными диоптриями, вечно читающую роман, то жеребца- массовика, забавляющего детей. Марине очень понравился унитаз в номере, исполнявший функции и биде. Только отвернуть кругляшку слева. Она знала, где такие продаются и сколько стоят. У него же все время прилипало, и надо было оттирать щеточкой.

                                  193.

Она поняла, что он необычный человек, когда увидела как меняется его лицо. Сначала это было в темноте, когда он лежал на ней, но это был другой человек, а не он. Она что- то спросила, не он ответил его голосом, но все равно это был не он, и не он овладел ею вместо него. Потом был он. Она вообще не могла понять закономерности, с которой они приходят. Но то же происходило и при свете дня. По разным признакам она поняла, что он совершенно не осознает моменты, когда его лицо изменяется. Он мог быть невыразимым уродом с жирной кожей и красным носом, а мог -  таким красавцем, от которого просто свет исходил. Она сказала ему это, он ответил, что человек за свое лицо не отвечает, и она поняла, что эти темы его раздражают. Странным образом он не любил свое отражение в зеркалах и рассказал, что не то что считает себя уродом, хотя в детстве и мечтал быть похожим на всех и не выделятся, но просто когда он видит себя со стороны, у него начинает болеть сердце. Не надо об этом. Она запомнила это и записала. Человека -  много. Достаточно вспомнить, сколько тебя лезет во время болезни, совокупления, бреда, сна, из подсознания. Мужчины хотят выглядеть одним существом, и то им это не удается. Тут тайна государственной юрисдикции: изволь быть собой по единому паспортному образцу. Но мы, бабы, видим что к чему. Она радовалась открытию с девичьей непосредственностью. Ей много что в голову приходило, она все это за собой записывала. Как попу после туалета подтирать, так словом на бумаге подтирать пришедшую в голову мысль. Ее тоже много, и каждая думает по- своему. Между прочим, и мужчины в ней тоже явно есть. Поэтому нестыковочки и случаются. В тот раз она пыталась дать ему понять, что хочет, как собачки, но прямо сказать постеснялась, и он опять пыхтел на ней сверху. Вот, скажем, та она, которую берут, та безумица, куда она отлетает? После ванной опять завела разговор о множественном человеческом существе. "Но умирает- то один или одна", -  возразил он. "Но если живут много, то и умирают отчасти", -  пришло ей на ходу. Про пять душ древних египтян только потом вспомнила. Он варил кофе. Кофе получался просто божественный. Вечером записала все в дневник, не забыв отметить и номер сношения -  54 (7). Если вообще с самого начала, то -  211 (19). Если несколько раз подряд, то она считала за один, но в скобочках ставила все дополнительные. Долго обдумывала, что и тут была разная, подлаживаясь под то, какой они ее видели. Выбрала в конце концов того, в чьих глазах эта девушка была ей приятней. А если на сторону ходить, то вот тебя и несколько. А еще можно вести совершенно тайную ото всех жизнь. Нужно только придумать ее. Такая бледная лунатичка, длинные худые ноги, сиреневые ногти, умная как бес и живет с двумя мужчинами. Но и тут исчезает при всяком удобном случае, особенно любит это делать по ночам. И когда мужья спросили, где она бывает, когда сбегает от них, отвечала, что на Луне. И рассказала во всех подробностях - с кем, сколько раз, в каких положениях, но все это как во сне. И тут же нарисовала подробную лунную карту, и когда ее сверили с настоящей, о которой она и знать не могла, та оказалась один в один.

                                   194.

Читая книги о запутанности снов и яви, о блужданиях безотрадных душ, он думал о возможном пробуждении. Как начать все сызнова? Может ли утро быть свободным от бессмысленных обязательств вчерашнего дня? Он не хотел расстраивать родителей и доходил в школу до конца -  день за днем, в полной безысходности. То же в институт, на работу. И вся страна методично, под страхом жестоких наказаний двигалась друг за другом в никуда. Потом все распалось, появилась возможность вывернуться. Так возможно ли утро, не несущее на себе вчерашних проклятий? Если просыпаться там же и с тем же, то зачем ночь, сон, исчезновение? Тут загадка. Наконец однажды утром он заплакал горько, и когда жена спросила его, в чем дело, он ответил, что они должны до конца исполнить свой долг привидений. Печататься под псевдонимами, не различать свое и чужое, работать много, но без результата и, наконец, думать, ибо мыслящий человек -  бестелесен. Жене это понравилось, ибо она была красива и знала это, и даже имела нескольких тайных любовников, и вообще ей все было в радость и удовольствие, а теперь еще быть призраком казалось в полный кайф. По работе она встречалась с многими людьми, договаривалась о вложении денег в культурные программы с последующей отдачей в виде рекламы спонсоров, и все их предприятия казались ей замечательными, но спустя какое- то время почему- то рассеивались без следа как невещественность, и это, действительно, ее озадачивало.

Но он не зря плакал. Призрак так призрак. Он предложил ей перестать видеться, непрерывно при этом обмениваясь факсами, е- мейлами, распечатками сообщений на пейджер, то есть перейти на осмысленное проговариванье своих ситуаций. Она тоже всплакнула, но он хлопнул дверью и отбыл в неизвестном направлении. Она, действительно, сначала думала, что у него кто- то есть на стороне. Может, даже не столько есть, сколько он думает, что есть. О худшем она не хотела даже думать. Она обзвонила всех общих знакомых, каких нашла, и разведка донесла, что вряд ли. Хоть он, действительно, был скрытен как черт, вещь в себе. Но кто- то где- то должен был их увидеть вместе, если бы они были на самом деле. Так, во всяком случае, выходит по здравому смыслу. Немного успокоившись, она уехала по своим делам -  надо было успеть на несколько выставок, деловых встреч, непонятно даже, когда освободится, -  с нетерпением ожидая первых его сообщений. Он не сможет не проговориться. Когда ехала через Крымский мост, на ноутбук пошли первые сообщения. Философское. О хранилище подобий, приметах отсутствующего, возможностях неслучающегося. Она съехала к обочине, хоть и спешила, и стала набивать про снотворный секс и Юнга, про Дона Хуана и грибы, о том как знакомиться с женщинами разного возраста, чем залеплять им мозги. В конце спросила, где он. "Нигде". -  "Но где- то же должен быть". -  "Должен, но не хочу, поэтому мистифицирую". -  Поправился: "Где бы ни был, это место получает смысл в момент исчезновения из него". -  "А у нас дождь пошел, -  писала она. -  Если исчезать, то в дождь".

    195.

Хе- хе, даже спускаясь в самого себя, первое, что ищешь, это кухню с приготовленной там едой и теплый сортир с занимательной книжкой. Ибо таков человек. Все, что ему нужно, это чувствовать себя покойно и уютно. За окном шел сильный дождь, потемнело. О каком чистом мышлении может идти речь в существе, пронизанном пищеварением. Он скрывался на одной из явочных квартир комитета, обставленной со всем тщанием казенного представления о комфорте. Не хотел даже думать, где, в каком доме, на какой улице, окна зашторены, кондиционер работает, можешь включить свет, этого довольно. Иначе выболтаешь адрес, не заметив. Тем более, при твоей переписке. Ты вообще за границей, вот так. Хозяйка приходит время от времени, она женщина серьезная, дает ему все, что надо. Когда в прошлый раз нашла вместо него маленькую куницу размером не больше крысы, не удивилась, приручила, напоила молоком с булкой. На следующий день принесла лягушку, которую с негодованием отверг, зато живого воробья разодрал в клочья и с удовольствием. Даже развивала его вкус, приносила хомячков, птичек, с которыми он даже играл, если был сыт, наевшись перед тем ягод с яйцами, хотя потом съедал и их, не оставив даже следов жертв. Потом опять нашла его пишущим в кабинете и, после поданного туда кофе с круассанами, отдалась, как и до всяких хомячков, о них не вспомнив и лишь сказав, что женщина любого мужчину может раскусить за пять минут близости, но, что с ним явно надо держать ухо востро. "Не только ухо", -  отвечал, впаривая ей сзади, а потом интересуясь как ей служба, довольна ли зарплатой, есть ли семья, но и она отвечала неохотно, и он думал уже о своем, так что воспринимал ее как часть интерьера, не более того. Он постарался забыть и о стране, в которой жил. Довольно, что та находилась во власти людей, не знающих как распорядится ею. Во сне он выбирался в торговые ряды, которые, по древней традиции, составляли едва ли не целый город, разговаривал с лавочниками, лицо его вызывало у них доверие. Они предлагали ему спуститься вниз, посмотреть самые ценные вещи, не предназначенные первому встречному, там же, в подвале, спали семьи тех, кто здесь работал. Так он понял, что под каждой лавкой есть углубление, доходящее даже до нескольких комнат. Видимая часть города, стало быть, уходила на столько же, если не больше, вглубь. Да и всякий человек копал под себя на случай опасности. Это то, что люди называют душой, философией и Богом. Он хотел прокопать более глубокий ход, который объединил бы подвалы города. Даже во сне избегая центральной части города, где царило начальство. И еще понял, что все народы подобны евреям: ненавидя себя, ненавидимы другими и поневоле считают себя избранниками Божиими. Внутреннее беспокойство дает отличиться им во внешних деяниях. Когда же душевного кипения недостаточно, гробят друг друга, заставляя выживших свершить нечто столь великое, что неимоверно возвышаются над соседями, уровня которых не могут достигнуть. Не такова ли Россия, вдруг спрашивал он в письме ей, присланном ниоткуда.

                                     196.

"Идет дождь, и я включаю компьютер, чтобы написать тебе. Даже не знаю, читаешь ли ты его прямо сейчас или прочтешь через сто лет, когда родишься, неважно. Главное, что обращаюсь к тебе изнутри, напрямую, без дурацких улыбок от стеснения, без страха, что пахнет изо рта, потому что нет денег сходить к зубному, да и вообще никаких зубных нет и в помине. Никого нет. Мы вдвоем, но можно не бояться, что надо физически доказывать чувства, проявлять себя эдаким сама понимаешь кем. Конечно, если бы я напрямую опозорился перед тобой, в этом была бы прелесть близости даже большей, чем интимная, ну да обойдемся и без нее. Вот, впрочем, и все. Даже эта глупость, которую я пишу, связана больше с дыханием, чем с неестественностью, ощущаемой мною вживую, поэтому мне не стыдно. Как в юности: читаешь некоторых людей, зная, что они обращаются прямо к тебе. Так и я решил, ладно? Изнутри. Вроде бы ко всем сразу, но на самом деле только к тебе. И потом ты даже не понимаешь, насколько добра, внимая бреду, который я на тебя обрушиваю, и делая вид, что видишь меня и не сердишься. Конечно, садясь за это письмо, я хотел сказать, что всю жизнь мечтал о личном общении через вечность, иное не имеет смысла. И компьютер подходит лучше всего: в никуда для общего прочтения тобой одной. Но сел писать и задумался. Мне, оказывается, только бы за руку тебя взять, только бы оказаться рядом, послушать твой голосок, пройти по улице под этим теплым, мелким, замечательным дождиком, которые только дураки могут считать несносным. Все сходится: комплекс неполноценности, порождающий манию величия. Развитый хаос внутренней жизни, обильно заливаемый водкой. Сидение дома в страдании так называемой частной жизни. Это все на полях, в заметках несносного наблюдателя, которого называем лучшим собой и с присутствием которого тебе придется примириться даже в постели. Видишь как я спешу обо всем тебя предупредить. Из- за дождя на улице, между прочим, никого нет. И, забравшись в себя, обнаруживаешь то же, что и снаружи. Эта девушка, от которой не знаешь, чего ждать. То занятия неким бизнесом, требующим длительного исчезновения из виду. То внезапное появление с настойчивым требованием физической любви да покрепче. То эти походы в консерваторию, которые подходят семнадцатилетней романтической девочке, но отнюдь не ей. Во всяком случае, на мой вкус. Теперь эта поездка на выходные в Голландию -  к чему, зачем, почему? Извини, что я о тебе в третьем лице. Меня тут и совсем нет. Видно, и таким боком у нас ничего не получится. Помнишь, детскую сказку про мальчика, попавшего во вчерашний день, откуда народ уже отбыл в день сегодняшний? Моя любимая. Я готов хоть куда, лишь бы наблюдать все со стороны, не мараясь о сволочей участием. Я думал, что хоть там- то мы с тобой погуляем, выпьем кофе, поговорим, вернемся в квартиру, откроем все двери с окнами, займемся любовью, о которой никто и понятия иметь не может: любовью муравьеда с босоножками. А потом, думаю, и тут не выйдет. И тут кончится все предрешенной женитьбой с оправдательным приговором от недоумков: женат, значит, такой же как мы. Оправдан. Не хочу. Не буду. "

                                   197.

Так получилось, что обе его жены были полной ему противоположностью. Он изощрен и инфантильно циничен, сентиментален по ту сторону отчаяния, они -  простодушны до омерзения, верили всему, что говорил. Первая была поэтессой и, поскольку он родился в Харькове, была уверена, что научится от него суржику, расширив границы своей поэзии. Серьезно. Он ржал как сумасшедший. Дело не в том, что не знал украинского, сама ситуация была запредельная. И непрерывно шел его наворот: пистолеты, арканы Таро, жидо- хохляцко- москальские заговоры, трехлитровые банки горилки, привозимые художниками, а потом бег от ментов по крыше самого МУРа, рядом с которым у него была мастерская. Не было книги, прочитав которую, он не вообразил бы себя ее героем. Рукопись, найденная в Сарагосе, повествовала об ориентации на Север арабского кошмара, снящегося игроку в бисер, пытающемуся разгадать имя Розы, сидя в вавилонской библиотеке тысячи и одной ночи Дона Хуана, ученика Секи Асахары. Он излагал все так, что не верить ему было нельзя. Но его еще надо было понимать, чего жены были лишены. Первая убила его сразу, сказав, что может не стараться, она слушать не будет -  все, что он говорит, бред. Рассказывая друзьям, он смеялся и, действительно, было смешно, но и заметно, как он уязвлен. Он ведь всерьез был настроен на серьезную заварушку типа прихода женщин к власти или превращения элиты если не в ангелов, то в каких- нибудь животных. Жизнь не скучна, она безобразна в своих основаниях. Фокусы ненадолго ее оживляли, но надо было додавливать вмятину насквозь. Он был готов нюхать, колоться и пить не меньше тех, кому рассказывал о чудесах измененного сознания. Он проникался самыми безумными идеями и проповедями, витавшими по Москве, и рассказывал о них с той серьезностью, которую как раз и выдавал его издевательский смех старого рок- н- ролльщика. Он переписывался с харьковскими друзьями, разъехавшимися по Парижу, Нью- Йорку и Иерусалиму, рассказывая им заранее то, что вскоре там станет последней новостью. Он додумывал то, что витало в воздухе, попадая в точку. Жены были кривым зеркалом. Первая стала грубо и нехорошо спиваться, в то время, как он даже пьянел артистически как человек, вставший по ту сторону трагедии. Во время семейных сцен издавал клекот и, схватив ножницы, норовил неровно отстричь себе волосы. Он писал картины диковинного пространства, заполненного образами памяти. После развода и второй женитьбы был счастлив. Изменился, стал осторожней в призывании смерти и всего, что за ней стоит. Она была модельером настоящего мирового уровня, и он дарил ей идеи, которыми надо было играть, а не вживаться в них всерьез, настолько они припахивали концом света. Кажется, ясно, но однажды, приехав с дачи, где он остался собирать грибы, она наглоталась таблеток и умерла. Ее похоронили, он обвинял себя даже в тех письмах, что продолжал писать ей, рассказывая о творящемся вокруг них. Написал ли он и о том, что неизлечимо болен, или не захотел ее расстраивать?

                                    198.

Он ухаживал за ней годами, неторопливо, страдая и поклоняясь как музе, как водительнице по запутанной жизни. Долго ждал, пока она с мамой переедет на новую квартиру, где у нее будет отдельная комната, но, в общем- то, это ничего не решило. Потом появился шанс, что ей перейдет квартира дальней родственницы, умершей в начале зимы, надо было только дождаться шести месяцев и решения суда. Так, к счастью, и получилось. Он много думал о ней, они перезванивались, иногда встречались, но пойти было некуда, а слоняться по городу несолидно, не дети все- таки. К тому же, у обоих было много дел по работе, он часто уезжал из Москвы, потом обрабатывал свои путевые дневники, интервью и впечатления для печати. Все это тоже отнимало много времени. А, главное, после тридцати есть привычки, которыми дорожишь. Свою новую квартиру она долго приводила в порядок, набрала денег на ремонт, искала приезжих мастеров, потом убирала за ними. Нужно было кое- какую мебель прикупить. Он был в курсе всего. Советовал, что выбрать. Она знала, что сами магазины он выносил с трудом, ему становилось там дурно, однако, общий подход к интерьеру никто лучше него обрисовать не мог бы. Он находил в ней благодарную и влюбленную ценительницу. Что было чудом, поскольку она была совершенно необыкновенной женщиной.

Обычно он договаривался о встрече заранее, а в этот раз просто сказал, что заедет в конце недели. Иногда хорошо оставлять себе некий люфт выбора, чтобы не обратить любовь в ярмо обязательств. Было бы преувеличением сказать, что он ехал мимо и потому зашел. Но сначала он посмотрел книжные новинки, потом прогулялся по рынку, купил ей кое- что по хозяйству, инструменты на кухню, ножницы, всякую женскую утварь, пакетик колготок, приценился к комплекту постельного белья, много не набирал да и сувенирной ерунды старался как всегда избежать. Было нежарко, очень приятная погода. Еще дома, предвкушая дорогу, он решил, что по пути обдумает свои отношения с ней. Даже нет, не так, -  вчувствуется в единение с ней, в то, о чем спросить, выявить перспективы. Зашел в гастроном в ее доме и рискнул купить дорогую бутылку коньяка, продавщица клялась, что настоящий, армянский, как когда- то.

Поэтому, конечно, для него было неприятным сюрпризом, когда в гостях обнаружился их давний общий знакомый. Он что- то писал об искусстве, они сталкивались на выставках, вернисажах. Наверное, она была с ним знакома, но и разговора о нем никогда не возникало. В вазе стояли цветы, которые тот явно принес. Его самого встретили с оживлением, но не более того. Коньяк и закуску приняли к сведению, и этот мужик, довольно вальяжный и хамоватый, стал с аппетитом поглощать и то, и другое. Когда он отдал ей вещи, которые купил, тот нахально их одобрил, назвав подарками к новоселью. И все это как- то так по- дружески, что вроде и морду не за что бить. Посмеялись и разошлись. И еще он не мог понять, расстроена ли она так же, как он, тем, что сегодня им помешали. Он явно был не в своей тарелке, больше молчал и едва дождался, когда они вдвоем от нее ушли. Тот сразу взял такси и уехал, а он стоял и думал над тем, что, может, возвратиться, но она ведь даже никаких намеков ему на это не делала. Пожал плечами и пошел к метро. Спросит ее по телефону, в чем дело.

                                    199.

Рождаясь, каждый человек только ждет случая, чтобы получить душевную травму и стать уродом. Она даже не вникала, какова причина ее страха смерти, ее желания писать. Не одно, так другое. Например, когда ее первая любовь, мальчик, учившийся классом старше, но приезжавший в их школу из другого района, сказал, что между ними все кончено -  почему? да надоело. . . -  она с удивившей ее саму готовностью тут же потеряла сознание. Причем, очень странно потеряла. Звонила из телефона- автомата через две улицы, во- первых, чтобы не из дома, где мама, а во- вторых, потому что ближе не нашла. Когда он это сказал, причем, она понимала, что это серьезно, она вышла из телефонной будки, там была очередь, но совершенно не знала ни где находится, ни куда ей идти, ни зачем идти. Жуткое ощущение. Анализируя свое состояние, она поняла потом, что в тот момент могла превратиться в кого угодно. Как в сказке. Судя по фамилии, ей предстояло стать соколиной самочкой. Недаром птицы ее завораживали, часами могла наблюдать, завидуя, за их быстрым полетом, стремительным пикированием за добычей, беспомощным, по сравнению с воздухом, подпрыгиванием по земле. Все совпало. Дремотное ощущение в середине дня, одиночество, тайная мечта жить где- то в скалах. Глупо, да? А ей плевать. Уже потом, в журналистской жизни, она будет писать о возрождении соколиной охоты, о роде Фалькониных- Соколовых, о художнике Фальке и прочем, испытывая всякий раз неясное волнение, почти восторг. Но, видно, нужно особое условие для таких превращений. Она стала поэтом и только. А тогда ей показалось, что она так и останется посреди улицы пресным столпом. И двадцать лет прошло, а она стоит местной сумасшедшей. С этого началось. Наверное, прибрела домой, стараясь не попасться на глаза маме. Пошла в школу, и его там встречала. И даже, когда он, служа в армии, пришел в отпуск, спала с ним на его жутком диване, который он еле разложил, а тот все норовил потом снова сложиться, когда они на нем были. Но стихи она отныне писала, погружась в тот столп с косичками, стоящий непонятно где. Она даже по памяти не могла понять, что это было за место. Никогда больше на него не попадала, как потом ни пыталась. Стала печататься. Постаралась побыстрее стать членом певческого союза, чтобы лишь странностью поэта объяснить отсутствие грудобрюшной преграды и прочие анатомические дефекты вроде, например, дыхательного горла с двумя гортанями. А что вы хотели? Со стороны себя не наблюдала, помня как Шнитке называл оное состояние "ложным ангелом". Прослышав о создании "антинародной газеты", поняла, что это к ней и бросилась туда, ожидая прямо от метро увидеть текущую вереницу авторов. На лестнице, пахнущей краской, ее встретил интеллигентный молодой человек с бородкой, извинился, что у них ремонт, взял тексты и обещал, прочитав, обязательно тут же позвонить.

200.

Он был умный, но неубедительный. Ему не верили, так бывает. А ей, несмотря на глупость и отсутствие собственных мыслей, люди верили как зачарованные. Она долго не соглашалась стать рупором его идей, как он предлагал. Она была полным ничтожеством, а он собирался сделать из нее учителя жизни, не менее того. Но что- то надо было делать. Она согласилась стать чем- то вроде куклы в его руках. Если люди этого не понимают, тем хуже для людейона не виновата. Он ее одухотворил, и с ее помощью теперь он - step by step - шажком, возьмет власть над миром, это нормально. Иногда она поражалась, как люди не видят, что он гений. Иногда ревновала к другим женщинам, которые это видели и служили ему, подобно ей. Все это слегка отдавало чернокнижьем, но она была слишком реальным человеком, чтобы во все это вникать, к тому же он поставил перед ней несколько стен, которые надо было пробить, и времени а пустые рассуждения не оставалось. Да, да, он был духом, витающим над бездной, а она влажной, любящей материей, вы так хотите? Кушайте на здоровье.

То, что Россия вскоре исчезнет с географической карты, не было ясно лишь придурочным патриотам, которые, как водится, и должны были ее вконец извести, затеяв войну с китайцами и с англичанами разом. Какие племена придут на выморочное место, его не интересовало. Кто бы это ни был, они в любом случае возьмут русский язык в качестве мифа, переконнотировав несусветным образом, как это сделали со своими предшественниками древние греки. Пушкин станет кем- то вроде похабного громовержца, портящего девок и коров в своей усадьбе Болдино-на-Мойке, Бродский -  свергнутым на землю Сатанаилом, а Исаак Левитан вкупе с Антоном Чеховым -  основателями дзенского направления "грязь и поле". Все это надо было придумать заранее, уйти в подполье, рассеяться среди диких видом и духом новых московитов и постепенно внедрить в их мозги в варварской и доступной им форме. Он разрабатывал подробности, она должна была создать организацию.

Трудно определить, он ли придумал нового гомерида Липина, она ли нашла его после выхода из Псковской тюрьмы, где тот отбыл два года за наркотики и "клеветнические стихи антинародного содержания", как отмечалось в приговоре суда. Во всяком случае, первый поэт новой культуры был к тому времени уже ВИЧ- инфицирован и заражен туберкулезом. Люди, десятками лет не державшие карандаша, переписывали от руки его знаменитое "Сказание о 12- ти присяжных", оправдавших мужика, изнасиловавшего 19- летнюю девушку и потом ее задушившего ее же собственной золотой цепочкой. На самом деле это был эпос о стране, где все ненавидели всех: девушек, судей, власть, золотые цепочки, нищих, богатых, сытых, себя и друг друга. Видом Липин был дик: совершенный китаец, но курчавый как эфиопский прототип. Была ли желтизна его природной или следствием больной печени сейчас уже трудно сказать. Сорос дал ему денег на "антинародный журнал", который за границей назвали "пещерным Нью- Йоркером". Особенно хороши были описания сравнительных достоинств его баб, насчитывавшихся тысячами.

201.

С утра поехала на встречу с директором хлебозавода по поводу рекламы. Ей везло на таких предприимчивых, но достаточно интеллигентных евреев. Чтобы окончательно расположить его к себе, спросила, играет ли он в шахматы. В шахматы и в преферанс, подтвердил он, две страсти, как вы догадались? - Вы похожи на моего мужа. - Какой у него разряд? - Кандидат в мастера. - Передавайте ему от меня привет.

Выйдя из проходной, перешла через дорогу, где оставила машину, зашла в магазин, потом в кафе, села у окна, выходящего на площадь, заказала кофе с пирожным, но есть не стала, а подождала, пока клиент, как и было обещано в его досье, ровно в 12. 05 подошел к своему Мерседесу и уехал по каким-то своим делам. Никакого мужа у нее не было. Никогда. Все остальное было правдой. Она занималась всю жизнь тем, что было модно, было принято. Сначала инженер с интересами в области восточных единоборств, заочно закончила юридический, работала в газете, теперь служит по рекламе. Хлебом не корми, поскольку худеет, дай познакомиться с новыми людьми, войти в доверие, сдружиться, обменяться телефонами, сходить в гости. Связи ее велики, но не бесконечны, как она жаждет, поэтому у нее очень удобная для дела работа. Она могла бы и не убивать, хотя киллерство вполне почетное занятие, не хуже других. У нее нет спецназовской подготовки, но тем она более вне подозрений. Она уже ехала в машине в типографию, где должна была заказать рекламный текст, а заодно и визитки. Да, она берет остроумием и выдумкой и тем, что всегда на виду и со всеми знакома. Убийство дает остроту ощущений как наркотик. Встречи с новыми людьми это как легкая дамская пахитоска. Убийство прочищает насквозь. Выводит шлаки из организма. Спишь спокойно, вся в розовых снах. Хорошее пищеварение, ясность в голове. Она отлично знала, в какой мере мы только организм. Убиваешь, зная, что сама смертна. Что все это только на время. И тогда ощущаешь особую вкусноту своей сиюминутности.

В типографии ее заставили ждать, потом не стали слушать. Она удивилась, ведь платила живые деньги, совсем люди озверели. Все ухищрения расположить к себе проку не имели. Между прочим, приехала только потому, что никогда не была в этом районе, а сейчас заказов опять будет много, наверняка пригодится. Теперь вот другую типографию надо искать, звонить, стараться понравиться. Крутишься как заведенная. Потому что страшнее, если кончится завод. Можно, конечно, только обозначать убийство. Но это как онанизм. Экологическая охота только та, что убивает хищников, сохраняя равновесие. Она просила полную характеристику клиента, чтобы прочувствовать их изнутри. Отслеживала, хотя, конечно, личная встреча исключалась. Даже у заказчика считалась передаточным звеном, не более того. А исполнитель, которому якобы передавала задание и деньги, слыл виртуозом по части "чистых" убийств. То есть выглядевших как естественная смерть. Даже у родственников не возникало никаких подозрений. Это был высший шик, которым она гордилась.

202.

Во-первых, чувствуешь, когда он тебя хочет. Особый мужской глаз. Будто электризует тебя до матки. Она любила спрашивать в таких случаях, когда он ее захотел, сравнивая со своими ощущениями. В мире что-то витает. Любовь, смерть, болезнь. Она слишком знала, что это такое - стать жертвой. Вдруг, ни с того, ни с сего. Все эти символы, которые изучала на филфаке. Ангельский меч карающий, стрелы Аполлона и прочее. Во-вторых, она с какого-то времени чувствовала в себе силу карать зло. В воздухе что-то переменилось: подруги пошли в религию, рухнула власть, в ком-то проснулась энергия, другие стали пачками умирать. Она тяжело заболела. Зубы болели, ни могла ни есть, ни даже языком ворочать. Плохой анализ крови. Лежала без сил в какой-то дурной полудреме. Казалось, только вчера бегала. Много дел. Вдруг ее нет. С какой стати? Она дала слово, что если выздоровеет, будет охотницей, а не дичью. И они сразу почувствовали ее кураж. Ходишь среди людей, чувствуя себя от грудей до пяток. Вся на взводе, на винте. Если бы мужчины были голыми, это сразу можно было бы увидеть. Ей нравилось теперь играть ими, - что гаишником, что любовником, без разницы. Но и это было всего лишь разлитым в воздухе электричеством. Она перестала стесняться его собирать и только. Спросила у него, он сказал, что тоже не понимает, откуда возникает желание женщины, стоящей от тебя в вагоне метро на метр. Какой такой изгиб в ней тебя напрягает, просто заставляет увидеть, когда ты давно уже стараешься не пройти по улице, а проскользнуть мимо, брезгуя всеми. И вдруг - видишь. Как раз вскоре после разговора они развелись, она хорошо помнила. Конечно, все накапливалось. Однажды она поздно пришла, а он сказал, что ей надо еще доказать свою порядочность, чтобы заслужить его нормальное отношение. Это ее задело, хоть она не показала. Ей - доказывать! А сам кончал на ночной канал телевидения. Она сама видела, да он и не скрывал, призывая ее тоже поучаствовать в этом заочном разврате. Когда та появлялась с голой задницей, стройная, красивая, наклонялась, поглядывая на него сбоку и показывая сначала волосы на этом месте, а потом - ниже - полоску входа в себя. Он помогал себе рукой, и она, слюня пальчик, показывала ему, куда и как. Все молча, темнея, напрягаясь лицом. То есть вместо той он был бы непрочь войти в нее саму, но глядя на ту девку. Она сказала ему все, что о нем думает, так что он вообще перестал выходить к телевизору, даже на свой футбол. Без нее, конечно, смотрел, она уверена. То есть и это тоже. Она просто чувствовала как теряет рядом с ним силы. Он выпивал ее энергию. Поэтому она сначала нашла человека, а потом безжалостно все отрубила. Через год забудет как звали, вообще, что был такой. И работа ей нравилась. Рискованная, но чувствуешь себя как никогда. И без этого обычного нашего хамства. Сделала по высшему классу, получи, распишись. Нет этого постоянного чувства, что ты в тупике. Поэтому и искришься во всех эрогенных зонах. А что еще бабе надо. Он просто гений, что все это придумал. Называя себя самцом, отмысливающим ситуацию.

203.

Она позвонила с утра, сказала, что от Марины. Что-то вроде пароля. У них будет не очень много времени, сказал он. Может, она скажет несколько слов, что случилось. Не нужно бояться тривиальности ситуации. Он поймет. Муж ее приревновал. Почти совершенно напрасно. Придрался к одному случаю, довел все до абсурда. Она не хочет возвращаться. Хорошо, сказал он, приезжайте. Надеюсь, нам не помешают. Но если даже будут другие женщины и всякие пикантные ситуации, пусть она не обращает на это внимание. Она пришла только к нему, и он ее поймет. Она ведь, наверное, хочет куда-нибудь уехать? Да, путешествие было бы замечательным выходом, отвечала она. Он ее ждет.

День начинался как обычно. Давая уверенность, что и дальше все будет идти нормально, как всегда. Потому что держишь себя в качестве собственного персонажа, стараясь уравновесить общее действие. Когда его, знатока древних книг и тайноведца, потащили к правителю, дабы дал, ничтожнейший из рабов, наметку национальной идеи, которая сплотит несчастных и спившихся подданных, он в очередной раз изъял себя из обращения, перед тем написав в оставленной на столе записке, что мудрец с правителем не уживаются. Если тот умен, то постарается избавиться от мудреца, если глуп, то от него избавится сам мудрец. И исчез.

Как мужчина, живущий слишком богатой внутренней жизнью, он нуждался во множестве женщин, живущих снаружи, составляя с ними единый причудливый организм. Как правило, он был щедр. За ненавязчивую близость и чтение книжек давал денег на строительство дома, обзаведение ребенком, обучение за границей или дружбу с девушками, расширяющими его круг. В последнее время многие выбирали путешествие по свету, вкушая там жизнь необыкновенную, но, спустя время, возвращались без денег, так что он, радуясь, что видит их снова, должен был опять выискивать средства. Стало быть, нужен был устойчивый доход. Что он умел делать, кроме чтения и письма? Ничего. На них и построил свое мелкое ремесленничество. Сидел и целыми днями кропал статьи, интервью, журнальные рассказы, притчи, эссе, новые стилевые разработки, рекламные завороты, романы. В стране не было принято работать, он пошел на это из чувства гармонии, несмотря на лень. Основать дело, передать его наследникам, придумать будущее. На деле он был неважным рассказчиком, как любой, кто, боясь оказаться глупее своих историй, не дает себе в них воли. Мой дар убог, а голос мой негромок, - было любимой его пеней, приносящей жалость и поцелуи подруги. - Но я живу. И на земле мое кому-нибудь любезно бытие. - Провозглашал он, ненавязчиво увлекая ее в постель. Как следствие ремесла, он сильно состоял из цитат, тоже делая из них что-то уютное. Потому что все это было обведенным им кругом в сплошном ужасе, смерти, безумии страстей, болезни и диковатой чуждости обстоящей людей призрачности. Женщина, звонившая с утра, пришла примерно через час, и он был счастлив дотронуться до нее, такой настоящей.

204.

Ночью было так тепло, что, казалось, тебя всю обволакивает. Но не тошно. Тихое-тихое море. И луна сбоку - не как в Крыму. И комары мельче. А самое блаженство, когда тебя обдует ветерком. Сплавать смысла не имеет, потому что вода такая же теплая, как ты, да еще такая соленая, что потом на коже остается белый налет. Лучше быть недвижной. Хотя и вода притягивает своим ощущением бархата. И ты одна почти на всем пляже, на всем побережье, на своем лежаке. Все другое.

Когда ей положили на стол путевку, билеты и сказали, чтобы завтра с утра ее тут не было, она должна исчезнуть, это было на самом деле тем, чего она и ждала. Она создавала систему защиты от плохого, но хорошее должно приходить само. И все же она не ждала такой расслабленности, такого восточного кайфа. Впрочем, где-то вдали она видела еще одну парочку. Кажется, лежат рядом, разговаривают, хотя вполне могли бы и трахаться, как сейчас в номере делает, наверное, Марина. Или нет, там кондиционер и человек незнакомый, а тут явно свой и дышать абсолютно нечем. Единственное, что плохо, это вонь солярки от лодочного клуба. В самый первый день пошла, не глядя, босиком и вляпалась в мазут. Хорошо, у Марины оказалась с собой пемза. Заодно пяточки помягчила. Уже ночь, а со стороны отеля и соседнего с ним клуба за забором несется музыка, а вот и фейерверк. Повернула голову, но ничего не увидела. Вообще тут хорошие условия - все эти шкафы в номере, роскошная ванная, огромные кровати, массаж, бани, кормят, развлекают, для наших даже и чересчур. И еще это непривычное чувство полной безопасности. За этим следят особенно. Когда в первый день в баре, а потом и на праздничном ужине, устроенном администрацией, появились пятеро одинаковых, коротко стриженных и возбужденных братков в трусах, местные сразу зашевелились, стали куда-то звонить, ходить, вызывать, и те тут же куда-то исчезли. Молодцы. Только одни мы выглядим почему-то как с печки свалившимися. Правда что из степи. Были скифами и остались. В древности такое же впечатление, наверное, производили.

Марина просила ее прийти попозже, пока со своим хахалем разберется что к чему. Сначала был турецкий вечер - то есть заунывная музыка, полуголые турчанки, которые на самом деле пловчихи из Волгограда, и турецкий ужин. Она сказала, что пойдет на пляж, а потом подойдет к бассейну рядом с отелем. Если они уже освободятся, то будут там же, и Марина передаст ей ключ, а сама, скорее всего, поедет с ним куда-нибудь в ресторан. Марина молодец, хотя в первые два дня и доставала ее. Ходила по комнате в неглиже, говорила, что у нее хорошая фигура и кожа замечательная, норовила в ванную заглянуть, когда она мылась, рассказывала про знакомых, которые занимались друг с другом любовью - в общем, ясно, куда клонила, но без хамства, что уже приятно. В ответ она, лежа в постели, сказала, что есть такая местная книга: "Тысяча ночей и ночь". Как в страшную, подобную этой, жару рассказывается нескончаемая история о всяких злодействах, неожиданностях и нескончаемых сюжетных поворотах, где все оказывается не тем, что на самом деле. Так и они. Попали сюда ниоткуда, звать их никак, так, духи мрака на заслуженном отдыхе. Лучше не вникать. Голос ее был спокоен, но она была уверена, что та ее поймет. Так и случилось. Больше они не влезали в приватное пространство друг друга.

205.

Накануне вечером позвонили из конторы, назвав код заказа должника. Последнее время он не скрывал, что он не видит прока в точечных уколах при отсутствии программы. Поэтому в нынешнем заказе могла быть и проверка. Он такого вообще не любил. Была условленная фраза, которая означала согласие, после чего ему передают подробную разработку клиента. С трубкой в руке он выключил свет в комнате и подошел к окну, выглядывая на улицу из-за шторы. Очень ему не понравилась "шестерка" перед окнами, и два мужика в ней были нехорошие. Одно из двух: или ему предлагается нешуточное дело, или он сам и есть это дело. Вести дискуссию в любом случае бессмысленно. Он положил трубку, что означало отказ. Его правило - честная игра. В том, что то же самое будет с их стороны, он сомневался. Лучше раньше, чем поздно. Деньги у него были. С самого начала знал, что так будет - слишком умный, настаивал на своем глубоко - потому и собрал на черный день, чтобы отлежаться. Может, они думают, что собственное дело он начнет с них самих? - с таких станется.

Первое, это выбраться из дома. Вещей не брать, хату подготовил еще до первого задания. Проще всего через Алену - нижний этаж, окна на ту сторону, болтать не будет, да вряд ли они так сразу и сунутся. Будь умнее, не швырялись бы им как профессионалом. Спортивная сумка тоже готова, положил грим, Алена в курсе, ее он, кажется, не засветил. Давно хотелось поменять жизнь в целом. Как там? - покой и воля. Ну-ну. Он по другую сторону, чем все эти ребята, что бы они ни думали по его поводу. Заранее позаботился и о прописке, и о квартире, и о втором паспорте, и о новой внешности, и даже о профессии. Вот она демографическая задачка: сколько в стране народу, если каждый второй имеет другой паспорт и жизнь в заначке? То-то же. Свет он, конечно, давно зажег по всей квартире: вот он я, ребята, весь тут, не бздо, если больше делать нечего. Открыл паспорт, посмотрел. Хорошее лицо - писатель, библиофил, эротоман, мечтающий состариться в сокровенной своей библиотеке по интимным вопросам человечества. Залысины, впалые щеки, новая челюсть, выступления по TV с психоаналитическими бдениями. Жаль, ребята, не смотрите эти программы. Миры не соприкасаются. А тем временем выдумает и третий паспорт. Свет выключит, когда захочет, Алена. Он набрал ее номер, да, дома. Пусть слушают. Они любили поговорить с ней о шпионах, детективах, путаной логике сновидений. Условный знак, что он придет к ней под утро. Ключ есть. После чего проверил дверь, поставил будильник и лег спать, не раздеваясь, и при свете. Не забыть дать ей доверенность на машину. Взорвут так взорвут. Все не предусмотришь.

206.

Чего он боялся больше всего, так это скукоты и однообразия. Но недаром говорят, что человек знает, чего опасаться, поскольку все равно этого не избежит. Он побывал и на вершинах власти, где более всего затруднялся корчить рожи, то улыбаясь, то изображая гнев, и испытывая странные телесные ощущения среди постоянных телохранителей. Побывал и в работягах, ездя каждый день в переполненных автобусах с конечного метро до подмосковной пятиэтажки. Почему-то только обратную дорогу и запоминал, хоть и был под газом. Все зря и без смысла. Сидел в библиотеках, иногда нападая на человеческий язык и на мгновение будто просыпаясь, но тут же съеживаясь в желтом свете реальности. Охотился и был дичью. Писал путеводители и шел по ним. Был женат, на пару окружен жутью и тем любовней совокупляясь, и был одинок, певуч и зорок. Быть любым почему-то приедалось на третий день. Может, поэтому он выбрал службу всем господам сразу. Видя их насквозь, но не презирая, выслушивая каждого, но веря лишь отчасти. Он представлял, что партия идет одновременно по всем полям, но не мог отдать себе отчет, против кого она. Он слишком мало ездил, чтобы выбрать уединенный и красивый край земли и там упокоиться впредь на собственном ребре, не выбирая более между орлом и решкой. А хоть бы и нашел край, где кажется, что принадлежишь миру сему лишь частью, так разве убережется человек от злоумышляющих на него?

Однажды ехал на маршрутке от метро и вдруг в глазах потемнело, и забыл он, куда едет и откуда, и попросил водителя остановить машину, вышел из нее и не мог узнать места, где находился. Кругом совершенно незнакомые дома, кипит жизнь, во дворе детского сада кричат малыши, ездят машины, люди заходят в магазины, самому себе кажешься неприятной песчинкой, попавшей в глаз. Какая-то женщина, увидев его растерянность, спросила, не надо ли ему помочь и что случилось, а он представил, что ответит ей, и, слово за слово, у него с ней может начаться совершенно другая жизнь, и промолчал, только помотал головой, что ничего, мол, сейчас придет в себя. Она посмотрела на него и пошла дальше. А он понял, что, выпадая из жизни, оказываешься нигде, а, впадая в жизнь, - черт-те где. Так, ему предложили заняться чем-то то ли спортивным, то ли строительным, Приставили к нему машину с шофером, дали кабинет с секретаршей, помощника. Он стал входить в курс дела, проводить совещания, с удивлением наблюдать окружающие его странные лица без обычных на них признаков человечности. Отдавал те указания, что было надо, но никак не мог вникнуть в суть происходящего. Хорошо, что живем во времени: ты не можешь чего-то понять, а его, глядишь, уже и унесло текущим моментом, принеся нечто другое, столь же непонятное. Пожалуешься жене, а она как-то странно на тебя посмотрит, а потом, глядишь, а у тебя уже какая-то другая жена, другая семья, и дети другие, и зачем-то вспоминаешь Иова библейского, у которого Бог взял, что дал, а потом опять дал, чего взял, и опять возникли дети и жены, и ослы со стадами, а что все иное, он даже и не кипятился уже.

207.

Из тошного забытья вывалился в еще более тошное. Пополз в отхожее место, чтобы не гадить, где спал, но так и не понял, добрался ли туда, слишком уж там было грязно. Зато проснулся от рези в двенадцатиперстной уязвленной кишке, дикой боли, тошноты и смертного пота, заливающего лоб и глаза. Опять пополз, смердя и задыхаясь от блевоты, но помощи ждать было неоткуда. Слишком глубоко забрался, людей тут нет, и "скорые" не ездят. Вот и подыхаешь. Господи, как больно. Не думаешь, что вчера еще в здравом уме и теле сам мечтал подохнуть, чтобы вызнать супостата. Определить в неколеблемой тиши, откуда идет опасность. Так вот оно. Надо бы перетерпеть, да некуда боли уйти - небось, прободение. Вчера еще писал, исходил мыслью, не желчью, не рвотой как сейчас. Но каждый человек есть дневник бреда, который некому читать. И вдруг сотовый телефон, который давно валялся, беззвучный, с севшими батарейками, запищал вызовом непонятно откуда.

Позже, весь белый как мертвец, добрался, скорчившись, на попутной машине до ее дома. В дверь позвонил, но дождаться, пока откроет, уже не смог, валялся на полу, подвывая, таким она его и увидела. Очень, надо сказать, поразилась. Была в ночной и со сна, понятно, что рано. Согнувшись, дошел до туалета, на ходу снимая брюки, ничего уже не стесняясь. Сев на стульчак, сообразил, что дверь закрывать не надо, чтобы потом не пришлось выламывать, когда, неровен час, окочурится. Стал искать горшок - сейчас вырвет. Должен же где-то горшок быть, она берет ребенка от бабушки, где горшок? Она принесла ему из холодильника альмагель, который с анестезией, столовую ложку, подала прямо в туалет. Сидя на стульчаке, он вдохнул поглубже и проглотил - вдруг поможет. "Скорую вызвать? - она, не стесняясь, смотрела на него, сидящего со спущенными штанами. - Или как? " - "Не надо скорой. Вдруг потужусь и выйдет - как", - прошелестел он одними губами.

Он знал, что ей надо на работу, задерживать не хотел, но все равно до следующего дома добрался только после полудня. Боль задавил, кажется, даже удалось поспать. Когда проснулся, пошел по коридорам, боясь, что остался один, но она сидела в большой комнате с книгой. "Ты был какой-то странный, - сказала, откладывая ее. - От тебя пахло лекарствами и духами. Сейчас лучше? " Он кивнул. Ему нравилось разглядывать ее сумасшедшими глазами. Она поставила чай, сварила манную кашу, жидкую как молоко, без сахара, без соли, безвкусную, словно напоминая, что готовить не любит, не хочет, не умеет и вообще у нее на выходные были другие планы - джазовый фестиваль в парке "Эрмитаж", выставка в Пушкинском, симпозиум в Редиссон-Славянском, а тут он, больной и несчастный, что, конечно, хорошо, но в меру. Впрочем, делать нечего. Стала оттаивать холодильник, загрузила белье в стиральную машину, поставила варить постный суп, но ощущение зря проживаемой жизни было непоправимо. Постепенно он приходил в себя. Слабость, конечно, в коленках, но ничего. Она отвезла его на машине в каменоломню. Не оборачиваясь, он пошел туда.

208.

Что-то в нем было не то с логикой. Самая простенькая задачка вызывала тихий ужас. Кто-то кого-то убил, пробравшись из пункта А в пункт Б и собрав на овощной базе три тонны яблок, пока из бассейна утекала вода с заданной кем-то скоростью. Лучше всего затаиться, сделав вид, что тебя вообще тут нет. Если вызовут к доске, встать, изобразить дурака и снова сесть на место. Или вдруг: "Attendez! je me sens assez de force pour tirer mon coup" - "Стойте, у меня довольно сил, чтобы сделать свой выстрел! " - ко всеобщему удивлению. На закрытом совещании его ознакомили со статистикой женской преступности, в частности, во время элевсинских мистерий, где уже разодрали на части нескольких рисковых поэтов. Подробности, как и предполагал, были ужасны. Эксперт предположил, что причиной жестокости была сама женская физиология, ее близость к натуре, регулярное кровоиспускание. Женская психология не столь личностно центрична как фаллическая, оттого и мучения, которым они подвергают своих жертв, объемны - они режут их на кусочки со всех концов, хотя тем, может быть, и без разницы, поскольку вырубаются довольно быстро и ничего не чувствуют. Кто-то отнесся к докладу скептически, но не он. Мужская психика не выносит то, что вытворяет женщина. Тут разница видов, не меньше. Он чувствовал как не хватает мозгов. Слабое кровообращение. Оживлялся только на живое и интересное, которого вокруг нет. Оттого и впадал в безвременное прозябание. Попросил остановить машину за квартал до дома, сказал, что пройдется пешком. Встретил очень смешного горбуна, за которым долго наблюдал. Бог абсолютно устранился от людей, если видит их со стороны. А иначе, решил Он, слишком скучно, одно и то же, сколько можно. Когда ты на улице, кажется, что только придешь домой, сразу станешь под душ и насладишься. А приходишь - ничего больше не хочется. Дочка пришла из школы с заявлением, что у них будет вечер, они выступают, и ей нужен сарафан, в котором они договорились быть на сцене. Тот, что у нее есть, не подходит, поэтому она поедет сейчас через весь город к знакомой, с которой подружилась в прошлом году в лагере, у нее есть тот, что нужен - синий и широкий. У него сразу схватило сердце. Сказал, что никуда ехать не разрешает. Она, как водится, сразу озверела, заявив, что ей плевать на его разрешение, она все равно поедет. Ей плевать, что они ей говорят с его женой, она не их ребенок, надо было прежде ее лучше воспитывать. Все свои запредельные тексты она черпала из телесериалов, которые смотрела часами после школы, и, не стесняясь, принимала все на свой счет. Он только диву давался. Он бы ей врезал, но, действительно, бить уже было поздно, а что-то говорить - бессмысленно. Ушел к себе, сказав, чтобы она шла к черту. Зарыдала и, взяв телефон, заперлась в своей комнате. Потом оделась и куда-то ушла, хлопнув дверью. Кто бы знал, как ему это все надоело. Посмотрел определитель номеров: ему не звонили. И жена, между прочим, за весь день ни разу не позвонила. Хоть бы поинтересовалась, что ее ребенок обедал и какие отметки в школе получил. Нет, не волнует.

209.

Дорога его развлекла. К тому же не была чрезмерной, чтоб утомить. Мы меняем общество на полную принадлежность себе и - обратно в полном согласии с периодическим шатанием организма. К чему, казалось бы, когда можно покончить со всем сразу? Наконец приехал и так и остался с утомительно улыбающимся всем присутствующим лицом. Кто бы знал как ему досаждала эта дурацкая улыбка. Большая семья, большой дом, много детей, старшие из которых встречали его на станции, ждали заранее, подхватили за руки, потащили за собой через полотно дороги сразу к дому. Он едва освободился, нашел в портфеле шоколадки, раздал им, они сразу же стали деловито и быстро есть, почему-то стараясь обязательно сделать это первыми. Это брат и сестра, которые позже будут непрестанно драться друг с другом при полном равнодушии окружающих, а сейчас поразили его своим безобразием. Это так, людей просто давно не видел. Надо бы равнодушнее. За ними следовал неотступно странный господин, и он, наклонившись к девочке, тихо спросил, кто бы это мог быть. "Телохранитель", - так же шепотом отвечала она, не взглянув, куда указывал, и он опять подивился тому, что, оказывается, происходит. Дома были дед и бабка, хлопочущие по большому хозяйству в окружении разнообразно утомительной дворни. Общая семья с очевидностью распадалась на несколько меньших. Ему было собрались показать его комнату да, видно, забыли, он так и болтался между всеми ими, выискивая взглядом, куда бы сбежать при случае - то ли в глушь сада, то ли на берег пруда, да там, глядишь, и прийти в себя. Почему-то, думал, что если о нем совсем забудут, то он ближе к вечеру тихонечко уедет себе обратно в Москву. Но забыть-то его и не забывали, вот что досадно. Его знакомили, он представлялся, но имена сразу же вылетали напрочь из памяти. Все они - дети, родители, внуки - были чем-то неуловимо схожи друг с другом, как какие-нибудь китайцы или папуасы. Черные, невысокие, крепкие, волосатые, цепкие к жизни. Спрашивали, к примеру, какое он любит варенье больше - вишневое или крыжовенное, и, видя  нравственное затруднение, едва ли не досадовали на него. Оказалось, что стелят ему в гостиной, внутренние обсуждения этого, если они и были, пропустил мимо ушей. Было понятно, что уединиться можно будет только в сортире. Бродил как неприкаянный, дети толкались, наскакивали на него в беготне, звали играть в мяч на речку, взрослые, беря под руку, советовали рассказать, что думает по поводу ситуации на Балканах. Перед сном, конечно, долго сидели за самоваром, он говорил про Москву и тамошнюю жизнь. Много приходилось выдумывать из того, что хотели услышать о странностях жизни, ее богатствах и чудесах. Было довольно душно, окна не открывали из-за комаров, душа, кроме того, что на участке, тоже не было. Когда перед сном шел по известной причине на двор, ночь казалась гораздо темнее, чем в городу, душу едва не сжимало первобытным страхом, к тому же почти ничего не видел. Положение более, чем странное. Одну половину ночи недоумевал, другую ворочался, обливаясь потом.

210.

Жена была недовольна, что он редко бывает дома. Что он, алкаш, который простаивает с дружками у пивного ларька? Многочисленные дела требовали его присутствия во многих местах сразу. Понятно, что она ревнует, что в Лондоне он видится со своей первой семьей, на юг Франции мотается с любовницей, а в Нью-Йорке пьет с друзьями. Но он сто раз объяснял ей, что все это по делу. Если не верит, не надо было выходить за него замуж. Последнее по совету психолога, он ей не говорил. Наоборот, сообщал, знает ли она, чем советовал Плутарх снимать напряжение между супругами? А какой по этому поводу издал закон своим афинянам Солон? - Не реже трех раз в месяц... По закону. Поехали в Грецию, говорила она. Дай мне еще... - Он задумывался, - две недели. Я управлюсь и поедем. Ты заметил, что в последнее время мы говорим только по телефону? - спрашивала она. А ты знаешь, что твоя фотография с детьми все время передо мной? - спрашивал он в ответ. - И сейчас? - Конечно, и сейчас. Я же не могу держать вас при себе в самолете, который того и гляди, собьют наши доблестные спецслужбы. Ты хоть читаешь газеты? Знаешь, что пишут о твоем муже? - Если пишут, то не собьют, - резонно замечала она. Ее здравый смысл его всегда подкупал. К сожалению, деньги, действительно, требуют обслуживания, а, стало быть, подвижного образа жизни, внутреннего, в том числе. Он будет собой, несмотря ни на что. Никаким женам и спецслужбам его не остановить. Хотя бы потому, что он их всех насквозь видит. Отчего и скучает.

Человек силен количеством и качеством своих связей. К сожалению, Солон не указал, сколько раз надо вступать в интимные отношения со всеми, от кого зависишь и кто зависит от тебя. Каждый человек - маленький империалист. Межгосударственные сношения это еще одна головная боль. Еще в самолете, просматривая бумаги по дочерним предприятиям, он вдруг усомнился в их чистоте. Юрист клялся, что все в порядке, но он четко зафиксировал собственное сомнение. Как обычно, не поймешь, глупость тут или измена. За ним давно уже шли след в след, но то, что сами его следы становятся чужими, это что-то новое. Резкий, быстрый, тараканистый - из тех, что называют "мечтой антисемита", он выигрывал за счет скорости реакции. А окружали его люди солидные, служивые, проверенные. Туповатыми их, конечно, не назовешь, но они - другие. Была спецгруппа внутренней проверки, но тут, главное, было не переборщить. Говорили о его несметных богатствах, а то, что он приватизировал половину гэбухи, об этом умалчивали. Даже жене втайне устроил разведку за самим собой, держа, ее, соответственно, под своим контролем. Битва рассудка с безумием не может не кончиться победой безумия, - один из тех тайных законов, что он выводил на досуге, не решаясь доверить их ни одному секретарю. Притом, что сам рассудок полубезумен. Он был странно стеснителен, чтобы найти человека, которому мог бы диктовать подобное. Это ведь не устраивать групповуху собственной жене. Тут запредельная деликатность мышления, которую животность человека, в особенности, делового, не выносит совершенно.

211.

В каком-то учебнике прочитала, что мужской зародыш сразу выбирает свой пол, а женский еще некоторое время колеблется и думает. Поняла, что это о ней. Сидит где-то глубоко внутри себя и смотрит, что с ней делается. Сперва очень поражалась родителям, которые ей достались. Как мама стояла перед ней с братом, сжав кулаки, и буквально заклинала: "Ну что вы мне душу тянете каждый раз!.." А папа вообще разговаривал, только выпив, зато тогда не знал удержу. А поскольку пил все время, то и не умолкал, бубня и бубня. То же, когда влюбилась, вышла замуж, родила детей, развелась, снова вышла. Если честно, она дорожила этим чувством чужой истории, в которую вляпалась непонятно зачем.

Оставаясь одна, хотела собрать людей любовью, тихим бессловесным чувством. На деле все время вляпывалась в безумные истории. Пригласила поразившего ее интеллигентного бомжа домой. Накормить, дать оставшиеся от мужа неновые вещи. Кажется, это после майских было, холодильник забит салатами, гарнирами, котлетами. Он забавный был, рассказывал странные вещи, все больше о помойках. Потом говорит: "Хотите, я эту рыбу проглочу целиком?" А она утомилась уже, что ли: "Хочу," - отвечает. Он схватил огромный кус, засунул в горло и посинел. Она, дурочка, думает, что это шутка такая, любимый фокус бедняги. Может, что-то не получается у него? Чтобы не смущать, пошла чайник поставить. Приходит, а он уже глаза выкатил, не дышит, сердце не бьется. Она его трогать боится, вонь идет, что делать не знает. Вызвала "скорую", та приехала через час. Врач наглый, сразу сказал, что без милиции ничего трогать не будет, документов у товарища нет, и вообще если ей не надо осложнений, то меньше двухсот долларов он не возьмет, потому что еще санитару платить, шоферу, в самой больнице. А у нее как раз столько было, чтобы детей на юг к бывшей свекрови отправить. Дала им, они мертвеца забрали, а она зубами стучит, не может успокоиться. Хоть бы догадались укол ей какой сделать. Потом золотую цепочку и кольцо, которые на серванте лежали, не нашла. И бомж мог стащить, и медбратья. Но она это долго в голове не держала.

На лето деньги нужны. Знакомый предложил ей пойти в странную контору PR-ом. Сказал, что те, скорее всего, бандиты, деньги отмывают, но им нужно, чтобы кто-то делал им человеческое лицо. Она даже не знала, что это такое. Устроила угощение, позвала артистов, которых ее клиенты только в телевизоре и видели, джазисты играли. Бизнесмены сначала вели себя вполне прилично. Чем больше лилось спиртного, тем сильнее чувствовалось напряжение. Она держала спину все более прямо, и это спасло ситуацию. Понимала, что надо держать их на расстоянии. Ею были довольны, дали денег, но когда хотела взять на работу тех, кому доверяла, четко сказали, что она здесь будет одна такая, больше не надо. Выловив президента фирмы, она сказала ему, что слово "мафия" означает - "убежище". Ему и его коллегам нужно место, где они могли бы спрятаться от своих трудных дел и мыслей о них. Она может это место создать. Он посмотрел на нее и сказал, что такое место давно уже есть. Это тюрьма.

212.

С работой у него как-то не складывалось. Однажды на день рождения старший сын, которому тогда было лет тринадцать, написал ему поздравление в стихах а ля Борис Гребенщиков, где была строчка о том, что "деньги папе не нужны, он выше их, он живет своим умом", что-то вроде того. Трогательно. Прошло еще лет десять, и уже младший сын, когда они прогуливались вечером, спросил, почему он ушел с работы, а он сказал, что надоело и вообще им хватало его гонораров, а зарплату откладывал на потом, и вот это потом пришло и можно спокойно заниматься своими делами. "Ага, - кивнул мальчик, - как Мейджик Джонсон". И, конечно, он вспомнил как давным-давно спрашивал своего отца, кем был дедушка, и по тому как уверенно тот всякий раз называл разное, он понял, что дедушка был вроде него. Так что не надо бояться. Мы половину с нами происходящего вообще не помним - ни снов, ни череды предков, старающихся за нас. Иногда ему казалось, что его самого в качестве предка выбрал некий герой будущего, что тоже придавало значительность. Светило солнышко, хотя по радио во второй половине дня обещали дождь. А он бродил по Дому смерти, никуда не спеша, без надежд на будущее, разглядывая то, что появлялось. Очень похоже на Пиранези, но увиденное не снаружи, а изнутри. Он насчитал этажей семь, но были наверняка еще. Запутанные вереницы комнат, небольших, как он любил, составлявших гнездовье гигантских залов, ангаров, откуда по лесенкам он поднимался еще выше, на следующий уровень, похожий на безликие коридоры университета на Ленгорах или Евросуда в Люксембурге, где чувствуешь себя неуютно как пылинка в солнечном луче. Мертвая тишина, никого. Не знаешь, мечтать ли о девице, которую обнаружишь в аудитории, или чтобы так все и оставалось - в спокойной безлюдьи.

Он понял, что если тут и глюк, то как метафора его жизни. Ни до земли, ни до крыши он не доберется, так и будет бродить в переходах, лестницах, чердаках и анфиладах. Надо бы устраиваться на житье, но нет ни хозяйства, ни книг, ни мебели, которыми он мог бы себя окружить подобием уюта. Садись и думай сам. Книги, как и события, могут только натолкнуть на мысли о том, где найти выход. Хорошо, что он не испытывал голода. Свет был неестественный, мутноватый, как бы пыльный. И спать не хотелось, потому что, скорее всего, ему это и так снилось. Если человек не читает, то все, что он почерпнул бы из книг, приходит ему от людей, снов, бреда, телевизора. Нужная информация всплывет и ниоткуда. В крайнем случае, напрямую заговорит Бог, ангел, черти, Беатриче - неважно кто. Источник второстепенен. Он ошибался, сделав культ из книжек. Так ему было уютней. Другой ошибается, слушая радио, общаясь с людьми, путешествуя по заграницам. Здесь не было ничего. Он понял, что от ангела убежит опрометью. Ему хорошо одному. Не нуждаясь в похвалах, не считаю себя обязанным подвергаться и поношениям, - так отвечал им. Хоть бы и про себя, какая разница. Его приняли на работу имитатором мыслей нужного им направления. Как бы приручали, именуя даже козырем, хотя держали за козырную совсем иную масть. Он долго терпел.