152.

 

Когда его послали в Калугу следовать за Солженицыными, чтобы описать их встречу с народом, он сначала жутко расстроился. Никогда в командировки не ездил, проездные документы не оформлял, вообще все эти советские штучки хождений по начальству, просьб, договариваний, житья в незнакомом городе в гостинице с тараканами было для него почти смертельно. Он должен был или заранее знать, куда едет, или ехать с близким человеком, который бы все устраивал. Но когда тебе сорок лет, а ты дурак, то директору об этом не скажешь. Он сначала хмуро согласился, а уже потом начался мандраж, обострение язвы, флаконы болеутоляющего альмагеля и желание конца света, который мог же все- таки наступить до поездки, а не после нее. То есть все как обычно: всю жизнь ждал худшего, а в нужный момент не подготовился. Можно, конечно, никуда не ездить, скрыться с глаз всех, и с ближайшей почты дать факс в контору с заявлением об уходе по собственному. Хоть один выход, сообразив который, он немного повеселел. Еще была она. Хрупкая, ни на чем не основанная надежда превратить несчастье в триумф. Он позвонил ей, сказал, что его послали в Калугу за Солженицыными, может, она каким- то образом поедет с ним. Дня на два, на три, не больше. Надо было еще и говорить это, не впадая в мольбу, все- таки большой мальчик, на десять с лишним лет ее старше, мало ли, что идиот, никто не знает. Она сказала, что постарается что- нибудь придумать для мужа и перезвонит ему. Ему было неудобно просить ее еще немного поговорить с ним:  когда он слышал ее голос, боль отпускала, живот отпускал, вообще все отпускало. Он оживал, когда ее слышал. Чистый, любимый, искренний голос, слыша который, видел всю ее. Она тоже договорилась у себя о командировке. Предупредила, что будет звонить мужу по нескольку раз в день и говорить всякие нежности, так что пусть он имеет это в виду. Он видел как муж провожал ее на вокзал, посадил в общий вагон, а уж оттуда она перешла к нему в мягкий, в двухместное купе. К сожалению, ехать было всего ничего, несколько часов, первая большая остановка поезда дальнего следования. Они едва успели раздеться. Он боялся, что она будет не в настроении, но оказалось, что она любит всякие необычные места вроде чердаков, чужих подъездов и теперь вот еще поездов. А впереди было еще два дня. Ни о чем теперь можно было не беспокоиться. Она брала машины до любого места за десятку. Она все устроила с гостиницей. Дозвонилась до человека, который возил Солженицыных по области, узнала, когда они приедут в ту же гостиницу, что и они. Номер был вполне приличный, они еще успели принять вместе душ и спуститься вниз как раз в тот момент, когда классик с Натальей Дмитриевной выходил из черной "Волги" и с небольшой сумкой поднимался ко входу. Его поразило, какой Александр Исаевич  огурчик, несмотря на восемьдесят лет и на несколько дней сплошных разъездов по области. Он поздоровался с Натальей Дмитриевной, которую несколько раз видел прежде и даже брал интервью. Та сказала, что Александр Исаевич будет до вечера отдыхать, а завтра с утра встреча с читателями в библиотеке, а днем -  эфир на телевидении. Стало быть, вечер у них свободен, дождь кончился, можно было идти гулять по городу.

 

  

                                     153.

 

Жить в России. Только здесь так уверен, что должен быть какой- то другой мир, не чета здешнему. За границей люди уже как- то приноровились к жизни, улыбаются, не так агрессивны, как у нас, где ненависть спиной чувствуется. Уже и сам продуцируешь ее, чтобы не оказаться беззащитным. Это придает тонус и гордость за свои мужские качества, которые позволяют без потерь проехать в метро. Учитесь, натовские хлюпики! В России к смерти ближе, а, стало быть, думаешь, -  к истине. Всегда готов к худшему, а к лучшему только спьяну, но зато со всей силы. Здесь бессильны библейские ориентиры, каинова печать не липнет к задубевшей в общении с начальниками и рабами коже. Даже Иов многострадальный переименован в непристойного Йоба. Каждый вечер он уезжал из дому и часами ходил один по улицам, чтобы пересилить эту бессмыслицу. С тех пор эти улицы никуда не вели. Только оторванные головы в стеклах автомобилей, как у Ходасевича в холодном Берлине. И ни одного человека, с кем можешь преодолеть эту пропасть между собой и остальными. Только суховатая луна потрескивает о слепой лоб:  глаза человека, которому не с кем себя сравнивать, ввернуты вглубь.

Вводя себя в состояние печального вдохновения, он мог так говорить очень долго. Она слушала, оценивая не только смысл речи, но и степень эротического возбуждения, которое его охватывало при этом. Философствование на Западе, говорил он, это способ встроить себя в университетскую систему, в социум, в касталийские сливки экспертов по самым разным вопросам, в том числе и самим тобой придуманным. У нас -  это повод выстроить крепостную стену между тобой и остальными, тобой и властями, тобой и чернью, этим властям приверженной. Мысль здесь -  это способ вдавливания себя в иное существованье. Она отдавала должное его остроумию, понимала, что нужна ему, чтобы, доведя себя афоризмами до нужного состояния, он мог наконец в полном счастии соединиться с ней не только как с сомыслителем, но и с как с женщиной. Мало ли чем мужчина приводит себя в готовность. У нее был любовник, который заводился от белых гольфиков. Философия в этом смысле интеллигентней, и она с удовольствием поддерживала этот бзик разными дамскими поощрениями. Хотя, если честно, все это умствование по поводу России ее уже утомляло, сколько можно. Он как бы сам себя этим унижал, умный ведь человек, не еврей опять же. Как- то, уловив его любовный восторг и умело направив в нужное русло, она затем деликатно поинтересовалась, чем возбуждались его коллеги по мировой мысли? Если ли связь между мужским желанием и работой мысли? Может ли он написать учебник философо- половой патологии? "О- о- о. . . -  обрадовался он, отчасти ею уже умиротворенный. -  Это же тема целой книги. Тебе, правда, интересно? Ну слушай. . . "

 

 

                                    154.

 

А когда- то казалось, китайцам сносу не будет. Так и проживешь с ними всю жизнь, гадая палочками И- цзин на черепашьих щитах. Воздух цвета размытой серой туши что ли напомнилсегодня о них? Инь, влажно слитая с ян? Почти напрасно Сунь- цзы перечислил качества, нужные полководцу:  когда противник то откроет, то закроет заставы, ворвись к нему в тыл, захвати то, что ему дорого, и дождидайся тихонько, пока он появится сам. Следуй своей линии, идя за противником. Где это? Капля туши на рисовой бумаге оказалась тараканом. Помнишь, как в тот год все скупали в большом количестве черепах и ксероксы книги Щуцкого, а вот со стеблями тысячелистника вышла заминка, и кое- кто, не выдержав, накурился до одури, перебрал с дозировкой, а для оставшихся главным было не выражать словами то, что словами не выразимо. Это не тогда еще, а гораздо позже стали упражняться в задержке спермы, и только ленивый или ленивая не показывали тебе ту точку в промежности, на которую надо нажать, и тогда все будет замечательно. Стали творить пилюлю бессмертия, и верные девушки творили ее прямо в теле возлюбленного, жертвуя удовольствием, но чаще напрасно, потому что неверные возлюбленные спускали материал бессмертия в другую девушку. Кому, спрашивается, было от этого хуже? Сами девушки хотели сделать свой дух мягким, как у новорожденного, а у того какие счеты с людьми, тем более с возлюбленным, изменившим с другой девушкой? Главным было стать подобной воде и утечь между пальцев. Не сотавив следа. Так, в сущности, и случилось. Осени сменялись одна другой. Книги становились все более уточенными. Китайская жизнь обернулась китайской картинкой на стене, купленной в самом настоящем Пекине, показавшемся донельзя странным:  множество совершенно одинаковых людей, одинаково странно на нее реагирующих, когда она в автобусе поехала на окраину, где была деловая встреча. Казалось, что эти неотличимые друг от друга существа были одним китайцем, которого она никогда бы не поняла, как бы ни пыталась. И уже внутри этого гигантского китайца пятался тот даос- лютнист, который писал любимые ею стихи, изречения и созерцал висевший теперь на ее стене свиток с ним же самим, изображенным на нем. Она так привыкла к этой кртине, что даже перестала ее замечать. Не хотела, наверное, замечать. Только если кто- то придет в впервый раз, воскликнет:  «Слушай, какая картинка! » а потом, лежа на ней на диване и сжимая груди, вдруг еще раз уставится на даоса и станет ее ласкать и гладить как будто она этот даос и есть. Нет, она вышла из этой всей истории. В полном согласии со свойством дао превращаться в свою противоположность. Может, поэтому ей и казалось, что он лежит не на ней, а на ком- то другом? Как в тот раз, когда привел ей в гости китаянку, и они потом оказались втроем в постели, и та все удивлялась, как это она ее не ревнует, такое великодушие, а сама, дура, не знала ни Бо Цзюй- И, ни Чжуан Цзы, где он такую деревню только и нашел? А ей и не надо было никого знать, сказал он, потому что она сама была такая же, как те, совершенно иной человеческой породы. Она потом тоже поняла это раз и навсегда. И это открытие было сродни чуду:  люди – а другие. Больше такого не переживала.

                                                                 155.

 

Почему- то он всегда звонил ей по мобильному в самый неподходящий момент. Она поворачивала у Маяковки налево, очень неудачно встала, не видя стрелки, а ему срочно понадобилось, чтобы она ехала на ВВЦ аккредитовываться на выставку, о которой он будет писать. Когда он сидел, страдая, дома, было спокойнее. Проще было заехать, сделав крюк и потеряв полтора часа, потому что к павильону не проехать, нужный человек только отошел и вообще большая очередь, но это все равно лучше, чем его испорченное настроение. Как очень рациональный человек он падает духом от несоответствия обдуманных им планов грубой реальности. Ну точно немец, которых она насмотрелась в своей фирме. Но те хоть быстро адаптируются, пробыв несколько месяцев в России. Начинают пить, опаздывать и делаются разгильдяи хуже наших. А он взял в правило тут же уходить с работы, портя при этом отношения с кем только можно. Или разводиться. Они жили, не регистрируясь, третий год, что, конечно, добавляло адреналина в крови, но, между прочим, в паспорте у него уже стояли три пары соответствующих печатей. Ей это тоже давало свободу маневра. Попав в чудовищную пробку на Садовом кольце, она в сердцах решила, что никуда по его делам не поедет, а, возможно, и домой сегодня не вернется. Предупредит позже по телефону. У нее не было никого, и он это знал. Именно отсутствие любовников придавало их связи какую- то особую прелесть и волнение. Недалеко от Курского вокзала она открыла ноут- бук и послала его к Э. По на страницу, где он мог бы догадаться о дальнейших ее планах. Ты можешь войти в директорию, именуемую миром, где любые возможности расписаны до мелких подробностей. Постоянно узнаешь места, где сообщается о том, что хочешь узнать. Ни о чем не надо волноваться. Она сто раз говорила ему это, но так уж он устроен, что привести в чувство его можно, только выбив из привычной колеи. А для этого самой перейти в состояние свободного полета. Она свернула с кольца, но и там все было забито машинами. Хоть вылезай и иди пешком. Москва явно не годилась для нынешнего автодвижения. Заодно думала, что бы могла предпринять на месте городских властей. Перевести интерес людей за кольцевую линию. Так. Там строят особняки или спальные районы. Отводят людей в никуда, откуда они опять же едут в центр. Рынки как место оптовой торговли. Хорошо. Какой- то придурок пытался подрезать ее буквально на ровном месте. Небось, специально. Ищут дур, чтобы потом наехать на нее на оплату ремонта и прочее. Она послала его влет. Можно поехать к Марине, которая ни о чем не спрашивает, купить торт, вино, принять у нее ванну и расслабиться, но это никуда не уйдет. А вот съездить в какую- нибудь Гжель или Шатуру и присмотреть место, куда она свозит его на выходной, это дело. Заранее представляешь шоссе в выбоинах, длинное небо над ветровым стеклом, жуткую гостиницу и кратковременное чувство мнимой свободы, которой надо насладиться. Между прочим, годится.

                                    156.

 

Он был уверен, что пока нельзя продвигаться в карьере, кроме как меняя с легкостью места работы, ища точки соприкосновения с начальством, но оставаясь при этом самим собой. Не то что идеальной, а нормальной работы не найдешь, слишком много уродов вынесла наверх русская смута. Ну как общаться с человеком по делу, если его волнуют только бабки или желание обзавестись собственной дворней, которую можно унижать, или он откровенный пидар, для которого любое дело только отмазка, или его волнует только личная слава, которую он не представляет как добыть, потому что гробит любые осмысленные проекты. Остается ждать, пока они все разорятся, перестреляют друг друга или сойдут в могилу естеством разных излишеств. И пусть со стороны кажется, что ты все больше погружаешься в скорлупу своих фантазий, на самом деле ты все отчетливее знаешь, чего хочешь. Гадалка сказала, что лучшего исполнителя чужих идей, чем он, трудно представить. Кому- то он принесет миллионы дохода и громкую славу, а сам будет доволен тем, что дали работу и возможность что- то воплотить. Пока что русские люди с удовольствием пожирали друг друга уже на стадии личинок. Какое- то время она пыталась скандалить с ним, объяснять, что он неправ, что зарывает таланты в землю, а все им восхищаются и надо быть терпимее к отдельным идиотам. Большой, грузный, он был настоящим бараном и по гороскопу, и по упрямству. Ее крики слушал с отсутствующим видом. Как- то ночью, случайно проснувшись, она слышала как он плачет. Поняла, что надо отстать, а еще лучше, в ближайшее же время вывезти за город. Недалеко от них, на конечной станции метро, они влезли в переполненный простонародьем автобус, и уже минут через сорок окунулись в полную тихой прелести провинциальную жизнь. Бродили по улицам, заходили в магазины, пообедали в каком- то кафе, где она рискнула взять себе только овощной салат и бутылку "Спрайта", неважно. Спустились к реке, нашли приличное место, где не очень дуло и можно было посидеть, наслаждаясь чужим покоем. Даже помечтать как на остатки денег снимут или купят себе здесь дом и заживут полными философами. Это как безумие любви, в которое погружаешься на время, а потом возвращаешься в обычное состояние не пришей кобыле хвост. Бродя между домиков в яблоневых садах, кирпичных пятиэтажек с множеством живущих в них людей, он все пытался, но никак не мог сообразить, зачем их столько и что они могут там делать, кроме как ругаться или пить с отчаяния водку. Он мог бы дать им голос выговориться, привести речь в логичный вид, подобно муравью, зачем- то перетаскивающему по песчинке гору с места на место, но его инстинкту не дан ход. Он ставил себя на их место, смотрел в окно на безжалостный пейзаж с помойкой в центре, сидел за круглым столом, накрытым желтой скатертью с рюшами, ел, пил, говорил с ближними, а больше всего смотрел телевизор и шел на работу. Он не мог вообразить среди них своего сочувственника. Неужели один он поставлен думать за всех? Всякий творец одинок, но чтобы так бесконечно. Она брала его под руку, и они шли к автобусу, чтобы, отдохнувшими, вернуться через час домой.

 

                                    157.

 

Когда тошно, мажешь себе лицо черной краской, отрезаешь прядь волос, садишься в угол, напяливаешь на голову дурацкий колпак и стучишь в бубен, купленный когда- то сыну в "Детском мире" за 75 рублей. Лишь бы никто тебя в этот момент не видел. Это называется трансценденцией, она знает. В такие минуты она боится быть дома, потому что в безумии можно дойти так далеко, что потом не найти выход. И ребенка оставлять одного нельзя, и быть с ним совершенно невозможно. Сама уродка и такого же родила. В том, что он такой, можно винить сволочной грипп и суку- врача, которая прописала ей лекарства, от которых он и оглох, а можно понять, что все дело в тебе: ты мешала своей матери, теперь он мешает тебе. Все нормально.

Когда пришли гости, он вел себя на редкость пристойно, почти не орал, не лез, как умеет только он, всем в душу. Пошла проводить их, а когда вернулась, нашла его слившим все недопитое вино, водку, виски из рюмок в свой стакан из- под сока и уже спокойно это допивающим. Она не выдержала, все равно до него не докричишься, и со злости дала ему в ухо, так что он летел в самый угол комнаты, завывая и подвизгивая как собачонка. Тут же, конечно, стало жутко жалко его, подхватила, рыдающего, стала проверять, не ушибла ли голову, с его диагнозом это смертельно, стала вылизывать, гладить, прижала к себе, невыносимо любя и жалея это тельце, а он уже, видно, напился, стал хохотать, икать, тыкаться в нее, ужас, ужас, ужас. И убить жалко, и оставлять нельзя, потому что иначе сама сдохнешь. Ясно чувствуешь, что двоим им на этом свете не жить, только мучаться. И все время видеть перед собой эту чудовищную свою вину.

Конечно, на его вопль тут же прибежала мамаша, стала вопить, что она -  убийца ее внука, не смей бить четырехлетнего инвалида, ты, сволочь, сама его таким сделала и так далее по полной программе. Полный сумасшедший дом. А кто, между прочим, выписал ей те сульфамиды, как не ее придурочная знакомая? Молчала бы. Но разве ее поток остановишь? Пошла мыть посуду, убирать со стола, а у самой одна мысль -  бежать, бежать отсюда и как можно скорее. Не это, так осложнения после гриппа были бы. Все прокляты. Если бы она не выпила, сердце бы разорвалось, а так все время как в пелене. Она переедет отсюда, возьмет прежнюю няньку, та души не чает в ее инвалиде, а деньги ей всегда нужны, и ничего она не сумасшедшая, не больше всех остальных. Или отправит к родителям бывшего мужа. Ничего, пусть хоть раз посидят с любимым внучком, слова говорить все мастаки. Или опять даст конверт в горздраве и выбьет- таки путевку в санаторий. Там уход, там врачи, там питание. И бабушке будет повод ездить по два с половиной часа в одну сторону. Рюмка разбилась, порезала палец, села без сил на табуретку, вся вымазалась кровянкой, черт с ним. Как он в тот раз визжал, когда она привезла его, а потом бежала по аллее, чтобы не слышать больше этого визга. Она уедет в Париж. Невозможно тут больше оставаться. Или это конец, или надо придумать что- то радикальное. Она сможет.

 

 

                                   158.

 

Шел по бульварам к метро, но, дойдя до одной станции, шел к следующей, а потом и еще дальше. Что ни говори, чужой город подобен чужой жене: и немного противно, и волнует, и все запахи чувствуешь, и само пространство ощущаешь слегка липким, привязчивым. Если бы они еще не так назойливо трындели на своем языке! С возрастом перестаешь хотеть пялиться по сторонам. Даже с некоторой обидой, что ты не тот, кого хотел бы, чтобы видели окружающие. Классический случай неврастении, описанный в учебниках, ну и что это доказывает? Что "нормальным" быть лучше, чем ненормальным? Он так не считал. Встреча в театре, с которой он шел, вымотала из него последние силы. Вообще театр его всегда угнетал. Однажды он даже бросил любовницу после спектакля, который привел его в такую депрессию, что он должен был что- то сделать, чтобы совладать с собой. После чего никуда больше не ходил. Сейчас он записал откровения знаменитого режиссера, которого пригласили сюда в "Комеди Франсэз", где он чувствовал свою великую ущербность русского человека, о чем старательно доложил ему на двух кассетах диктофона. Теперь вот расшифровывать, потом писать, потом всю жизнь дружить с этим режиссером, печатать рецензии, некролог на него, одна сплошная морока. На женщин просто не было сил смотреть. Жара, ладно с ней. Даже увидев молодых актеров, бежавших то ли на репетицию, то ли с нее, энергичных, красивых, он ничуть им не позавидовал. Его устраивало, что он был таким, каким был. Но никаких внешних сил жить у него не было. Предстояло, как во всю предыдущую жизнь, самому занимать осмысленным занятием. Но такого не было. Кто- то окликнул его, кажется, какая- то дама. Еще этого не хватало. Довольно неучтиво он сделал вид, что никого не видит, опустил голову и ускорил шаг. И вообще ни придумал, ни нажил места, где хотелось бы жить. Придешь в номер, включится кондиционер, выпьешь минеральной воды из бутылки, примешь душ и -  что? Созваниваться о следующей встрече- беседе? Почему именно в чужом городе у тебя появляется сразу столько знакомых. Ты ведь заранее наслаждался, что ты тут один. Никто и ничто. Пустое место, на которое не реагируют женщины. Весьма кстати и постарел, сморщился, ничто не будет мешать доживать свое в ощущении безбрежного времени. Женщины подсунуты нам в последний момент (вспомним Еву! ), чтобы отвлечь от непоправимой сути. Надо сказать, это бессмысленное хождение по городу лишало его последних сил, но и в гостинице будет одна дрянь, он туда не хотел. В молодости надеешься на какой- то тайный ход в другую жизнь. Отсюда и все амурные планы. Все напрасно. Подыхать лучше начинать загодя. Какой- то суховатый запах в ноздрях и носоглотке преследовал его. Непонятно, куда они все едут, думал с раздражением про автомобилистов. Тем более, что сам не умел ни водить, ничего. Так, наверное, смертяшка пахнет. Сейчас придет в номер и повалится спать. Лучше не быть. Скорей бы уж вернуться домой в Москву и там подохнуть, единственное здоровое желание, охватывающее его за границей.

 

 159.

 

С детства он был помешан на тайнах. Вычислял, где в данный момент находятся родители и сестра, наделяя их жизнь авантюрной смесью из всего прочитанного -  от половой патологии и придворных интриг до милицейской хроники и наполеоновских войн, помещенных в наше время. Одновременно обдумывал как взорвать кирпичный завод, на территории которого стоял их барак, и что делать, чтобы обезопасить себя и близких от последствий взрыва. Словно мозг нуждался в усиленном кровообращении, чтобы нормально функционировать, иначе впадал в тупоумие. Он не мог делать уроки, если не придумывал всю их перспективу: от городской математической олимпиады до  сонма мировых светил науки, чьи биографии и открытия изучал с самому себе непонятной жадностью. Он вообще не понимал математику, но считался гением района и отыскивал тысячу приемов ее применения -  от исчисления площад фигурных елочных украшений до количества ящиков мороженого для детей- сирот, причем, в эскимо вкладывались взрыватели для уничтожения системы гражданской обороны Ленинградского района. Естественно, он знал о комбинаторных причудах аутизма, который сознательно доводил в себе до совершенства -  соединение тысяч, миллионов переменных в уникальную констелляцию. Жаль опоздал родиться во времена, когда в елочках на обложках школьных тетрадок, в схеме метрополитена и в таблице Дмитрия Иваныча Менделеева искали фашистско- вредительскую тайнопись. Он бы многое мог открыть пытливым умам дешифраторов. Кроссворды разгадывал на скорость, просто чтобы чем- то себя занять -  алгоритм их слишком был очевиден, другое дело, двуязычные крестословицы или сверхэнциклопедии, или довавилонский язык Господа Бога и его непутевых сыновей, наладившихся ходить к дочерям человеческим. Опыты математика Фоменко по исправлению мировой хронологии застали его за разоблачением мирового литературного мистификасьона:  не было не только ни Гомера, ни Шекспира, ни автора "Слова о полку", но и Овидия, Пушкина, Бродского. Тут сложная двойная игра, связанная с теорией неопределенности слова. В общем- то, понимал, что надо изучать лишь спровоцированные мистификаты. Когда в институте, прослышав про его опыты, к нему стали шиться гебисты, он даже не потрудился зашифровать отказ: просто перешел на другой уровень, благо, накопал их достаточно. Против женщин он ничего не имел. Кроме того, что они ничему не соответствовали. Ему и с людьми- то было нелегко -  слишком тупы, заторможены, декомпенсированы, -  к женщинам просто не знал, как подступиться. Был одна специалисточка по итальянской музыке 18- го века, с которой общался во время архивных расшифровок. Мир -  сумасшествие, имеющее систему. Как ни странно, можно найти ключ. Он выслушивал ее любовную исповедь, просто потому, что знал: дамы влюбляются в саму откровенность свою перед мужчиной. Так и случилось. Он документировал этот случай, включив в какие- то детективно- патологические связи. Она не знала как к нему относиться. Решила просто, что называется, обеспечить его быт.

 

 

                                    160.

 

Бывает, столкнешься с собой в зеркалах нос к носу и обомлеешь от предстарческого своего безобразного вида. Изнутри сложно это представить. Забавляешь себя там по- молодому, разве что с элегической непростотой. В более ранние лета свои он не считал нужным так модно одеваться, как теперь, когда оттенял морщины и худую желчь своего умного лица. И злости прибавилось в решительных ответах собеседникам, что добавило популярности у светской молодежи. Среди них набрал он самых задиристых и циничных остроумцев, державших в страхе солидных мужей записных столичных красавиц, и предложил занятие более дельное, нежели эпиграммы на рогоносцев и прочий текущий компромат. Они придумали гениального поэта. Гуляку, пьяницу, острослова, частного мудреца и вольнодумца, на которого сами смотрели снизу вверх, надеясь с его помощью войти в вечность. Они устроили тайное общество, самым юным членом которого был он. Активно переписывались друг с другом, причем, его письма поражали их самих легкостью слога и лихой ненавистью к России и русским, его же и породившим. Так, он писал, что "горькой справедливостью своих суждений о родине раз и навсегда отобьет у иностранцев само желание плохо о ней высказываться. Им останется только любить эту совершенную в зле и дряни часть суши. Для людей священно то, что выходит из ряда вон. Причем, неважно, на какую сторону. Поверь, милый, скоро мы станем новым Тибетом, к нам станут ездить в предчувствии услад нищетой, грубостью нрава и желанием выжить, несмотря ни на что. Ну да извини, разболтался". Конечно, общество они назвали "Десять негритят", что- то вроде "коллегии бессмертных", войти в которое можно только на место умершего. Чистый голос русской пустоты, написанный на век вперед. Уже первые его антиправительственные стишки разошлись в списках по Интернету и вызвали следственные мероприятия соответствующих органов. Хе- хе- хе. . . Необычайной простоты письмо, запутанное компьютерными извилистостями -  вдалбливал он рецепт молодым друзьям. В районе Малаховки устроили тайное лежбище, откуда информация расходилась по сети. Пускай ищут. Для раскрутки сам съездил на несколько международных конференций с присутствием всяких Эко с Дерридой и прочих Зонтаг. Устроил что- то вроде интеллектуальных хеппенингов, едва не дошедших до мордобоя в присутствии телекамер. На каждого есть досьишко в отсутствие провинциального пиетета, которым страдал Бродский. Профессорский домик, где его поселили, располагался на холме, а через лесок и шоссе на другом таком же холме церковь, куда он заходил побеседовать со священником. Тот по одежде, видимо, принял его за "голубого" и как- то чересчур старательно избегал этой темы, что, видимо, и предопределило некоторые склонности курируемого им из- за границы национального гения. Молодые пакистанки убирали по утрам его комнату, но небрежно, и он пожаловался декану. Тот обещал помочь, насколько в его силах, у тех был просто сумасшедший профсоюз.

 

 

                                       161.

 

Ни мощности своей он не знал, ни модернизированности, ни всех программ и их совершенства. Спрашивать у родителей о сопроводительных инструкциях и фирменных документах даже смысла не имело. В этом отношении они были невинны как дети. С луны свалились. Даже не поняли бы, о чем речь. После беглого осмотра кардинальных дефектов не было выявлено. Как соотносится с прежними образцами непонятно. Чего умеет, чего нет -  тоже. Даже не спросишь о цене. Во- первых, обидишь, как будто в зубы подарку посмотрел. Во- вторых, знаешь заранее, что скажут: бесценна. Иногда даже отчаяние охватывало от их интеллектуального ханжества. Неужели они не ощущают себя в общем времени, где каждый организм -  это еще один элемент сложнейшей схемы? Не понимают даже, о чем речь. Родившись на Страстной неделе, доходил до всего сам и долго. Словно просыпался. В зеркало смотреть стеснялся. Как чувствовал, что новейшие справочники, действительно, не советуют этого делать. Только сбивать внутренние критерии модели их кажущимся внешним отсутствием. Изучал себя методом тыка. Программа все время перезагружалась идиотскими командами. В стране, кажется, вообще никто не понимал, что такое думающий организм и на черта он нужен. Тут их просто гробили десятками миллионов. Учился в школе, в университете, пытался работать в разных местах. Никто даже слова не вымолвил о смысле предстоящего ему и зачем призван. Лежа утром без сна, накрывшись с головой одеялом, он слышал как кто- то из соседей разогревает машину, чувствовал запах выхлопа, знал, что сам никогда не научится обращаться с автомобилем, хоть его убей. Целый кусок жизни шел мимо него. Руки кривые, ладно, но ведь и душа не лежит ни к чему такому, вплоть до рвоты. Не умел за женщиной ухаживать, не умел презерватива купить, начинал мигать и вырубаться, когда надо было разыграть из себя хай класс. Вроде бы все есть, встраиваешься в программы, разрешающая способность выше средней, хотя и знаешь свой потолок по сравнению с большими образцами, неплохая упаковка, но ведь посажен на помойку. Ты вне игры, тобой то и дело собираются заколачивать гвозди, просто потому, что ты пыль в глаза не умеешь пускать. Меняешь уровни, а все равно -  одна темница за другой, ни живой души. Поневоле позавидуешь даже тем дурням, что целыми днями сражаются с детскими стражами тьмы, открывают кладовые и прочую ширпотребную муть. Почему- то, куда ни ткнешься, все выходит нулевой уровень, ощущение холостого хода. Жена попробовала куда- нибудь вывезти его, а у него ощущение, что времени не осталось да и нигде ему не интересно. Потом Маша Арбатова случайно встретилась, рассказала, что где- то в Греции будет феминистский то ли семинар, то ли заговор, и он, как умный мужик при своей замечательной жене, вполне может к чему- нибудь пригодиться. Сказала, куда позвонить насчет путевки, сославшись на нее. Он сказал, что если получится, век ей будут обязаны, он уже просто без поллитры не перезагружается.

 

                                    162.

 

Весь день в метро. Заметил по схеме на стене вагона, что передвигается по "андреевскому кресту":  сначала на "Улицу 1905 года", потом до "Савеловской", оттуда на "Юго- Западную" и снова до "Таганской", а уже потом до "Выхино", домой. И я был среди вас, бедные тени. Всходил и нисходил по ступеням, внедряясь в эти тесные недра. Видишь себя одновременно и со стороны, и как бы изнутри. Входишь в вагон, два шага вперед, чуть направо, цепляешься за верхний поручень и замираешь, покачиваясь, глядя на случайных сопутников и тут же забывая о них, едва покинув. Прибежав в одну редакцию, отдал новый текст о выставке и взял гонорар за напечатанный двумя неделями раньше. Бумажник чуть надулся, а ты дальше через весь город. Снова здороваешься со знакомыми, обговариваешь, чего бы они хотели впредь, снова спускаешься в бухгалтерию, там уже выпили кофе, открыли, вот конверт, вот здесь расписаться не за ту сумму, что получил, а за ту, с которой вычитается налог. Со статьями легче, можно передать по факсу, по электронной почте, а за деньгами изволь являтся самолично, вот и стараешься подгадать, чтобы всюду сразу. Снова едешь как в полусне, спускаешься на эскалаторе, подсчитывая эти деньги с теми, и все вместе, с теми, что должны дать еще, но, главное, не настраиваться, что они у тебя в кармане, потому что в последний момент или не дали в банке, или бухгалтер только что уехала домой, у нее сын заболел, или еще какая- нибудь подлянка. Главное, не думать, что они вот уже у тебя, дудки, они еще там. Снова ждешь, пока выйдут пассажиры, заходишь с толпой, пару шагов налево, схватился за поручень, у кого- то ветхий Данте выпадает из рук, уснул, бедняга, а давно ли сам ты ездил по бесконечной кольцевой как несчастные Паоло и Франческа. Туман в голове, жарко, душно, почему именно в этой редакции всегда потеешь, в какое бы время года ни пришел? Может, пока поднимаешься на третий этаж? Все- таки пачка сторублевок в портмоне умягчает душу. Плюс сто долларов в конверте и еще двадцать должны дать в третьем месте и еще рубли. Здесь надо долго идти от метро, а обратно еще тащить книги, которые дадут на рецензию. Вечно недостроенное синего стекла здание, узенькая тропинка мимо забора, все рассчитано только на то, чтобы подъезжали на машинах, милиционеры в бюро пропусков, не очень приятное место. Может, не писать им? Постепенно все слипается в голове, болтаешься в самом себе как селезенка у загнанной старой лошади. Объяснил бы кто, зачем это все надо. Давно пора на покой. Шел под мостом. С одной стороны, электропоезд загоняли в тупик, с другой, проезжали, грохоча, жуткие грузовики. Почему такая жизнь? Улыбка уже склеилась с лицом, и сам ощущал, что неровно. В том же трансе снова на метро, с двумя пересадками. Бледные толпы теней влачились туда и обратно. Самое страшное, если кто- то вдруг остановится и, оказавшись знакомым, начнет рассказывать о своей судьбе, семье, нынешней загробной жизни. Так и там, в Аиде, погружен окончательно в себя, не хочешь никаких свидетелей. Да и нет Вергилия, с которым бы ходил тут в метро под ручку.

 

                                    163.

 

Количество приличных, нормальных и дурных людей везде одинаково. Просто приличные у нас вдавлены в грязь на обочине. Яркий показатель гнилого общества. И собирать их вместе для обретения власти не имеет смысла: подонки сразу захватят то, что ведет к выгоде. Но человек не может не собирать своих. Самим своим существованьем, тоном письма, интонацией, выбором предмета разговора. То есть можно выявить и привлечь нужных людей, досязав их на тонком душевном уровне. Такой вот коварный замысел продергиванья людей золотой нитью для последующего стягивания воедино. "Вот послушай, как тут. . . -  по закладке нашел нужную страницу:  -  "И начала: "Все в мире неизменный связует строй; своим обличьем он подобье Бога придает вселенной. Для высших тварей в нем отображен след вечной Силы, крайней той вершины, которой служит сказанный закон". -  "Не знаю, -  сказала она, глядя в окно. -  По- моему, ты совсем озверел в своем одиночестве. Я просто обязана тебя куда- нибудь увезти. Ты не возражаешь? " Она была очень соблазнительна, сзади особенно. К милому личику он как- то привык, ведя с ним бесконечные разговоры и заочно, и так, когда она приходила к нему, как сейчас, а он просматривал вопросы, которые приготовил ей заранее, или перебирал закладки в книгах, откуда тоже что- то зачитывал, поскольку все его чтение было тоже разговором с ней. Но, видя сзади ее ноги, он просто таял. Была такая в них женская соразмерность, полнота, притягательность, что не захотеть ее в этот момент было невозможно. А уж если она оставалась в трусиках, то очень хотелось попку. К чему она относилась, может, без понимания, но терпеливо. Что, конечно, тоже не могло не возбуждать. Такая женская податливость. А всего более учила самому терпению и сдержанности. Хотя, казалось, куда еще сдерживаться, если встречаешься с ней раз в неделю или того реже. Ну вот тогда, говорила, и следует владеть собой, когда не знаешь, увидимся мы вообще или нет. Излить свою внутреннюю секрецию, кому ума недоставало, как заметил классик. Вот уж и сердце его исходило нежным эросом, а не только подключенный к мировой энергосистеме известный агрегат. "Казалось мне -  нас облаком накрыло, прозрачным, гладким, крепким и густым. . . " Он уже ощущал волну, которая соединит его со всеми ему близкими людьми. Пробовал разные заходы письма, которые лишат их более тесное и нежное, чем физическое, совокупление всяких кожно- венерических препон. Люди верят всему, что хорошо написано. Милая, сорок веков желания смотрят с бугров загробья нашим внутренним голосом. Всем дамочкам говорил, чтобы искали квартиры, где мог бы любить их и писать им письма и всякие душепроникающие тексты. Они удивлялись, откуда он берет их. Отвечал: помните, у Екклезиаста -  много знания рождает много печали? Так вот я открыл, что много печали рождает много знания, да? Да, отвечали, нежные голубки. Она так вообще нашла отличный деревянный домик в Калуге неподалеку от центра, куда в пятницу вечером повезла его из Москвы на своем стареньком, но верном "мерседесе".

 

                                              164.

 

Мир ловил его и поймал. О том, чтобы привести ее к себе, не могло быть речи. Старушки у подъезда. И так они выстраивают на твой счет массу предположений. А тут получат пищу для пересудов. Зафиксируют, сколько времени пробыли вдвоем. Сколько времени он потом ее провожал. Как часто она к нему является. Ага, кольцо на руке, значит, еще и замужем, развратница. Глупо, но и в его глазах это отбросило бы на нее неприятный отсвет. Как человек с тонкой психической организацией он привык видеть все с разных точек зрения, а смотреть на любимую с их желчной ненавистью ему было слишком тошно. Он бы не выдержал два раза проходить мимо них. А потом еще в третий раз, одному. Нет, это не для него. Но самое грустное это когда они войдут в его квартиру. Говорить только шепотом, потому что уже тепло, у соседей открыты окна, балконы, каждый чих, каждый вздох слышен аж на улице. Тем более, если вдруг окажутся в соблазне, и она будет, как обычно в таких случаях, подвизгивать в самозабытьи. Что ему, платок на роток накидывать? И вообще, он объяснял ей, что пытается жить так, чтобы снаружи никто даже не подозревал о его существовании. Ни по звуку передвигаемого стула, ни по свету в окне, ни по шарканью тапочек, ни по спуску воды в туалете -  его нет ни для кого. "Считай это бзиком -  говорил бы он ей шепотом? -  Перед чужими я кажусь себе без кожи. Они убивают меня одним своим присутствием. Я не могу жить, когда вижу себя чьими- то глазами. Недобрыми глазами -  вообще не могу". Если бы оказаться с ней сразу за всеми дверьми. Ведь не попросишь человека прийти поздно ночью и на цыпочках, -  это хуже всякого сексуального извращения. Я, юный пионер Советского Союза, торжественно клянусь никогда никому не открывать дверь, кто бы туда ни бился, ни рвался, не отдергивать штор, не подавать ни первичных, ни вторичных половых признаков жизни. Аминь. Буду отстреливаться, как в Брестской крепости, до последнего патрона, уйду в катакомбы, подохну, но не сдамся в плен, особенно тем, кто придет мне дать волю.

Да нет, и так он не в своей тарелке рядом с другим человеком, а тут еще надо что- то делать, выказывая любовь. При незримом присутствии соглядатаев. Пускай они входят, окружив их липко своими мыслями. Комната пуста. Никого нет в ней. Исчезли в своем укрытии. Он много раз говорил ей как бы вскользь, что неплохо бы снять комнатку для свиданий. Он бы мог приезжать туда заранее, чтобы поработать, или просто выспаться -  в последнее время дома почти не спал. Или оставались бы там вдвоем после полового акта, когда опять же должны были бы разбежаться. То есть, исчезнув там же из поля зрения мысленных свидетелей. Она, конечно, и так жутко занята, а тут еще искать квартиру, с какой стати? Что бы она объясняла знакомым, у которых исподволь спрашивала бы о ней? Квартирка должна была быть в тихом районе центра, да еще и вести в разные потайные помещения, такого и не бывает. Возможно, он вообще надоел ей фантазиями своей тягучей, прилипчивой души. Хорошо, хоть она виду не подает, коли так.

 

 

                                      165.

 

Со своими людьми ему проще всего было встречаться на вернисажах. Все ходят без дела, общаются друг с другом, выпивают, стоят вдоль столов с закусками, опять ходят с бокалами вина в руках, делают вид, что разглядывают картины, ловят за руки официантов, которые разносят вкуснейшие кусочки мяса и рыбы, беседуют, знакомятся. Есть специальные моменты для тайного общения и передачи каких- нибудь дискет и приглашений на следующую, еще более важную встречу. Это ближе к середине презентации, когда еще никто не начал расходиться, все оживлены наполнением тарелок и рюмок, кругом броуново движение и завихрения, и большинство гостей более или менее вычислимо на предмет своей непринадлежности к тайной полиции. Обезопасив себя кругом знакомых журналистов, художников, писателей, женщин передаешь невинную книжку чьих- то только вышедших стихов с заложенным в нее приглашением на точно такое же сборище, дата и время которого и означает нужную страницу и строку стихотворного сборника. Но это так, порезвиться, выявить возможных агентов с обеих сторон. Больше узнаешь из непосредственного общения. Загодя расписываешь вопросы возможным собеседникам, схему движения в кажущемся беспорядке и тесноте. Несколько рюмок создают неописуемую атмосферу дружеского общения. У него возникала идея создания своей галереи или литературного агентства, но это означало слишком явно засветиться. Безопаснее было действовать среди чужих структур, лишь исподволь и на всякий случай готовя собственные. Потихоньку внедрял туда своих женщин, представляя их искусствоведами или журналистами, хотя и заметил, что как ни мозоль ими глаза, люди со стороны входили в подобный круг очень трудно. На самом деле он не преследовал никаких безумных планов по созданию тайного общества, ему нравилась сама эта теплая родственная атмосфера. И перемещение из одного места на карте города в другое. Переезжаешь на машине из большого Манежа в малый, оттуда в Фонд культуры, где ему обещали пять минут сразу со всеми Михалковыми, потом в ЦДХ на второй этаж, затем в мастерскую на Пушечную, откуда оставшиеся могут перейти на Тверскую в "ДэИ" или на улицу Неждановой, которую давно переименовали, но он все забывает, как именно. Одновременно отслеживая, кто же именно следует за тобой так неотступно. На самом деле все это и было тайным обществом нормальных людей, которое он хотел расширить, сделав ударным, в самом начале нового века. Ввел в тусовку пару банкиров, которые, бедняги, уже отвыкли от нормального общения без телохранителей. Уговорился, что те обдумают финансирование нескольких изданий, которые подготовят запуск нужных идей. Они же купили и оформили на себя итальянский ресторан под видом дома свиданий. Это уже была прямая подставка, наживка, на которую должны были клюнуть наземные, выражаясь языком летчиков, службы ПВО. И уже там пасти их, занимаясь взаимными интригами, а основные дела делать совсем в другом месте.

 

                                    166.

 

Incipit vita nova, знала она твердо, когда переезжала в этот дом, так странно ей доставшийся. О том, что люди могут получать наследство, мы узнаем из книг, строя на этом факте самые сладкие свои ночные фантазии, ни к чему, конечно, не ведущие. И вдруг этот дом, ниоткуда буквально появившийся. Странный, как во сне, состоящий из одних только деталей. Лепные рельефы на стенах и потолке, местами уже облупившиеся, попорченные, о реставрации которых было даже страшно думать из- за отсутствия денег. Вытертый плюш на креслах, который словно перемигивался с зеленым плющом, спускающимся из окна откуда- то сверху. И за окном непонятно что -  то ли терраса, то ли двор, то ли еще одна комната, уступом спускающаяся к нижнему саду, длинному забору и далее, к заброшенному ботаническому саду, тянущемуся чуть ли не до самого моря. До трамвайной- то остановки определенно. Цельная картинка в уме не складывалась да и не нужна была ей. Инструкция по эзотерическому запоминанию прямо советует нанизывать самые нелепые, врезающиеся в память детали, интерьеры и положения. Завитушки, карнизы, украшения, на стене летящий чудак в красных штанах с нанизанными на палец в виде брелка для ключей мужскими яичками. Она сперва даже глазам не поверила, а присмотрелась -  точно. Сначала она ждала, что кто- то появится и объяснит ей смысл нового ее имения. В общем- то, и каталог бы не помешал. Что значит картинка, которую она нашла в набитом всячиной шкафу, где на фоне закатанной в лаву Помпеи сидит за столом дюжина разнообразных мужчин и вырабатывает национальную идею как фирменный знак упаковки детских и прочих товаров, о чем понятно из записей, которые прочитываются через увеличительное стекло в лежащих перед ними бумагах? А  фрагмент гипсовой кошки, увеличенный до безобразных размеров, он- то зачем? Прямо Алиса в стране постмодернизма, -  думает она о себе в третьем лице бесхозной дурехи, засыпая в огромной не по чину кровати, стоящей в зеркальном алькове. Проснешься и разглядываешь на потолке какого- то чувака с лицом популярного телеведущего, с оторванной левой культей, с книгой о вкусной и здоровой пище в деснице, с живом карпом в зубах, к бьющемуся хвосту которого прикреплена японская гравюра с изображением двух красавиц. Ну что за бред. . . Притом, что он нравился ей, выстроенный по законам слепоты -  натолкнувшись на нечто подобное, впадаешь в столбняк. Главное, что не прочитывался хозяин всех этих предметов. Даже нельзя было представить, что он существует. Как в коммунальном сумасшедшем доме всякий, казалось, оттягивался тут на свой лад. Тут только разбирать вороха пыльных бумаг, сваленных по углам комнат, можно несколько месяцев. Достанешь из кучи непонятный фолиант, начнешь его перелистывать, глядь, темно уже, дня как не было. И сны стали сниться странные. Мысли четкие, настроение живое, а ощущение времени исчезает. Ей казалось, что дом затягивает ее. Не все комнаты обошла, а еще есть чердак, подвалы. И, главное, ощущение какой- то тайны, которую никак не могла ухватить.

 

                                   167.

 

Целыми днями он сидел за столом и писал, вымачивая слова своей особой интонацией, как птичка вымачивает слюной всякий мусор и щепу, складывая гнездо. Пожалуй, это и было его гнездо -  повесть, в которой не происходило ничего, кроме слов, но от которой нельзя было бы при этом оторваться ни на мгновение. Нужны были чудеса периодической речи, на которой виснешь как паук, источающий из себя словесную нить, которой будет задушен и испит до дна случайный читатель. Вечный день не знает непасмурной погоды. Всякое лыко да будет достойно строки истолкованья, и, слово за слово, он продуцировал целые тома алфавитных порядков, поразивших бы своим эксцентризмом любого, кому только пришло бы в голову их обозреть. Однако, народ был большей частью неграмотен и нелюбопытен. С прочими обитателями философского дома, в том числе и по издательской части, он не общался. Говорил, что их мысль однообразна как секс или пищеварение, пусть, мол, придумают что поживей, тогда и посмотрит. Те, в свою очередь, отвечали и ему, и друг другу той же монетой. Только алкоголизм мог связать здешних любителей всеединства, но это тем более мимо него. Из разных параграфов человеческой жизни он нередко выбирал связанный с иероглификой утреннего стула и соответствующим гаданием по нему. Тут была своя традиция и свои биографии адептов, которые он тоже посильно собирал. Например, нередко было принято передавать друг другу женщин, на которых как бы ложился отсвет любителей их. Пока он не узнал этот круг и не вошел в него, связи его были достаточно случайны. Говорил девушкам, что ухаживает за ними без всяких предрассудков, с любовью ко всему, что из них выходит как из прекрасных сосудов -  будь то мысль, слово или изощренная колбаска, медленно вылезающая из красивого женского зада. Широта взгляда на свою любовь требовала определенных правил интима. Обычно он ложился в ванную, клал на ее края оргстекло, а уже туда влезала подруга, которую он созерцал с нижней точки. Иная даже дозволяла трогать себя спереди, если это не отвлекало ее от главного. Его сердце таяло от умиления -  редкое счастье, даруемое нам, как правило, лишь во сне. Потом обмывал ее и, натетешкавшись, но не кончив, открывшись навстречу друг другу гениталиями, они рассуждали о том, о сем, что мысль исходит из нас, нарушая грани дозволенного, и что творение выше смысла. "Да, -  вспоминала она, зачем пришла, -  а что день грядущий- то нам готовит? " -  "А- а, -  махал он рукой, -  в том ли дело. . . Встретишь каких- то шпионов, их развелось, между прочим, как перед революцией. Я это к тому, что бойся сегодня оказаться пешкой в чужой игре, будь внимательна. Так что я тебе говорю. . . " За разговором все нелепо и смешно сморщивалось. "Вот послушай, я тебе почитаю. . . " -  "Сейчас, я только позвоню домой, что задерживаюсь. От тебя, кстати, зависит, чтобы я никуда не уходила". Да, да, он кивал, делая вид, что ищет нужную страницу. Вот она. Уму сподручна темнота, потому что он во тьме светит, и тьма его не объяла. Потому так хорошо в человечестве, в пропасти отъединения от всех.

 

                                   168.

 

Из центра деликатно, но настойчиво поторапливали. Несмотря на труд дешифровщиков, не было уверенности, что ключ вообще существует. Если их водили за нос, можно было ждать адекватных ответов. Подобная организация просто не имеет рецепторов милосердия, которого можно ждать от человека. Потому что таков Всевышний, которого мы хотим переиграть. Но пока любой, кто хоть немного приближался к разгадке, умирал при невыясненных обстоятельствах, и дело приходилось затевать сызнова. Звезды, диету, войны, либеральные ценности -  все перепробовали вплоть до искусства и снов, но тайна настолько не давалась, что возникал вопрос:  а не является ли само ее существование тонкой дезинформацией, на которую Он, как известно, горазд? Тем более, что Сам говорил: никакой тайны нет; да -  да, нет -  нет, прочее от лукавого. Как обычно, водил всех за нос.

Понятно, что спешить было нельзя. Время и есть ключик, выскальзывающий из рук. Чтобы выйти из дома, надо построить дом. А потом только искать, есть ли дверь. Как ни странно. Даже по запаху прошлое не идет по нашему следу, а стоит недвижно, нас поджидая. Причем, и оступиться нельзя. После того как она ушла с работы, она даже вообразить не могла, как уживалась столько времени с откровенными ничтожествами. С самого начала нельзя идти на компромиссы. В голове бродил компот ерунды предыдущих встреч с ним. На Тверской пили в забегаловке кофе, он держал ее за руку. Ей было стыдно, что она сидит в такой грязи и убожестве. Нужно вырастать из себя. Но он так печален и беспомощен, что как его бросишь? Дала слово ничего самой не предпринимать, при возможности уклоняться от встреч. Да и, действительно, была очень занята. Занимала себя. Высшая доблесть, как прочитала в какой- то книге, это показать Ему, как тебе интересно жить. Пусть повертится на собственной сковородке. Старалась не задумываться об отчете, который ждали. Писала его всякую ночь. Не получалось. А как вы представляете себе то, что хотите прочитать? Она лично ничего не хотела. Только самую последнюю правду, которая на самом деле скучна и однообразна.

В нем тоже было что- то необычное. Поэтому и за руку позволяла себя держать. И вскользь рассказывала о своей незадаче. И не сердилась, что он даже захудалый отельчик не придумает. Поймала себя на том, что хотела бы смотреть с ним какой- нибудь порнушник. Никогда не видела. Только эту безвкусицу вечером по телевизору. Чтобы все видно, как входит, как выходит, как берут в рот. Крупным планом. Но только вдвоем. Впрочем, как увидишь, сразу покажется неинтересным, она знала. Лучше воображать. Кстати, что делает в той конторе София Премудрость Божия, а? Ее это всегда интересовало. Страшновато, когда жизнь превращается в повествовательную частицу прошедшего времени. Мы даже будущее представляем себе -  в прошлом. Чтобы успеть соломки подстелить. Артель напрасный труд. Она посылала туда сущий бред, они принимали, деликатно не отзываясь.

 

                                   169.

 

"Здравствуйте. Я, правда, очень рада, что могу писать Вам. Я как бы разговариваю с Вами, ничего? Пишу Вам из дома отдыха, родители купили мне путевку, нашли попутчицу, с которой мы живем в одном номере. Это моя давняя подруга, она сейчас куда- то ушла, и я решилась Вам написать. Мы с ней друг другу не надоедаем, это вам просто могло показаться. Письмо, как стихи, часто само диктует неточные акценты, извините, не буду больше. Мы регулярно ходим гулять по здешней аллее -  после завтрака, обеда и даже ужина, потому что темнеет поздно, Вы заметили? Опять извините, мне кажется, что здесь, куда меня загнали, одна жизнь, а у Вас там -  совсем другая. Дура, правда? Ну вот, три раза гуляем, потом пьем вечерний кефир, потом ложимся спать. Один раз пошли на танцы, ну это форменный ужас. Да, а еще здесь положено два раза в день пить горячую минеральную воду. Сначала я думала, что меня вырвет, но, знаете, привыкла и сейчас пью как миленькая. Конечно, потому, что смотрю на свою подругу. Она, действительно, удивительная девушка, Вам бы она очень понравилась. Очень спокойная, с ней можно обо всем буквально говорить, а можно обо всем молчать, что, по- моему, еще важнее. Я не ревную ее к Вам. Почему -  не знаю. Не хочу думать. Здесь много трогательных и всяких старичков и старушек. Вначале они довольно подозрительно на нас посматривали: какого, мол, черта вас занесло? На больных мы никак не смахиваем. Здешняя медсестра говорит, что с таким румянцем больных не бывает. Хорошо бы. Но сейчас они, наверное, уже привыкли, считают нас частью общества, и по утрам, а также встречаясь на аллее, мы раскланиваемся как вполне светские дамы и господа. Даже сообщаем друг другу о погоде, о сварении желудка, о том, что было на завтрак, который вроде бы мы только что все съели. В общем, забавляемся как хотим, но с превеликим почтением друг к другу. Есть люди с чувством юмора поразительным. Дело в том, что после питья воды прогулка почти обязательна. Из нужды мы с подругой делаем добродетель и уходим туда, где никто нас не видит. Кажется, что уйдем куда- нибудь далеко, но в конце концов обыкновенно возвращаемся. Подруга читает на балконе (ничего, что я не называю Вам ее имени? Мне так хочется), я пишу в дневник или, как сейчас, письмо, заполняя страницы примерно той же ерундой, что и сейчас. Здесь неплохая библиотека. Я взяла дневник Марии Башкирцевой, о которой Вы говорили, когда мы только встретились. Не могу сказать, что она сильно меня разочаровала, я просто другого ждала. Наверное, каждое произведение рассчитано на определенный возраст человека, и только немногие -  на все возрасты, да? Я к тому, что Башкирцеву надо девушкам в старших классах читать. Сейчас, когда я пишу Вам, я особенно кажусь себе точно такой же дурой, как и она. Как- то Вы говорили, что я могла бы написать дневник, подобный ей, но своего времени. Наверное. Да все через одну его и пишут: Кастанеда, дзен, любимый мальчик, умерший от передозировки, грибки, дымки, надоело. Когда видишь себя похожей на других, кажется, что и смерти нет, потому что тебя нет. А я хочу, чтобы смерть была. Потому что я есть".

 

170.

 

В себя он приходил только за рулем. Сразу просыпались желания, фантазии, умение просчитывать ситуации и планы. Начинала работать голова. Счастливый человек: он мог на ходу выбирать, чем заняться в первую очередь. Игра в биржи и ценные бумаги затухала на глазах. Чего и следовало ожидать. Бывшие гебисты и партработники построили виллы на Мальорке и успокоились. Туман рассеялся. То же с приватизацией предприятий, которые надо бы сначала в землю закопать, а потом подходить к ним ближе. Издательский дом потихоньку тарахтел, но прибыли уже не было. Мечта о чистом месте, на котором, якобы, можно будет что- то построить, была близка к воплощению. На этом фоне надо придумать кунштюк. Автомобильное движение было, как всегда в это время, безумным. Вряд ли оно исчезнет само собой, просто станет бандитским. Он как раз включил радио, когда по новостям сообщили, что на автостоянке убили Валю Маркова, хоккеиста его молодости, потом тренера. Врезали по голове железным прутом, когда стал выяснять, зачем его машину стукнули и не извинились. Радио выключил. Но Валя Марков из головы не шел. Русская жизнь состоит из интуиций выживания, а тот, видно, давно из- за границы не приезжал. Выходя из подъезда, не оглядывайся, не ждет ли тебя кто. Подойдя к машине, не проверяй, не прилеплен ли к днищу салона пластид с взрывчаткой. Оставь это своему ангелу, который сам даст знать, если что. Ты погружен в себя и готов ко всему.

Он свернул в переулок и подъехал к "малой конторе", размещавшейся в старинном особняке. Когда- то все это казалось "булгаковской Москвой", и ощущения были свежи, но в последнее время исчезло за текучкой напрочь. Он прошел в кабинет, сказав, что никого не принимает. Решение так и не было принято. Отзвонил в Гжель, в Подольск, в Новый Иерусалим. Там сказали, что все нормально, заканчивают, через две- три недели можно принимать. Но это все оболочка. Содержание пока не ясно. Просмотрел отчеты, лежавшие на столе в специальной папочке. Последнее время они все больше раздражали его. Все не то. И заместители не то. И их агентура. Решение висело в воздухе, но надо было раздвинуть воздух, чтобы его увидеть. Можно было, как обычно, оставить пустые мысли, чтобы закрутиться в повседневном колесе. Но сейчас он изнанкой кожи чувствовал, что пора запускать новое колесо, а не вертеться в старом. Позвонила жена по личному номеру, он ее обматерил и бросил трубку, не выслушав. Да, надо запускать правила приличного поведения. Его осенило. Давно крутился вокруг этого. Все кончится голым местом -  бомбежки, эпидемии, самоуничтожение, взрывы. На tabula rasa надо будет, как дикарям, писать прописи. Дикари и есть. Причем, опасные, изображающие из себя самозванных европейцев. То ли с петровских, то с монгольских времен у нас воспитание было зверским. Теперь же и зверству хорошо бы стать воспитанным. Тут новая, антиправославная религия будет кстати. Надо все обдумать.

 

 

                                     171.

 

Погода -  единственное, что можешь забрать с собой на тот свет. Он выбрал вечный покой среднерусской равнины. Верить было не во что. На православных руинах резвились агрессивные бесенята, угрожая свету, обещая, что так просто не уйдут, обзывая все вокруг сатанинским отродьем. Увещевать их было делом безнадежным. Кругом были одни чужие. Позавтракав и усевшись за машинку, он был совершенно готов к смерти. Никто не позвонил ни в этот, ни в какой другой момент. Письма к несуществующему в природе сыну или нравственные письма к какому- нибудь Луцилию или Федору, собрату по выпивкам и разговорам, можно было писать или составлять по уже имеющимся образцам -  до посинения. Ты лежал на самом дне безнадежной глуши, как того и хотел. Русский -  тот, кто обезопасил себя со всех сторон. В том числе со стороны давно составленных самоопределений.

Он просыпался давно. В пятнадцать лет собрался почитать Эренбурга, о котором много тогда говорили, а тот возьми и умри. Он прочитал, и совершенно незнакомый притягательный мир, заселенный чудеснейшими людьми, открылся  перед ним. Потом возникла другая проза умерших людей, обращенная к нему лично. Ольга Берггольц, Иван Бунин, Флоренский, Ницше, Набоков, Борхес. Был Хемингуэй, Пастернак, Пушкин. Помнил как читал "Божественную комедию" в раздевалке во время урока физкультуры, на который ему, как чемпиону района по шахматам, можно было не ходить. В мутном тошнотворном свете из грязного окошка в пыльном полуподвале, пропахшем юношеским потом, ему мало что открылось. Разве что путь в книжные шаманы, раскрывающего ритм дыхания написавшего и поэтому умершего человека. Даже девушки предстояли особые, изъеденные книжными червями, вроде Татьяны Лариной, готовой далеко зайти в сновидной любви с медведями. А взять старую профессуру, заживо замуровавшую себя в фундамент воздушного замка. А множество гадов и летучих гениев с их животно- насекомой генетической памятью. Каждый из духов писал о небывших и неродившихся, в океан которых погружается читающий, не совсем это понимая.

Теперь он мечтал о компьютере, в которых ничего не понимал, где были бы созданы все эти дебри и разветвления не смысла даже, а живых его интонаций, переговаривающихся персонажей, каждому из которых он дал бы слово. Он видел высокого сухопарого мужчину в элегантном синем костюме, спокойно возвышающегося над обозреваемой им толпой приглашенных в посольство. Тот составлял нравственные прописи, а также их обоснование и способы внедрения в сознание граждан. Были остроумные. Затеянная им для затюканной московской интеллигенции рекламно- публицистическая газета "Манеж" начиналась с публикации десяти заповедей Моисея, что в коммунно- православной оппозиции тут же вызвало обвинение в жидо- масонском заговоре и, естественно, обратило на себя внимание читателей.

 

                                     172.

 

Утро выдалось беспокойным. Во дворе то и дело включались антиугонные устройства. Завывали с чувством, передавая эстафету друг другу. Поэтому, наверное, и собак теперь не слышно. Зато соседка сверху, умывшись, сразу взялась за пылесос и еще телевизор включила на полную мощность, потому что, видно, за уборкой не слышала, о чем там говорят. Не открывая глаз, натянул штаны и побрел по длинному коридору искать сортир с умывальником. Один глаз чуть- чуть разлепился. А мыло, полотенце, там что ли дадут? Не доходя до муторного окна, повернул по коридору налево, как в библиотеке мединститута, где когда- то  таскал на пол- ставки книжки. Но тут стояли три охранника в камуфляже. Кто их поставил? Небось, сами себя назначили охранять неизвестно что. Но когда тебя спрашивают, кто ты, надо чего- то отвечать. Местный, буркнул он, где тут туалет? Однако, они стали спрашивать, как он, за реформы в стране или за Милошевича против НАТО? Тут уж, понятно, дело серьезное. Могут к стенке поставить. Так что просыпаться никак не хотелось. Переминался, не зная, что сказать. Ну за реформы и за НАТО. Фашистов надо разбомбить. Значит, пускай разворовывают и дальше, спросил один, с усиками, щуплый, самый противный, прохиндеистый. А вы за приватизацию гебухи, в которой неплохо устроились? -  спросил он сам, чувствуя малую нужду дать им всем в морду и сгинуть в драке. Отвечать на вопрос! -  последовало от мужиков, но не было, не было у них настоящей уверенности. Сказал же, что за реформы, против коммуняк, буркнул. Тогда не сюда, а до окна и там дверь направо. Вернулся. Дверь облезлая, без надписи. Открыл, уже заранее предвкушая, что сейчас отольет. Знаете, как бывает во сне, не догадываясь, впрочем, что обязательно будут новые препятствия. Он уже несколько раз попадал в это обитое кафелем помещение, где надо, нагибаясь под низким потолком, идти из одной двери в другую, все более замызганную, а уж в самом нужнике -  большой, без перегородок комнате, с засранными дырками в полу, да и женщины тут же, -  он, когда видел это, делал вид, что попал по ошибке, и поворачивал назад:  ведь должно же быть еще что- то, более нормальное. . . Но за той дверью, что он открыл, не было ничего, кроме расходящихся в стороны длинных коридоров да случайно открытой двери в небольшую комнату, где сидел князь Василий, оказавшийся на редкость невидным господином, и, видимо, старшая из княжон, которая тут же с раздражением захлопнула дверь перед ним. Подумав, он пошел по правому коридору, плавно изгибающемуся вбок, и там за небольшим столиком, накрытым красной скатеркой, как в гостинице, сидела женщина и вязала. Увидев его, она встряхнулась: кто такой, куда? Он пожалел, что без рубашки. Мол, ищу туалет и умывальник. А вы, господин, будете за умеренные либеральные изменения или, так сказать, за предельную жесткость по рецептам чикагской школы? Он пришел бы в ярость, не спрашивай она это каким- то вялым, формальным образом. Вы знаете, сказал он как можно проникновенней, мне бы туда, где взрывной волной не достанет. Она понимающе улыбнулась: туда.

                                  173.

 

В отсутствие видимого смысла выдумывать его из себя -  затея дурацкая и проигрышная. Наворочаешь что- то в голове, ну минимум сто миллионов твои. А поедешь по делам, забьешься в угол вагона метро, сил нет, все всмятку, зачем, думаешь, тебе вообще это надо? Жизнь это жизнь. Держись той, что напридумал, а прочих людей с их делишками не трогай вовсе. Жди, когда сами подойдут. Не подойдут -  еще лучше. Что за беда, если деньги вкладывают в бесперспективных ничтожеств. Его безумная идея подземного города как оборотки нормального развивалась классически, за столом. То, что после рецензии на "Второй пол" Симоны де Бовуар ему позвонили, и приятный женский голос сказал, что статья им понравилась и они хотели бы с ним встретиться, было эксцессом. Он решил, что речь о новом заказе. Сейчас все забито, но ближе к осени он будет иметь в виду. Пока же, конечно, встретиться, обсудить, новое знакомство не помешает. В подвальном ресторане рядом с Тверской назначили встречу. Он знал этот двор, там была редакция, куда он тоже писал. Встретившему его господину он назвал свое имя, сказал, что здесь назначена встреча, не в курсе ли тот? Договариваясь по телефону, он не знает собеседниц в лицо, они должны были предупредить. Господин неопределенно кивнул, провел в зал, где почти никого не было, предложил столик, девушка подала меню. Почему- то он заказал холодное пиво, которое не любил, и креветки, которые не умел есть. Хоть недорого. Девушек узнал сразу. Трое, деловые, вроде бы на первый взгляд ничего, поздоровались за руку, расселись вокруг, стали что- то заказывать, спрашивать, любит ли это, он рассматривал их с любопытством. Женщин представляешь себе на волне желания, а видишь и куда- то все девается. Девушки сразу взяли быка за нижние рога. Они называли себя инсургентками и бойцами женской армии, желавшей взять власть во всем мире в свои руки. Про тупиковость человеческой культуры, построенной на мужских принципах, он и сам знал. И то, что мир надо уравновесить, чтоб не перевернулся. Он спросил, есть ли у них деньги. Переглянулись и сказали, что да, очень много. Следующий вопрос. Он человек творческий, выдумывает все сам. Поэтому тут вопрос нюха: или он подходит им целиком, или никак. Тут тонкое соединение. Все, что они сказали, ему самому близко. Да, мы заметили это по вашей статье, потому и вышли на вас, и очень на вас надеемся как на своего агента влияния, если хотите. Хочу, почему нет. Мы не тупоголовые экстремистки, раздел ведь не по гениталиям проходит, это и психоанализ доказал. Ему, если честно, женщины нравятся больше мужчин. Да, он согласен, это миф, сублимация и все прочее, но в любом случае ему интереснее. Подробности письмом. На бумаге он изложит все логичнее и полнее. Умом он понимал, что должен сейчас слушать их. Высказывая, они будут проникаться тем большим доверием к нему. Но вот бывает такой стих, когда не можешь остановиться. В последний раз с ним случилось такое, когда на прежней работе его вызвал к себе гебешник, и он стал впервые рассказывать о себе, как бы иронизируя над всем, но ведь и всерьез. Потом тут же тихо уволился. Без продолжения. И вот сейчас. Такой шанс, такой шанс. . .

 

                                   174.

 

Только когда уже совсем обезумела в ожидании его звонка, выдернула телефонный шнур и, повалившись на диван, попробовала успокоиться и задать себе простые вопросы. Зачем это надо? К чему все время пребывать в душевной вибрации, не жить, но ожидать жизни? Он активно устраивает свои дела, плевал на нее и ее беспокойство. Благополучный литератор, ездит из одной редакции в другую, пьет в буфете с местными дамочками, угощает их, чтобы печатали и в следующий раз. С особо ценными можно отправиться в Дом литераторов или в Дом журналиста -  и опять же:  можно в буфет, можно в ресторан. Тут целая градация. Ей стало так противно, что чуть не вырвало. Она перевела дух. Смотри, дура, правде в глаза. Смотри, не отводи взгляда! У него возникает дилемма. С одной стороны, для приличного имиджа нужна своя машина. Возить девок в тот же ЦДЛ или Дом кино. Ездить с ними на квартиры приятелей, на дачу и вообще выглядишь респектабельно. С другой стороны, нельзя пить. А хочется. И что тогда за радость? Она так навертела, что даже сама задумалась, что бы ему выбрать в первую очередь? Тьфу, черт. Он литератор. Ему нужен покой. Он сам говорил, что ему сподручнее думать о ней, чем встречаться. Хорошо, а ей что прикажет делать, -  ждать, когда будет сорок лет? С брюхом и сиськи до пупа. Тогда уж она точно лучше умрет, чем станет встречаться с мужчиной. В темноте, в подворотне, с маской на лице. И не здесь, а в Венеции. Фантазировать так можно часами. Только без толку. Дерьмовочка в цветочке, под которым ничего нет. Скоро дочка из школы придет, пора будет обедом кормить. Та включит телефон и будет часами болтать с подружками. Она лучше пойдет в магазин, чтобы не нервничать, а то не захочешь, а начнешь на нее орать. Она опять вставила штеккер в телефонную розетку. Он занят, он думает о ней, но он уже немолод, и ему надо успеть все из себя выплеснуть. Успеть написать то, что должен. А тут еще журналистская поденщина, которой зарабатываешь на существование. В том числе и на летнее путешествие с ней. Дочка к бабушке на Волгу, а она с ним в Италию. Как мечтали. Как рассматривали вместе в альбомах и путеводителях. Как он написал для нее в одной из своих сказок. Чтобы не деградировать, она тоже должна жить своей жизнью. Читать. Закончить свою феноменологию сна. Которую толком не начала. Завести себе молодого любовника. От этой мысли ее опять чуть не вырвало. Давление, наверное, скачет, магнитная буря. Сил не было совершенно. После увольнения все не складывалось. Когда ходишь на работу, страдаешь, что занимаешься бессмыслицей. Когда не ходишь на работу, страдаешь еще больше. Пробовала читать, голова совсем не варит. Он правильно сделает, если ее бросит. Нужно быть самостоятельной. Почему вокруг нее почти все подруги одинокие? И мужики, между прочим, тоже, на кого ни посмотришь. Развелись по разу, по два и затихли себе по углам. Молодым девкам не нужны, старые не нужны им. Все хотят быть любимыми, никто не хочет любить сам. Она, наверное, тоже. Страдает, что ее не любят. Но ведь, правда, нет сил любить. Просто нет никаких сил.

 

 

                                   175.

 

Чем дольше живешь, тем более укореняешься в уникальном этносе, собратьев по которому не найдешь ни сейчас, ни даже в истории. Он проверял. Все -  другие. И все меньше желания иметь с ними дело. В деревне, где он прошлым годом снимал дом, мужик бегал в белой горячке по улице, сняв штаны, ища какого- то Серегу, у которого поллитра не простая, а золотая, и никому не было охоты ни ловить алкаша, ни вызывать чумовозку, да никто бы, небось, и не приехал. Так и бегал тот в своем собственном дерьме и мире. Каждый из окружающих легко мог представить, что там внутри, да кто соберется разделить это с несчастным. Так и тут. Да и сам он, если вспомнить, выбирался тогда ночью из избы задним двором и метался по полю под большой горчичной луной в тоске и маете. Все напрасно, и нет воздуха в жутчайшей из вселенных провинций.

Бабец, которая пришла к нему в гости и которой он рассказал это, его не возбуждала, и болтал он больше по инерции, не совсем понимая, что ему с ней делать и на что он растрачивает драгоценные часы оставшейся жизни. Да и она, очевидно, ни к чему такому не стремилась, оценив его как вполне малохольного и бесперспективного. Они это сейчас умеют очень быстро. Впрочем, чем больше она его отвергала, тем больший он испытывал к ней интерес. Это как водится. Женщина, которая к нам равнодушна, кажется, знает больше, чем мы. Ну и вообще равнодушие облагораживает. В женщине тогда появляется нечто божественное. Античное. Отстраненное. Он не нашел ничего лучшего, чем взять с полки том "Александрийской поэзии" и начал зачитывать ей эпиграммы и эпитафии. Ну зануда, думала она, бывают же такие, лучше бы водки, дурак, налил, если ему чего- то от нее нужно. Она знала в себе это свойство размягчать после водки. А пока что только раздражение к нему чувствовала. Даже интересно, что такие кретины еще бывают. Она думала, что перевелись. Она села поудобнее, изогнула ручку, спинку, выпрямила ножку, состроила глазки, стараясь не вникать в этот бред, а сосредоточиться на смешном его голосе и красном блестящем носе. Жаль, что среди таких и обречена пропадать. А под водочку и это бы прошло. Она уже хотела спросить, нет ли у него ее, как вспомнила: машина. Ну, конечно, он куда- нибудь поедет потом, козел. Она потухла и решила при первом же возможности уйти. Все равно куда. Или пусть отвезет ее, если так. Он прочел еще что- то, сам засмеявшись прочитанному, глазки замаслились, еще не хватает, начнет приставать. А он говорил, что каждый человек уникален и неповторим как порядок прочитанных им книг. И непонятно как сойтись с особью, мыслящей даже чуть иначе, нежели ты. А вдруг она еще француженка или немка, или американка? Он бы и дальше распространялся, но она уже придумала, куда он ее отвезет. Там она найдет более приличных ребят. Он рассмеялся и сказал, что до ближайшего метро, а дальше ему в другую сторону. Ну полный кретин. Откуда только такие берутся.

 

  176.

 

"Моральный урод ищет красотку- поводыря", -  так звучит бессознательная просьба к лучшей половине человечества, пока он элегантно целует ручки, отшучивается и раздает придуманные bons- mots на тех светских приемах, куда ходит часто и неохотно. Он так и выглядит вальяжно стареющим подростком тринадцати лет с печальными глазами от тайно снедающей рукописной страсти. Так и есть. Весь день скучаешь наедине с собой и верной подругой, но ближе к вечеру входишь в бодрое состояние ума, как бы просыпаешься, отправляешься на охоту. Конечно, надо еще преодолеть себя, чтобы так вдруг сняться с места, вылезти из удобного халата, сесть в машину, ехать обходными путями во дворец. Главное, не вспугнуть ощущение пустоты, чуть дрожащей готовности к откровению, не сбить, как она говорит, свой внутренний ритм. Последние посетители покидают музей, служительницы и экскурсоводы идут на автобусную остановку, охрана запирает главные ворота, включает сигнализацию и уходит в подсобку смотреть телевизор, пить пиво и звонить знакомым. Они уносят с собой и выпитый за сегодня воздух досужих разглядываний, наследственно дурное любопытство черни. "Je leur ai montre le chemin de la gloire, ils n`en ont pas voulu;  je leur ai ouvert mes antichambres, ils se sont precipites en foule" -  можно было повторять вслед за Наполеоном, сидя в кресле: "Я показал им путь славы, они его обосрали; я открыл им заднюю дверь, они бросились туда толпой". -  "Comme on voit l'homme de la bonne compagnie" -  отвечала она не без иронии: "Ну прям видно, мужик из хорошей компании", и они начинали хохотать как ушибленные. "Attendez moi, je vais prendre mon ouvrage, -  извините, я только возьму свой увраж. -  Entre  nous, pourquoi ne sommes- nous pas reunies, comme cet ete dans votre grand cabinet sur le canape bleu, le canape a confidences? -  Только между нами, почему мы не вместе, как в прошлое лето, в вашем большом кабинете на голубом диване, на этом диване "конфиданса"? " -  "Согласитесь, мой друг, что мы не истуканы, которых призвано защищать памятливое государство. По- своему лестно быть чем- то вроде призрака, которое время мнило смыть как какашку, а он, глядишь, размазался, глядишь, трепыхается, как живой. Даст Бог, дойдет и до дивана". -  "Вы, как я погляжу, тот же проказник, что и были, тот же егоза с шаловливыми ручонками". -  "С вами да не егозить! Ah, si nous n'avions pas la religion pour nous consoler, la vie serait bien triste! " -  "Если вы, mon cher, называете утешением религии свое чувство причастности к вселенскому фаллосу, то оно, согласна, делает вашу жизнь беспечальной". -  Она так живо махнула ручкой, что сердце в нем так и встрепенулось восторгом. Сытый голодного не разумеет, а он голоден, стало быть, жив. У такой дамочки и белье тончайших кружев, даром что не видно, а чувствуется. И свой уголок убрала любимыми книгами, потому что читающая особь в юбке целомудренно замкнута, что бы ни думал на сей счет голый сатир, держащий настольную лампу не скажем чем. Мужчин соблазняет женщина, которая не хочет. Тем более этот легкий запах, это неуловимый ангельский дух, исходящий от нее, говорит совсем об ином.

                                   177.

 

Странные времена, странные повстанцы. Лично он набирал армию дезертиров обыденной жизни. Женщины вели необъявленную войну за свои права, понимаемые так широко, что он это тоже одобрял. Был еще андеграунд. Тех можно было различить по землистому цвету лица, по особой задумчивости. Он тоже мечтал выкопать под гаражом коммуникацию сложных ответвлений и пустить белые картофельные отростки. Газета, в которой служил, тяготила напоминанием о собственной продажности и неиспользованных шансах сделать что- то серьезное. Все сошлось в том полете в Ингушетию. Вылетали из Шереметьево на депутатском самолете. Перед выездом выпили в редакции по рюмочке коньяка, ехали в аэропорт на трех машинах. Пока коллеги рассказывали, каким мафиям принадлежат придорожные казино, рестораны и дорогие магазины, мимо которых проезжали по Ленинградскому шоссе, он повторял в уме пароли, возможные места встреч, технику подземного окапывания, прочую хрень. Депутат опаздывал, пока связывались с ним по мобильному, он прочитал все газеты в зале для  VIP- пассажиров, сыграл в шахматы с фотографом, позвонил ей домой, но попал на мужа. Наконец взлетели, в полете отказал один из двух двигателей, депутат с горя сильно напился и заснул. На аэродроме к нему подошел один из встречавших и передал бумагу для передачи в Москву. Все время их сопровождали машины с охраной. Отвезли в роскошный правительственный особняк в спецрайоне Назрани. С множеством комнат, обслугой, бассейном, но, к сожалению, что- то случилось с трубами и нигде не было воды. На встречу с Масхадовым ехали следующим утром сразу же после Аушева. Никаких предварительных звонков и факсов тому не было. Приехал человек и на словах передал о времени встречи. Две машины с автоматчиками -  сзади и спереди -  отсекали любую машину, которая пыталась обогнать их. Чтобы не передали бандитам, а те не пытались захватить в заложники, так он понял. Масхадов сначала был напряжен, потом смягчился, смеялся, перестал покашливать. В середине разговора извинился, они вышли, несклько минут он должен был посвятить молитве. Удивительно, но и в президентском двухэтажном доме не было воды в туалете. Бородатые воины с автоматами смотрели настороженно. Когда проезжали по Грозному, несмотря на экскорт, какая- то бежевая "Волга", набитая бородатыми мужчинами, пыталась их подрезать, и сидевший спереди человек что- то пытался на чеченском разузнать у шофера, но тот, ответив, резко дал газ, и те отстали. Обедали в роскошном загородном доме Аушева. Приехал сам генерал, вручил подарки, разговаривали. У мемориала, куда их повезли на следующее утро, к нему подошел еще человек, и пока открывали залы музея, рассказывали о творимых осетинами ужасах, передал на словах, чего ждать. Когда ехали из Грозного, он, глядя на дальние горы, вдруг понял, что если бы война не пошла сюда, она бы горела сейчас по России. Обратный рейс тоже задержался. Сидели полчаса, час, потом вдруг вошли несколько вооруженных человек, внесли тяжелые чемоданы (денег, как он понял), и только потом взлетели. В Москве, по сравнению с этим, было неинтересно.

 

                                   178.

 

Как чувствовал, что звонят из газеты, не хотел брать трубку. Потом сказал, что плохо себя чувствует, положил ее. Хорошая книжка -  Эрнст Кассирер о философии символических форм. Хорошая погода -  можно сесть на застекленной лоджии в кресле, заварить душистый чай, читать, дремать на солнышке. Хорошее настроение -  какие- то деньги у него есть, на полгода примерно. Потом можно продать машину. Всегда ведь был готов к худшему, к немедленному уходу, разводу, смерти. С одновременным ощущением, что потом все устроится. Не блестяще устроится, но терпимо. Бояться нечего. С детства привык сам себя занимать. Не мешать занятым собой родителям, занятому собой Богу, занятым собой людям. После возвращения из поездки занимался разбором сделанных записей, снятых карт, планов, изучал образцы почвы, проявлял фотографии, строил графики денежных потоков. Всякая работа хороша, если не спешить к сроку. Когда парадоксально обязателен, устаешь от самого себя. Все человеческие повадки были расписаны у него в гроссбухе. Когда- нибудь он заведет себе компьютер, и там все разложит на бесчисленные главки, параграфы и притчи гигантской системы сути. Но войти в нее можно будет, только зная ключ. Иногда вид морского прибоя, ласточки, ящерицы или женщины приводил его в такое замешательство, что он мог утратить всякое ощущение конспирации. Никто ведь не должен был догадываться, кто он такой. К врачам не ходил, не делал рентгеновских снимков, чтобы не выявилось, что голова подвижней, чем у млекопитающих -  за счет мыщелка на затылочной кости. Что присуще птицам. Развитые грудные мышцы можно было отнести на счет занятий гимнастикой, накладное ухо могло скрыть отсутствие натурального, но специалиста не проведешь. Он слишком дорожил своим несовпадением с человеком, ночным ужасом вселенского одиночества, кажущейся неукорененностью ни в чем, чтобы так легко всем пожертвовать.

Почувствовав приближение упадка, он отложил свои опыты, взял ключи от машины, спустился вниз, собираясь ехать, куда глаза глядят. Просто так, как в юности бродил без цели по городу. Выехал на загородное шоссе и, пользуясь отсутствием машин, погнал по нему. Если думать о месте, которое он должен занимать в редакции или в умах других людей, то это -  нигде. Женщины на обочине продавали турецкие полотенца, эмалированную посуду, яблоки. Большая скорость, как обычно, сперва успокаивала, потом начинала раздражать и даже успылять. Главное, не распускаться. Для чего и нужны постоянные занятия. Около какого- то поселка (название не заметил) остановился, спросил у первого попавшегося человека, не знает ли тот, где можно снять домик до конца лета московским дачникам. Тот пожал плечами. Было жарко. Он купил несколько банок пива в ларьке. Развернулся, и съехал к реке, мимо которой только что проскочил. Остановился почти у воды. Достал в багажнике покрывало, расстелил на траве. Разделся и лег на него. Глядя на безоблачное небо, начал подремывать. Никогда не знаешь, зачем все это надо.

 

 

                                    179.

 

Один из расхожих сюжетов. Девочка- экскурсовод в провинциальном музее. Он зашел почти случайно, прячась от начинающегося дождя. По нынешним нравам посетителям, кроме него, не было. Стали открывать залы, зажигать свет. Неужели ради меня одного? -  спросил он служительницу. -  Нет, -  отвечала она. -  Сейчас должны привезти детей из интерната. Пока он ходил по залам, автобус с ними и приехал. Она стояла у парадной лестницы, видно, ждала экскурсию. Когда так ходишь, погруженным в себя, все вокруг отталкиваешь. Поэтому, наверное, она вначале и показалась ему серой мышкой. Он уже прошел нижние залы икон и деревянной скульптуры. Особенно поразила одна икона, где перед местным святым выстроилось местная же аристократия, и в их строю затянутая в мундир породистая собака. Он обалдел от провинциальной размытости человеческих критериев. В этом, как и во всем прочем, что он тут видел, было что- то особо теплое, русское, безумное. Она стояла у большого портрета основателя галереи, передавшего потом свою коллекцию и имение советской власти, и первая заговорила с ним о скором юбилее, который они будут отмечать. Он наклонился к подписи и, увидев знакомую фамилию художника, удивленно спросил, тот ли это знаменитый нижегородский фотограф и отец московского анархо- мистика? Не без задней мысли удачно блеснуть перед девочкой эрудицией. Да, это, действительно, был его друг из Нижнего Новгорода. А вы. . . -  спросил он. Она рассказала, что закончила школу в прошлом году, учится в Питере на заочном в Мухинке на истории искусств, а здесь водит экскурсии. По лестнице уже поднимались интернатские дети разнообразного уродства и недоразвитости. Пока он разглядывал очень неплохое музейное собрание, он слышал, как она разговаривает с детьми так, чтобы им было понятно. Они слушали на редкость внимательно, и он опять подивился особостью русской провинциальной человечности. Дебилы, собаки, школьницы- экскурсоводы, спокойные женщины без копейки зарплаты -  у него зачесалось от слез в носу. Он подождал, пока она проводит детей, снова подошел. Чудо, что она с ним  заговорила, вытащила из вечного его пребывания на собственном дне. Он как- то говорил сразу обо всем. Может, он зайдет за ней после работы? Нет, увы, после работы за ней зайдет муж, а свободна она как раз сейчас. Она могла бы показать ему любимые потаенные места их города. Как он ему? Как ни странно, именно столичная близость вытягивает все соки и делает глухой, как их Циолковский, провинцией. Пошли в парк, потом на набережную, смотрели сверху на Оку. Он объяснял, что он сам урод и провинциал, только его провинция -  внутри. Ему показалось, она понимает его. Спросил, может, они возьмут машину и поедут к нему в гостиницу за зонтом, это ведь недалеко. Она на мгновенье задумалась, он понял -  кругом знакомые. Тем более поразительно, что согласилась. Поднялись на лифте к нему в номер. Голые гостиничные стены показались еще более голыми. Он чувствовал ее, ребенка, старше себя. Так и сказал, как и то, что не хочет форсировать мужскую свою решительность. Она будет коньяк? Нет, не пьет. А -  хочет? Честно сказала, что нет. Он поцеловал ее ручку, поцеловал щечку, взял зонт, и они опять пошли бродить по городу. Скоро ей надо было возвращаться на работу.

 

                                  180.

 

Самое смешное, что все не так, как думают люди. Ну абсолютно. Он не верил, что может так повезти. Отдельная комната, письменный стол, кресло с торшером, тут же диван, есть ванная комната, кухня, мусоропровод, стенные шкафы, куда свалил все книги, чтобы по одной доставать и, прочитав, то ли ставить на специальную полку, то ли обратно в кучу, то ли в мусор или кому- нибудь подарить. Впрочем, книги, слава Богу, никому теперь не нужны. Он был последним их читателем. И самое поразительное, поверх всего, было то, что она его не выгоняла. Это было просто необъяснимо. Неважно за что. Тьма причин. Он ведь не вступал с ней в битву за выживание. Она в любой момент могла сделать его жизнь нестерпимой. Пользы- то от него никакой. Великое дело открыть, что все неправда. Сумасшедший дом какой- то, он сам прекрасно это понимал. А она его терпела. Ему и раньше было муторно среди людей, а теперь и вовсе почти перестал выходить на улицу. Только представить, что он оказался там без жилья, было более, чем жутко. Невообразимо. Как и поиск другого жилья -  с чужим запахом, чужой мебелью, чужим всем. Бр- р- р. . . И так живешь в постоянном страхе войны, несчастья, погрома, выхлопа ненависти сограждан. То же с семейным скандалом. Да ниоткуда все это возникает. Держится ни на чем. По себе знал, как это нелегко -  терпеть другого. А его тем более. Чуть не жмурился, когда мимо зеркала проходил. Хорошо, что человек не должен жениться на самом себе: его бы  вырвало. А тут еще вытерпеть эту сидячую мягкотелость, любовь к гнусной телеэротике, к этим хорошеньким девушкам с модной стрижкой на лобке, к крутому порно типа "Ник отбойный молоток" и "Возьми меня в зад"! В любых попозновениях на скандал он даже в дурашливость уже не рисковал впадать. Не хватало остаться бездомным а самом пике его исследований!

Они всерьез обсуждали, как вырастут дети и выгонят их из дома. К этому шло. Если им чего нужно, переступят и пойдут дальше. В общем, так и надо. И они бы со своими родителями поступили так же, подвернись случай. Но отец чудом выбил им квартиру на Речном, где теперь он и сидел, вдавливаясь в стену из книг. О том, чтобы добиться квартиры для своих детей, можно было не мечтать. Иногда задумывался, а что будет делать, когда они станут выносить его отсюда, еще живого, чтоб им не мешал? Вряд ли драться. Наверное, можно было бы найти укрытие, но он копал слишком глубоко, тут же пробивая пленку реальности и уходя черт- те куда. Нормальные люди там не жили, денег не водилось. Оставалось довольствоваться мнимым существованием. Все держалось на жене: легкой, талантливой, верной, обязательной и красивой. Была книга, где все это было написано. Книга расшивалась на отдельные страницы, а потом собиралась в любом порядке.

 

                                    181.

 

Последняя нормальная ночь была накануне отъезда, хоть он так и не заснул ни на секунду. Жара в Москве была несусветная, никакие успокаивающие не действовали, ночью двадцать пять градусов. Он изнемог. Как всегда, желудок расстроился, и работы невпроворот. В таких условиях почему- то больше всего как раз и успеваешь сделать. Физиологические процессы идут как на сковородке. Но сил, действительно, не было. Каждую свободную минуту валялся на диване, но лучше не становилось. Пора было в отпуск уходить. Но отдыхать тоже силы нужны, а тут их на жизнь не хватало. Только поэтому и позвонил Марине и предложил придумать что- то в пределах трех тысяч долларов на две недели. Естественно, и детей ее взять. Она тут же стала звонить по турагентствам, и на следующий день с утра поехала за путевкой: Турция, четыре звездочки, две недели, дикая растительность, море, конечно, шведский стол, все как полагается.

Не успела взять путевку, в Москве резко сразу похолодало. Пошли дожди, он немножко пришел в себя. Зато в Турции и в соседней Греции зашкалило за сорок градусов пекла, сообщали о лесных пожарах. Марина все взяла на себя. Один раз приехала, все постирала, собрала то, что ему взять с собой, небольшая сумка, как он и просил. Сказала, что дети в восторге, не спят, не едят, не дышат, боятся, что все сорвется, особенно дочь. Десятилетний сын, тот, как всегда, фасон держит, говорит, что еще не уверен, поедет ли. Хотя ни разу не летал на самолете, и любопытство на сей счет преодолевает все его фокусы. Рассказ ее слушал в пол- уха, да она и не настаивала. Уже то хорошо, что можно больше не напрягаться по службе, на все начхать, переменить обстоятельства, окунуться в неизвестность. Это взбадривало. Хотя в последний день телефон буквально разрывался по всем поводам. Даже из турагентства: Марина забыла оставить страховой квиток на случай, если с ними что случится. Точнее, молодой человек, дававший путевку, забыл его оторвать. Спрашивал, не будет ли кто в центре, чтобы им передать. Договорились, что он вышлет им по факсу, когда Марина приедет уже с детьми, вещами и документами к нему домой, куда они и вызовут такси. Марина сразу же и приехала, чувствуя себя неясно виноватой. Этим не кончилось. Летели ночным рейсом, поэтому дети должны были накануне спать как можно дольше. Дочь спала, спала, а когда днем она померила ей температуру, было тридцать восемь и пять. Вызвала врача, та сказала, что ничего страшного, дня через три будет уже здорова. На такси привезла ее к нему. Решили ехать. Естественно, не он решал. Ехать по ночному дождливому городу было чудесно. Дети были взбудоражены, потом задремали, Марина их обнимала, а когда он оборачивался, как, мол, они там, ласково улыбалась, словно обещала нечто. Когда- то он раз и навсегда решил, что не женится. Так тоже хорошо. Если долетят. А нет, еще лучше. Ты заправлен в обойму событий и, кажется, что все идет само собой. Пусть идет. Но он любит выбор и поэтому посматривает на всякий случай в сторону. Она это знает.