305.

Она жила по внутреннему расписанию, которое им до конца не улавливалось. С утра - ванна, завтрак, макияж, разговоры по телефону с заказчиками, с няней, с мамой, с ним. Звонок шофера снизу по домофону и выезд из дому с концами, до поздней ночи. Открытие выставок, встречи с банкирами и фирмачами, концерт в Большом. В выходной проспала в дурном настроении полдня, а потом схватила его и малыша, потащила в аэропорт, вылетели в Прагу и мало того, что потратили кучу денег, так еще ходили по городу столько, что у него, думал, разорвется сердце. Бубнил что-то о смерти, на последнем рубеже перед которой окопался, о том, что должен писать и больше ничего, о том, что не жилец здесь, и ни эта Прага, ни дача, ни машина ни что-либо еще ему не нужны, что даже время давно перестал воспринимать как таковое. Она слушала и расстраивалась. Пыталась показать и ему, и сыну как тут хорошо. Но оба капризничали. Тем не менее, вернувшись, поздно ночью в воскресенье, говорила, что она счастлива, спасибо ему. У него даже цвет лица изменился, в глазах блеск, ты посмотри, говорила она. Несмотря на сердечную аритмию, он заражался ее радостью. Да, говорил, все замечательно, я тоже очень-очень рад. И назавтра исчезал там, где хотел, почти нигде, в собственной писанине. У нее же обед оказался свободным, и она позвонила тому в МИД, чтобы он заехал за ней, если не возражает, в половине третьего. Ситуация там, она знала, пренеприятная: мизерная зарплата, представительских нет, бесплатные обеды на Смоленской и тяжкие ночные думы, как бы изловчиться и продать хоть за сколько-нибудь эту родину. Она как раз и имела в виду познакомить его с несколькими удачливыми, но не особо бандитскими на вид персонажами. А сперва попросту подкормить. Он обо всем договаривался, заказывал столик, обед, а она расплачивалась. Тут у обоих не было никаких комплексов. Странная, конечно, нищета: отличная машина, дача в охраняемом посольском поселке, сын учится в Англии на бесплатном коште, а вышколенный папаша-красавец обедает на чужой счет. Ей еще повезло, а то завтра другая дива найдется на ее место, хотя, ей казалось, их отношения выходят за рамки функциональных. Она еще питала надежду, что после обеда он сходит с ней на открытие нового итальянского бутика, где будет легкий фуршет и показ мод. Ей это нужно, чтобы быть в курсе, а ходить всюду одной надоело до чертиков. Он выдумывал ее такой, какой она хотела себя видеть, и это помогало ей радоваться общению с другими людьми. Такая вот странная связь. Он не хотел никого видеть, и в момент письма был уверен, что так оно всегда и будет. Даже смотреть на людей было тяжело. Выходя на прогулку рядом с домом, старался глядеть в землю. Лишь подтверждая ходьбой право на ум, ничего больше. Окружающая дрянь приемлется в гигиенических целях в малых дозах. Ему папа говорил, что надо иметь волю, ставить цели и добиваться их, бороться за жизнь и сопутствующие ей атрибуты. Теперь он тут прогуливается без всякой цели, а папа со всеми своими целями ушел, растворился, его нет. И памяти не осталось.

306.

Если сегодняшний день повторял вчерашний, это значило одно - она стареет. Это как лишний сантиметр на талии, годовые кольца скуки, тоски, бессмысленности. Она и в бизнес ударилась только для того, чтобы выйти из тупика. Игра в деньги казалась бесконечной. Сотни людей, с которыми она познакомилась, благодаря этой зацепке, были важнее. Большие деньги - это конец заблуждений на их счет. Десятки иллюзий, которые мы строили насчет прекрасной жизни, рассеялись при ближайшем рассмотрении. Дом, машина, заграница, рестораны, прекрасная еда, отдых на Багамах - все это замечательно. Но гораздо важнее те жизненные зацепки, которые к ним вели. Возникла уйма новых людей, с которыми можно было общаться. Абсолютно не бандиты. И не те старые маразматики, которые вычислялись с первого взгляда и слова, какого бы возраста они ни были. Это они неназойливо намекали на взятки деньгами и натурой, они могли угрожать, если что-то не по ним. Главным было еще и сохранить себя при любом раскладе. Всякие хитрости вроде дачи взяток тем, кто ловил на взятках, чтобы они поймали того, кто взяток не давал, ею раскусывались без удовольствия. Да, были киллеры и чистильщики, устранявшие должников и неплательщиков, но и это была лишь пена. Главным была борьба между старыми и новыми людьми, и она боялась называть одних "партноменклатурой", а других "молодыми циниками". Нет, просто одни были своими, какого бы возраста они ни были, а другие - чужими. Ей страшно надоело быть вечной пешкой в чужой игре. Причем, своя игра выстраивалась сама собой - ее присутствием, разговорами. Одни люди тут же отсекались, другие притягивались, кто-то начинал тихо ее ненавидеть и чинить козни, она находила других. Среди первых почему-то оказались все ее подруги и знакомые. Хорошо хоть муж остался. Если бы не он, ей вообще ничего не нужно было. Мечтатель и книжник, он разрабатывал план наилучшего для нее государственного устройства. Оказалось, не так смешно как можно было подумать. Он же выстраивал общую стратегию и обходные пути на случай угроз. Заменял ей генеральный штаб и даже контрразведку. Иногда дни слипались один с другим, вдруг всплывал год рождения, а вместе с нынешним годом - их умопомрачительная разность. Она обнаруживала себя в загородном доме, дико вопящей из-за какой-то нелепости на ребенка. Или же в ванной, где надевала шикарные французские трусики за двести долларов, испытывая при этом не удовольствие, а ужас из-за толщины своей талии. "Это не я", - говорила она мужу, и это, действительно, была не она. А кто? И аэробикой или чем там еще не займешься, потому что едва хватает сил на работу - то валидол под языком, то альмагель на ложке. Странно, что люди от нее не шарахаются, даже пока еще наоборот. "Ну сделай что-нибудь, придумай", - просила мужа. Он заперся в подвале, где она устроила ему лабораторию и не вылезал целыми неделями. Она как раз использовала это время для поездки в Англию. По Интернету нашла возможных издателей женского журнала и поехала для переговоров. Муж присочинял забавные мелочи, которые позволят отличать один день от другого. Чем бы ни тешился, лишь бы не изменял. Этого она не переживет.

307.

Позвонила какая-то безумная тетка. Сказала, что прочитала ее подборку стихов и хочет поговорить по их поводу. - "Извольте, в чем тут проблема?" Ей стихи понравились, более того, она поговорила со специалистами и теперь хотела бы познакомиться со всем, ею сочиненным. Она бизнесмен и поэтому говорит прямо. Если ей товар подойдет, она хотела бы закупить его на корню вместе с именем сочинительницы и всеми будущими ее произведениями. То есть издавать все ею написанное под своим именем. - "Вы что, это серьезно?" Более чем. Она богата, она навела справки о ее бедности и уродстве (так и сказала), она купит ей дом, обеспечит всем необходимым, дважды в год она будет выезжать на западные курорты, она купит ей современную инвалидную коляску, книги, которые ей нужны, музыкальный центр. Она раскрутит ее сочинения до мирового уровня (под своим, естественно, именем), более того, в рекламу будет заложена тень аферы и мистификации, которую она, подлинный автор, сможет разыграть в своем дальнейшем творчестве. Короче, она, как человек умный, не может не заметить, что ей предлагают экзистенциальное соавторство, а не роль литнегра. Она так разволновалась, что должна была принять лекарство, попросила перезвонить часа через четыре, ближе к вечеру. Положив трубку, подумала, что надо было взять на всякий случай телефон, сразу не догадалась. А, впрочем, как будет, так будет. Ловушка это или выигрышный билет - предстояло решать тут же. О том, что она может стать хоть сколько-нибудь известной, иллюзий у нее не было. Инвалид, вся связь с миром которой годами ограничивалась телефонным аппаратом. Сейчас только соединилась с компьютером. Да, почти безвестная и беспомощная. Да, пустая фантазерка. Но только себе и принадлежащая со всеми, какими ни есть, потрохами. Разве не она сама находила своих собеседников? Да, согласна, это проще простого. Прочитай мужику Гумилева, Цветаеву, Рильке, он и отпадет. Да еще ее нежным голосом, силу которого она прекрасно знала. Просто потому, что только он у нее и был. А Рильке по-немецки, не хотите? А Кавафиса с Бродским? Слово за слово. Она цепко извлекала информацию, связи с другими людьми, что ей еще оставалось. Круг расширялся, поневоле ей нужен был выход на VIP-персон. У нее был список лиц, и, как в школьной задачке, кратчайший путь, которым их можно достигнуть. Ее эрогенный голос и умненький язычок открывали любые уши. Она никого не обманывала: голос - и была она. И стихи стали продолжением голоса. Она записывала на диктофон телефонные разговоры и прослушивала их и себя саму, пытаясь разгадать стоящую за этим голосом женщину. Первые стихи были о ней, о той, чьим голосом она говорила. Естественно, написаны были они с чужих голосов ее памяти на любимые строки. Потом ее же стихи позволили ей увереннее присочинить ту, которая добиралась уже до людей с вертушками. Вела полезные для обеих сторон разговоры с главными редакторами, с сотрудниками президентской администрации, да мало ли. Коммерсантша, решившая скупить ее на корню, о том не подозревала. Но деньги нужны. И слава в ее наполеоновских планах ей не помешает. Пожалуй, согласится.

308.

Ей, простите, было любопытно, что чувствует мужчина. Человек, у которого нет жадных на ласку грудей, нет матки, в которую попадают сквозь разрез между ножек. То же, что чувствуешь несозревшей девочкой? Нет уж, ерунда, конечно. У мужчины свои желания, ей, к сожалению, недоступные. В пионерлагере в Анапе у нее была подружка, с которой они пытались с грехом пополам овладеть этим опытом. Ложились, голые, друг на дружку, держась на руках, стукались животами. Все равно непонятно. За всех женщин она не скажет, но в себе чувствовала - прислушивание, интуицию, осторожность, с которой пробуешь мир, желающий тебя использовать. Так идешь по оледеневшему мрамору в зал Чайковского из "Маяковки". Или - в Театр Сатиры. Или еще дальше - в "нехорошую квартиру" на Садовой, где знакомые попытались открыть галерею, в галерее выставку, на выставке петь под гитару, а в это время гнилая крыша возьми да и обвались. Хорошо хоть никого не завалило. Она доверяла своей кошачьей интуиции. Та вела ее не в коммунальную кухню, где ссорились обезумевшие от жары и безденежья тетки, как у них в Харькове, в дурном детстве, мужья в майках и вопили вонючие дети, которых драли за двойки и вызов в школу родителей. Нет, ощущая каждый свой шаг, она, действительно, шла как по раскаленной крыше. Попасть следовало совсем в другую историю. В юности один из ее начитанных знакомых, студент, много рассказывал о буддизме. Говоря, что мир, в который попадает человек, зависит от его, человека, собственного совершенства. Если вокруг тебя одни идиоты, так только потому, что сам ты иного не заслужил. И родителей, и детей, и знакомых ты имеешь соответственно своей личной заслуге. Это потрясло ее даже больше, чем то, что парень этот, начинающий уже почему-то лысеть, в конце своей речи пытался расстегнуть ей на груди пуговички. В 14 лет и того довольно. Но пуговички были декоративные, для красоты, кофта снималась через голову. Она поэтому так смеялась, что он обиделся, и они больше не встречались. Был заповедный мир серьезной музыки и серьезных книг про философию и всякие мысли, были также вечера в ЦДРИ и в Доме Кино, попасть на которые, может, было и не так трудно да надо было соответствовать им. Это потом круг таких книг и серьезных развлечений оказался не так широк, как казалось со стороны. Она продолжала пробовать. Пошла на вечер в клуб аквалангистов, который почему-то оказался пристанищем гомосексуалистов. По залу были расставлены столики, за которыми сидели парочки молодых людей, а посередине стоял огромный аквариум, в котором плавал живой голый юноша. Ее спасло чувство юмора и полное отсутствие предрассудков. Позже она разглядела еще одну девушку. Ей было интересно, несмотря на косые взгляды - может, тут она лучше поймет тайное мужское царство. Потом был кружок любителей чайных церемоний в саду "Эрмитаж". Это место в Москве ей всегда нравилось, как-то раз она здесь даже попала на съемку фильма по "Мастеру и Маргарите", который так потом никогда на экране и не появился. Но потом "чайники" повысили цену за занятие, и она их тоже бросила. Потом был закрытый семинар по изучению суфийской мудрости, на котором однажды присутствовал сам Гейдар Джемаль и даже заговорил с ней, глядя таким несытым взглядом, что она испугалась и больше туда не пошла. По объявлению в газете поехала в Протвино на занятия по управлению снами. Все происходило в школьном спортзале на матах. Человек тридцать, в основном, девушек, пыталось уснуть под руководством толстячка в джинсах и тенниске. Он подлег и к ней, уговаривая, но она, не сдержав смеха, вынуждена была выбежать из зала и наблюдать потом со стороны. Вплоть до вечерних прыжков через костер. Еле последним автобусом добралась до Москвы.

309.

С ума сойти, десять лет. Сидя на полутемной кухне друг против друга с рюмками вина в руках, они отмечали юбилей свадьбы. Расслабившись, он сказал, что не было, наверное, дня, когда бы он ни думал, что в любой момент все может запросто рухнуть. Их встреча была чудом. Каждый день был чудом. Не столько люди, сколько собственные бурления могли их развести. Чудом они оставались друг с другом. Возвращаясь из жуткой душевной жизни, он обнаруживал ее рядом. Почему она не ушла в гораздо лучшие места, для которых создана? Они обнимались как дураки. Она смущала его аналогичным непониманием, за что он выбрал ее из всех, такую дуру. Так и надо, формулировал он данное откровение. - Выжить можно вопреки, а не благодаря. Абсурдом, а не закономерностью. Чокнувшись рюмками, наконец за это и выпили. То есть она выпила половину, а он лишь пригубил, ощущая в желудке камень, который считал смертельным, немного гордясь, что не говорит ей о нем, желая не расстраивать. Вспомнили, как через неделю после свадьбы она собралась уходить. Он смотрел футбол, решающий матч, а она, 17-летняя девчонка, напрасно привлекала к себе его внимание. Собрала вещи - они снимали квартиру на Речном - дошла до лифта и вернулась только, чтобы отдать ключи. Как вечно не было денег и сейчас нет. И хорошо. На свадьбе, которую отмечали в малюсенькой квартире ее родителей, было человек десять родственников, а на следующий день - столько же друзей. И все. Не хватало только закатить пир на весь мир, плавно переходящий в раздел имущества и скандальный развод. Прожить незаметно - было его девизом. Ей же, конечно, хотелось и выглядеть хорошо, и ходить не в затрапезе, и поездить с ним, если не по всему миру, то хотя бы кое-где. Обо всем приходилось забыть. Она не совсем понимала, почему. Какие-то деньги у них все же были. Зачем держать их на черный день, когда лучшие годы уходят. Но она была с ним рядом, и это все искупало. От него исходило спокойствие и сила. Кроме, конечно, несчастных тех минут, когда ему все надоедало, и он начинал крушить вокруг себя все, а ее в первую очередь. Она бы перенесла все, кроме предательства. Да, часто не по делу ревнива, но она просто не переживет, если что-то случится. Так ему и сказала. Вспомнили, как на второй, кажется, год, собрали денег и купили бутылку коньяка вместо обычного "каберне". Просто так, выпить. Теперь только оставалось записывать их общую жизнь размеренными фразами.

310.

Дядя ее был кандидатом в мастера по шахматам. Как-то, приехав в гости, он с ней сыграл по просьбе папы. Довольно быстро выиграл, указал ей на ошибки и предложил походить в какую-нибудь секцию. Поскольку жили на Беговой, то сам отвел в шахматную секцию Стадиона Юных пионеров, где у него был знакомый тренер. Ей было десять лет. Довольно быстро она поняла как обыгрывать мальчиков, смущая их своим длинным и тягучим разглядыванием. Темнело зимой рано. В большой, рыжей от столов и электричества комнате, детям показывали дебюты и основные комбинации. Тренер называл ходы, а старшие мальчики двигали фигуры по демонстрационным доскам. Ей нравилось, что все время шутили. Были свои словечки вроде "сливать воду" и "предел мечты желанной". Так же смешно разбирали партии турнира, в котором она делила пока третье-четвертое место. Тренер укорял ею мальчишек: "девочка, а старается... " Потом играли с командой Ленинграда и выиграли. Она сделала две ничьи. По воскресеньям был тур. Третье место давало второй разряд. Время шло медленно, турнир длился больше двух месяцев. Ей бы хотелось быстрее, но она вникала в этот ритм, когда ни выиграть сразу, ни проиграть все на свете невозможно. Только думать и терпеть. Пока у соперника шли часы, смотрели с балкона как в зале внизу тренируются гимнастки. Она решила перейти туда, а пока слушала как мальчики говорят, у кого кривые ноги, а у кого нет. В секции были еще две девочки, но они играли хуже, и она с ними не общалась. Иногда тренер подходил к ее столу и делал замечания. "Развивай фигуры, - говорил, отвлекая ее от партии, - фланг не развит совершенно. Играй конкретно, не приблизительно, сколько вас учить можно". Она любила подстраивать ловушки, что почему-то не одобрялось. При анализе тренер ругал ее соперников, которые все развили правильно, а в конце концов пропустили глупейший удар и "слили воду". В решающей партии она упустила вернейшую победу. Выиграла качество, пешку и пожалела покрасневшего от натуги мальчика Нарышкина, застрявшего в середине турнирной таблицы. Следующие ее ходы логике не поддавались. Тренер сказал, что если уж такой материал она не может реализовать, то чего вообще от нее ждать? Она обиделась, и уже на следующую неделю делала в зале вольные упражнения. "И раз, два, три... - считал ее новый тренер. - Спинку прогибай, спинку... хорошо". Она знала, что на нее сверху смотрят ее бывшие товарищи, но сама туда больше никогда смотреть не будет. Тренер говорил кому-то, что девочка спортивная, сразу видно, можно позаниматься. Сверху Нарышкин говорил кому-то, что эта в красном играла с ними в шахматы. Тренер говорил про концентрацию внимания. Это главное. Прежде чем задавить другого, надо додавить себя. А уж искать хитроумную комбинацию, чтобы поймать на нее противника, это фирменное ее блюдо. Ты всегда видишь на ход дальше, чем он, потому что он видит тебя, а ты себя не видишь и не хочешь видеть. Потом ты меняешь противника и даже вид спорта, это неважно. Принцип ловушки один и тот же: отдаешь неважное, забирая все. И в какой-то момент начинаешь игру не на материал, а на короля.

311.

Когда разорились даже те, кто вложил деньги в разные банки, потому что погорели все, она торжествовала. Так, говорила она, наказывается порок накопительства. Не можете сразу пропить или накупить подарки своим любимым, так покупайте недвижимость, как я. Действительно, несколько огромных участков по Казанской и Белорусской дорогам хранили в глубине за высокими заборами подлинные райские сады. Летом - понятно, но она устроила и зимние сады, которыми в этом году собиралась насладиться впервые. Она дождется еще, что все рухнет, вся страна зацветет лютиком и ромашкой, а она укроется в личном раю, устроенном ей специальным садовником, выписанным из Южной Кореи. Он с самого начала подкупил ее, сказав, что будет жить не в России, а на земле, а слухи про его дзен-буддизм ходили и так, хотя она и не знала точно, что это такое. Она просто жила - в цветах. Сбылась тайная детская мечта стать дюймовочкой. Жить в траве, среди растений, невидимая людям. Кореец посадил цветы - лествицей, как смешно произносил он это слово. То есть внизу стремились уколоть упругие розы, выше качались махровые пахучие гвоздики, еще выше - желтоватые лилии, там где-то - астры, в стороне -тюльпаны. Он не знала многих названий, - кореец любил экзотику: в свободное время учил ее еще фехтованию на мечах, массировал. Собиралась все открыть книги, которые он ей приносил, но, право, ей достаточно было ощущений и запахов. Она мечтала и вовсе перебраться в эти оранжереи. Садовник обещал, что от этих запахов она не угорит, напротив, они внушат ей мысли высокие и благочестивые. Где только поднабрался таких слов? В зарослях она жила, разговаривала по телефону, смотрела телевизор, спала, принимала массаж и сопутствующие удовольствия. Действительно, какая-то другая жизнь. Подруга, побывавшая у нее в гостях, поразилась ей, сказав, что она теперь и мужчин подбирает похожих на шмелей, жужжащих вокруг нее и ее оприходующих. Это ее рассмешило ужасно. А потом пригляделась к своим заместителям по фирме - действительно, все усатые, мохнатые, с брюшками, сангвинического темперамента. Или еще. Она всегда была уверена, что мужчины клюют на нее саму. Оказалось, что им нравится ее запах. Духи, которыми она душилась, и потом тоже, при близком знакомстве... В продолжение она оплатила опыты молодых ребят-парфюмеров, которые должны были сочинить специальный запах, неотразимый для мужчин. Все-таки старость впереди, надо готовиться. Даже подбросила им одну соблазнительную идейку. Оказалось, что парфюмерам она известна давно, только они никак не высчитают эту формулу. Мистика... Ну да ладно. В бизнесе, считала она, нюх тоже значит больше ума и даже силы. Такими были партнеры ее и подчиненные. Тут она не ошибалась. Дура дурой, а чувствовала. Даже ввязалась в цветочный бизнес, раскручивая популярность нетрадиционных для нашей публики растений. И тут угадала настроение, закрепив за собой рынок. Но это так, дело. А душой она отдыхала в своих садах новой Семирамиды. Где самой себе казалась причудливым цветком, чувствуя сразу и солнечное тепло и сок земли.

312.

Стекло в шкафу отражало свечку, которую он зажег, чтобы создать ей интим. Ее это не устраивало. Он обещал сходить в ресторан, чтобы отстала. Довольная, пошла принимать ванну, накрашиваться, одеваться, выбирать украшения. Он сказал, что пошутил. Лучше посидит с книжкой, стар уже, чтобы бегать по людям. Какие люди в отдельном кабинете ресторана? Пусть лучше скажет, что ему именно с ней не хочется никуда ходить. Позвонила подруге и, договорившись, пошла с ней на концерт. Ну и хорошо. Думал, что не так легко все обойдется. Заказал по телефону такси. Сперва доехал до Китай-города. Взяв ключ у вахтера, поднялся в кабинет, в сейфе взял все деньги, все закрыл и на той же машине поехал в Шереметьево. Купил билет до Парижа. Прошел регистрацию по шенгенской визе, в дьюти-фри купил большую бутылку джина, в зале для VIP-пассажиров взял свежий "Коммерсант", дождался, пока освободится телефон и позвонил Толе, чтобы он позвонил вечером его жене, что он должен был срочно улететь в Австралию и при первой возможности позвонит ей сам. Судя по голосу и по тому, что он говорил, Толя был достаточно уже хорош. Задумавшись, он позвонил было маме, но в последний момент все-таки передумал. Будет тревожиться, не надо. Жена и так наверняка поднимет бучу. Он позвонил домой, сказав на автоответчик, что летит в... уф-ф... Гонконг, по делам фирмы. Нелепая детская мечта уйти от погони, скрыться, чтобы тебя не нашли, получившая к старости возможность воплощения. Что делать. . . Сейчас вообще странная жизнь, когда наружу лезет сплошь подсознание. Разыграй любой сюжет, на какой хватит нахальства и денег. Объявили посадку, но он выжидал, пока схлынет основная масса народа. Теперь и французы народ. Перед ним шли десятка два спортсменов. При наличии денег почему-то обнаружилась нехватка фантазии, которой раньше было невпроворот. В Париже снимет гостиницу и надолго затеряется в толпе. Вопрос, зачем? Оттуда в Прагу, потом в Питер. Можно представить, что за тобой следят. Сначала чисто автоматически, закладывая данные о перемещениях в компьютер. Потом выделив из массы по каким-то параметрам. Даже сейчас можно поглядеть вокруг на предмет слежки, но тошно, не хочется. Жизнь приобрела элемент тотальных удобств, особенно заграницей. Где бы ни был, тебе хорошо. Сначала, как водится, волновал долларовый счет. Потом оказалось, его несложно подпитывать. Главное, включиться в движение  колеса. За мельканием стран и отелей, за удовольствием от обретенных удобств обнаруживаешь исчезновение цели мелькания. Тут и нужна фантазия. Бизнес переводишь на автомат. По привычке ищешь нетленку, отходишь в сторону, что-то сочиняешь, никому не показывая. Между прочим, у него запасной паспорт на случай таможенных вопросов. В заданном квадрате будет ждать подводная лодка, которая доставит тебя в резиденцию недалеко от необитаемого острова, уже объявленного тобой новой столицей земного шара. Жалко жену, которая на все это смотрит понятно как. В Париже он покажется психоаналитику, но это раньше они работали на ГПУ, сейчас ожирели.

313.

-Да есть ли у вас деньги? - спросила она хитренько, как натуральная кошечка.

-Для вас, сударыня, сколько угодно.

-А то вроде как и задумались на мгновение...

-Исключительно по поводу времени передачи их вам: до, во время или после?

-Я предпочла бы - до. Подобная готовность приятна, поскольку не так часто встречается у нынешних мужчин.

-Так уж воспитаны, милостивая государыня. - Он был строг, изыскан, ироничен, шутлив, справедлив. Болтология затягивает, но только не его. - Старая школа. Если женщина так красива, как вы, она заслуживает много денег. Иначе вы оскорбляете и себя, и ее, и само небо.

-Вы могли бы подумать что-то не то...

-Не сомневайтесь во мне, прошу вас, я подумал именно - то.

-Просто так складывается ситуация, что муж задолжал много денег. Ему прямо угрожают, вы знаете нынешние нравы. Я считаю своим долгом ему помочь.

Все правильно. От опасной игры к упору на жалость: это вы обязаны утешить меня, а не я вас. Но и он не лыком шит. Не даст ни копейки, тем безразмерней обещания. Платит своей представительской внешностью. Будущий визг заложен в стоимость, дурашка.

-Не имея чести знать вашего мужа, тем более хотел бы досконально познать вас.

Она не знала как реагировать. Двойная мина хорошенького личика была даже трогательна. Кругом шумели люди, ходили со стаканами вина. Ему стало тепло и жалко ее. Он взял ее под руку и стал как бы прохаживаться, но по направлению к выходу.

-Вам нужны деньги, мне нужны вы. Я предлагаю отметить наши общие интересы в более тихом и подходящем для этого месте. Одно из таковых я знаю буквально в двух шагах отсюда. Вы, надеюсь, не на машине?

-Нет, я оставила ее мужу.

-Отлично. А я как раз за рулем. Простите, что я скажу это сейчас, но вы настолько прекрасны, что я едва сдерживаюсь, чтобы вас не съесть.

-Но куда вы меня ведете?

-Пока что к выходу отсюда.

-Но так сразу неудобно. Кругом знакомые, что они подумают.

-Они не заметят. Подумайте лучше о плачевной ситуации вашего мужа.

-Что вы имеете в виду?

-Я имею в виду его долг и наши совместные размышления по этому поводу.

-Вы так стремительны...

-Женщинам обычно это нравится. Это их зажигает.

Он сел за руль и наклонился, открывая ей дверцу. Бедная лапочка.

314.

Они почти не спускались со второго этажа. Разве что вечером, если ей было лень приготовить что-то и поднять в залу, где она почти весь день лежала на кожаном диване с книжкой у торшера. Он сидел в своем маленьком кабинете, иногда, правда, набрасывая куртку, и выходя на балкон покурить. Оттуда смотрел на калитку и дальше через забор, к соседям, которые, видно, уехали вчера еще в город. Тихо, снег. Ветер почему-то только по вечерам шумел, дрался с деревьями, стучал ставнями, что тоже было приятно. Подчеркивая одиночество. Иногда она соскучивалась, заходила к нему в комнатку, обнимала сзади, машинально скользя взглядом в то, что он писал. Этого не любил. Сразу выкручивал лист из машинки, откладывал в сторону другой стороной, как маленький. Неловко обнимал, вроде бы и любя, а вроде бы выводя из комнаты. Она могла бы и обидеться. Но она приходила за ним, а не за его писаниной, которую тоже, конечно, любила, но сейчас хотела чего-то более существенного, живого, теплого, большого. Так ему и говорила, неловко, по-своему, пытаясь соблазнить. Чего, кстати говоря, не любила. Но что делать, если он и не догадывается. Так и будет сидеть за столом весь месяц. Он плелся за ней, говоря от своей начитанности ее простоте как отцы церкви любили оговаривать подобные супружеские церемонии. Кто и как должен подавать знак о своем желании, чтобы, в случае чего, не обидеть партнера, но и не дать развиться пороку. Сколько раз начать и кончить. В какой позе. Безумноватый и соблазнительный ритуал, если учесть как саму природу человека, в том числе и аскета, так и всяческое оной подавление. Она не очень вслушивалась. Обижалась: "Ты чего, совсем не хочешь? Смотри, он спит..." - "От тебя зависит его разбудить. Все в наших руках". - "Но он и в руках спит. Ты, наверное, меня разлюбил". - "Я, наверное, слишком просто занят". - "А я не вовремя, да? Только надоедаю". - "Да нет, все вовремя". - "Я вижу". И, поцеловав ее, он отправлялся опять к себе, дописывать то, что начал. Он как раз подделывал дневники одного из пушкинских современников. Главное, содержание. А потом уже бумага, перья, техническая оснастка одной из секретных лабораторий бывшего сами знаем чего. Но в другой раз уже именно он пытался приблизиться к своей соблазнительной женке, она же ссылалась на усталость и неважное самочувствие. А так же на то, что он делает все невовремя, пусть лучше посидит просто так рядом с ней и посмотрит фильм. Очень хороший, с де Ниро. Крякнув, уходил, зажав желание и обиду. А ведь говорил, что надо идти навстречу друг другу. К тому же она делала звук на всю громкость, говоря, что плохо слышит. Он выскакивал, умоляя ее в таком случае воспользоваться наушниками. Незадача их ночей витала в воздухе раздражением. Что, кстати, ему нравилось. Он не скрывал, что извращенец. Нравилось смотреть, как, обидевшись, она уходит в себя. И втайне от нее протискивался туда же. Оттуда и доставал ее. Она бы и рада была его оттолкнуть, да он, говорила она, всегда добивается того, чего хочет. Чего ты хочешь, уточнял он. А позже отправлялись, скрипя валенками, на прогулку.

315.

Иногда смотришь на чужого человека, представляешь его рядом с собой и даже в постели, и тебе хочется вырвать. Даже желудок не выдерживает. Они чисто физиологически, наверное, подходили друг другу. Это ее удивляло, поскольку она не думала, что такое бывает. Недаром прожили уже столько. Десять лет. Она приходила с работы, и он, словно ребенок, начинал ходить ей по пятам. Пока умоется, переоденется, он на кухне все нагреет, сядет напротив нее и начнет: "Ну? Рассказывай". А когда она его так начинает дергать уставшего, то он сердится. Но на самом деле она любила ему рассказывать, с кем виделась, что нового услышала, что с ней приключилось. Тайн от него не было просто до ужаса. Так не бывает у других. Иногда казалось даже, что если, не дай Бог, с кем-нибудь бы переспала, то и это рассказала бы ему, прося утешить, потому что большего ужаса ей даже представить было сложно. Она привыкла во всем опираться на него. И сына он воспитывал поразительно. Например, вместо того, чтобы отправить гулять на улицу, брал его за руку и, начиная бродить по дому, рассказывал ему сущие чудеса. Как она любила в этот момент, спрятавшись где-то в стороне, чтобы они ее не видели, слушать его. То они летели на ковре-самолете над древним Египтом. Наклоняясь, глядя вниз, различали буквально всякую мелочь. Особенно того мальчика, глазами которого видели Эдипа, дравшегося на дороге с каким-то наглым стариком, не уступившим ему дорогу и обозвавшим его придурком. В этом рассказе еще летал Сфинкс, и даже одно время они летели на параллельных курсах, и тот загадывал им загадки, обещая сбить в случае неудачи ракетой "воздух-воздух". Или гуляли по Старому Крыму. Или по Нескучному саду, где им вдруг являлся граф Орлов, живший неподалеку, и приглашал в свой дворец, поглядеть разные диковины. Одно время она даже боялась, что он разовьет в сыну нездоровую мечтательность, что тот не сможет нормально ладить с ровесниками. Он и так иногда плакал по ночам и был неспокоен. Но в общем помалкивала. Ничего подобного этим "комнатным вояжам" она представить не могла. Только жалела, что у нее в детстве такого не было. Она поражалась, сколько он знал растений, насекомых, животных. Она даже думала, что он выдумывает половину. И бабочки, и грибы, и кунштюки. И по картинам они бродили, то есть влезали в пространство, и он водил мальчика, знакомя с персонажами. И в "Войне и мире" однажды чуть не заблудились, и сын за ужином с восторгом рассказывал о пережитом. Если бы еще рассказать, какой ужас стоял за окном в этой жуткой Капотне, где они жили. Может, так и надо, думала она - не видеть. То, что они видели, бродя в воображении по квартире, встретилось им потом в музее зоологии. Но они подолгу бродили и по Парижу. И в древнем Риме бывали. И, крошечные, как тараканы, прятались в бразильских джунглях, в сельве. Беседовали, как взрослые, в платоновской Академии. Впрочем, и там ценили умных и красивых мальчиков, говорил муж, несмотря на нездоровое место на окраине Афин и лай бродячих собак. Она только не могла понять, за что ей такое счастье.  

316.

Целыми днями темно, можно спать. По ночам она теперь гуляла. Муж снова пил. На всякий пожарный, она подмешивала ему вечером снотворное. Часам к двум ночи подъезжал на машине ее друг. Они заваливались в один из ночных ресторанов. Город только казался спящим. Были места, где жизнь кипела. Ей нравилось это голодное всматривание друг в друга, когда кажется, что любая готова идти с любым. Но она себя блюла, была скромна, и это тоже был один из возможных узоров. Они брали вино, закуски. Кругом были рожи, странные только на трезвую голову, потом все кажутся милыми. У нее обнаружился ночной аппетит. Днем в горло ничего не лезло, а ночью ела и пила с удовольствием. Парадокс. Вообще совиная столица ей нравилась. Это был выход из общего креза. Кого ни спросишь, или перестал выходить из дому, или ни с кем не общается, или пишет жуткие картины, тексты, музыку. Опять декаданс. На филфаке она как раз изучала серебряный век. Поэтому многое из того, что видела сегодня, казалось ей повторением. Хорошо еще, что милый друг был человеком простым, дипломатом, ударившимся в коммерцию. Она все ждала, когда же его убьют. Шутка. Он был простым, но не противным, и поэтому с ним было приятно говорить о любой ерунде. Близкие друзья говорили о конце их времени. О том, что кругом чужие, и пора уходить вглубь. Она не хотела уходить вглубь. Ей было еще здесь интересно. Вдыхать этот воздух, обмениваться взглядами с незнакомыми людьми, пить вино, покупать и носить модную одежду. Ей и деньги нравились, потому что их можно было тратить на себя. А, стало быть, и мужчинам деньги придавали некую метафизическую ценность. Особенно если они умели со вкусом их тратить. Музыка, шум, дым от сигарет, скольжение официантов, легкое опьянение - все это погружало ее в мечтательный ступор, в чистое пребывание здесь и теперь. Она втягивала в себя тонкий дух никотина, застывая. Наверное, при другом раскладе могла бы стать и наркоманкой, думала она. Но тут даже не чувство самосохранения сработало, а низкий порог чувствительности. У нее не было кожи. Она все ощущала нервами, цветными волнами головной боли, наслаждения, фантазий. Одной из фантазий, почти эротической, было желание стать шпионкой. Вопрос только - чьей? Она ждала, что придет любимый человек, которому она не только сможет признаться в постыдном, но который еще и сам развернет ее в нужную сторону. Тут и было самое сложное. Шпионить даже в пользу Господа Бога казалось ей моветоном. Не говоря об иных Левиафанах. Разум, логика - был одним из примерных вариантов. Шпионка разума... В этом что-то было. При этих словах она вполне приходила в себя, отдавая себе отчет, с какой швалью общается. Тут-то она и выведает секреты абсурда. Держать в уме координаты многих известных людей, встречаться с ними, узнавая между слов нечто важное - это она бы могла. Кстати, по сравнению с летом народу ночью в ресторанах заметно прибавилось. Он отвозил ее домой. Она тщательно мылась, смывая с себя все чужие запахи, убирала подальше свои ночные платья, ложилась рядом с похрапывающим мужем и, счастливая, засыпала.

317.

Она возбуждалась даже от видика. Герой фильма принимал холодные ванны, а потом шел и резал любовниц. Муж сидел молча, непонятно как это воспринимая. Когда напряжение чуть спадало, он шел на кухню за новой бутылкой пива, а она воображала, кто бы из них мог быть ее любовником. Тот, кто был еще и шпионом. Красивый, черный, привлекательнее всех иных, наверняка еврей и тайный дьявол.

Иногда, не досмотрев фильма, муж уходил к компьютеру, погружаясь в очередную игру. Дьявол наверняка занимается философией, думала она. Поскольку сам ее и изобрел. Тогда она поступит к нему в ученицы, делая вид, что не догадывается о том, кто он. Тем более, что, скрывая интимный свой лед, он нечеловечески деликатен и не настаивает на немедленной близости. А как ей реагировать, когда он наконец откроет, кто он?

Задумавшись, она шла в ванную. Закрывала дверь на защелку, снимала халат и, включив воду набираться, трогала сосок смоченным слюной пальчиком, глядя в зеркало на свою грудь как на чужую. Сосок набухал, вставая, затвердевая. Дьявол пишет письма таким дамочкам, как она. При слове "дамочка" чувствовала в чреве приятный холодок. Передумав, выключала воду, надевала халат и выходила из ванной, услышав, что муж заперся по соседству, в туалете.

Только ему могло прийти в голову обмениваться письмами "через дупло", как в "Дубровском". По е-мэйлу прочтет муж, понятно. В почтовом ящике украдут мальчишки. Он печатал письма на особой тончайшей бумаге, закладывая их в прокладки "o. b. ", которыми она пользовалась. Только таким хитроумным образом эта реклама и не проела ей плешь ни в каком месте. Вдыхая его тонкие приемы обольщения, она искренне разыгрывала свою партию невинности и наива. Наслаждалась его отстраненным французским эспри, холодным блеском пустых фраз, вдруг взмывающих крутым душевным признаньем, которого не подделать, поскольку свершается с чисто русского бодуна. Она смеялась его выдумкам. Они читали одни книги, смотрели в одно окно, испытывали одни страхи. Он вдруг доставал из-за пазухи любовно придушенные эмоции и интимности и вручал ей. Она с любопытством разглядывала их железные усики, жвала, бембексы и семядоли. Не объясняя, что это, он просто любовался ее реакцией. Придумывая, зачем он ее охмуряет, она даже не слишком разбиралась, кто он - инкуб, суккуб?.. Конечно же, хочет овладеть ею изнутри - высший класс любовного пилотажа. Зачем? Чтобы сделать своим орудием. Например, пользовать ею и чрез нее других женщин, своих жертв. Сделать из нее приманку. Муж разговаривал со своим приятелем по поводу каких-то новых компьютерных плат, программ, у нее в низу живота теплело и набухало. Придется его тоже сегодня попользовать, бедняжку. Он и не подозревал, что его жена - персонаж совсем иной, скрытой от глаз жизни. В дни менструации к ней особенно возвращалось желание сочинять самые мрачные и запутанные сюжеты, в которых она играла главную роль. Но самым загадочным персонажем был ее муж. Слишком уж откровенно делал вид, что ни о чем не подозревает.

318.

На уик-энд в Амстердаме. Почему бы и нет. Есть виза, квартира, деньги, одиночество. Всякий западный город в первый раз кажется замечательным. Потом понимаешь, что это очень удобный и скучный покой, окруженный со всех сторон автострадами. Пыташься вникнуть, чем занимаются все эти люди, зачем живут, откуда берутся и куда деваются, какую такую прайвиси хранят в своих уютных и чистых домиках. Напрасно. Внутренний их мир непонятен тебе не меньше своего собственного. С тайным любопытством смотришь на людей в ресторане и на улице, в магазине и в зеркале. Почему-то только за границей перестаешь понимать нечто важное, что совершенно открыто тебе дома. Может, поэтому и получается такое чистое расслабление. Тебе ни до кого нет дела, и до тебя никому его нет. Ездила на катере по каналу. Заказывала в ресторанах достаточно дешевые экзотические кушанья. Постепенно обошла все музеи, чего от себя даже не ожидала. Объяснение - скука и дождь. На центральных улицах все кипело: магазины сплошной стеной, так же сплошь пешеходы, много русской речи, дешевой распродажи, столиков кафе. Отойдешь в сторону - тишина, покой. Еще дальше - опять народ, реклама, секс-шопы, в чистых окнах приятные девушки на почасовую продажу своих интимных услуг. Все-таки для нас это настолько непривычно, что она однажды решилась и спросила одну черненькую, из бывшей голландской колонии, может ли та ей помочь? Та сделала все, что надо было, поласкались, подружились. Рассказала, где есть мужчины, которые за деньги, профессионально и нестыдно ее удовлетворят. Как обычно в таких случаях испытываешь даже некоторое разочарование. Зато и ничего больше не гложет. Действительно, очень удобно. Твои желания существуют для их удовлетворения. Плюс повод для общения. Потому что дома ты совершенно одна. Наедине с телевизором и сотовым телефоном. Иметь мужа - это особый бизнес. Соединение усилий и капитала. Сложное предприятие. Здесь о тебе, как о человеке, известно гораздо больше, чем в России. Поэтому и сама начинаешь относиться к себе с большей выдержкой, чем дома. Об одиночестве не тосковала. Квартира пустая, большая, гулкая, особенно ближе к ночи. Кровать тоже слишком большая, содержание любой книжки ее не заполнит. Но ты здесь временно, и на фоне скорого возвращения в Москву с ее аэропортом, таможней, таксистами, черной осенней грязью испытываешь, скорее, счастье от того, что одна, чем сожаление. Московская жизнь украшала и эту - своим отсутствием. И еще тем, что тут лучше понимала ее механизмы - кто, зачем, куда и почему. Первая встреча по поводу наших афер была почти случайной. Она тут же оценила ее перспективы. Ей показали сайты, где все наши "секреты" были давно высчитаны и записаны в столбик. Они просто не понимали, как это возможно. Ее стесняло плохое знание английского. На одном из приемов сошлась с девочкой, которая теперь выступала в роли ее переводчицы. Хорошенькая, с явной африканской примесью, худенькая как мальчик, с черными до щиколоток волосами - такие ей очень нравились.

319.

Наконец-то ее мечта сбылась - бывший муж приходил заниматься с их ребенком, играл с ним в шахматы, разговаривал. Неужели ради этого надо было развестись? "Подожди, - объяснял он, - ладья защищала пешку и одновременно закрывала поле g5 от моего коня. Поэтому не нужно ее убирать. Лучше пойди сюда же слоном. Ты нападаешь на мою пешку и грозишь матом на h7". Довольный ребенок так и сделал. - "Тогда я своим конем одновременно защищаю это поле и нападаю на твоего ферзя". - От собственного детства остался только запах фигур и чудный деревянный их стук по доске. Приятно, но слишком неуловимо. - "Но я ведь могу взять коня пешкой". - "Умница. Правильно, я беру твоего слона, ты даешь мне шах, я закрываюсь, и после размена ферзей у тебя лишняя пешка". - Тот, кажется, ничего не понял. Это как при обучении грамоте:  видишь отдельные буквы, слоги, но вся фраза не возникает в уме. Нужно что-то вроде откровения. Удара по голове. - "Ничего. Не нервничай. Делай естественные ходы. Нападай на противника, не подставляясь ему сам". Не удержался и погладил сына по стриженой головке. Раз в неделю, по средам это можно. Новый папа в этот вечер специально где-то задерживался, приходил после десяти вечера. Можно еще проверить уроки и даже успеть уложить спать. Он был ленив, нелюбопытен и даже не знал ее мужа в лицо. Можно предположить, что это его он встречает в подъезде, выходя из лифта. Или же, что его нет в природе вовсе. Это ее фантом. Ему плевать. Она уверяет, что тот - технарь, учит сына чего-то там паять, чинить, клеить, менять краны, компьютерные схемы и программы. Полная его противоположность. Замечательно. Жена сидела рядом, читала, а в душе, поди, блаженствовала. "Неужели нельзя было заниматься тем же, когда мы были вместе?" - ее слова. Он не показывал, как ему все это тошно. Достал из портфеля книгу, которую купил - "Средневековые замки и рыцари". Старательно подавляя зевок, сын переворачивал страницы, молча выслушивая его комментарии. Дождавшись с трудом конца, стал показывать новую игровую приставку "за три с половиной тыщи", - как сказал с гордостью. У него скоро зарябило в глазах от прыгающих фигурок, облачков, разрывов и чудовищ. "Ты бы еще лучше почитал", - сказала жена. Он не понял, кому - ему или сыну?"Я уже скоро пойду", - сказал он, потирая ляжки, как будто собираясь встать. "Ненадолго тебя хватает". Он оставляет это без комментариев. Как и везде, процесс тут важнее результата. "Как у тебя в школе?" - спрашивает он. - "Никак". - "Что-то задали читать, учить наизусть?" - "Я уже все выучил". - "Ты лучше покажи свой дневник, - вступает бывшая жена. - Сплошные тройки и замечания от учителей". - "Так нельзя, - говорит он едва ли не цинично. - Учителей надо уважать". - "Спроси, за что он вчера двойку получил". - "За что ты вчера двойку получил?" - "Ни за что". - "Вот так все время", - говорит она. Лично ему среды хватает на всю неделю. Только где-то к вечеру воскресенья нравственная изжога проходит и опять кажется, что он лишился чего-то важного. Человечишка. Хоть ее избавил от хлопот, и то молодец.

320.

Любовь к вещам, как говорит Гораций, обычно кончается любовью к людям. Тех и других покупаешь, чтобы они служили тебе. Те и другие понемногу тебя обманывают. Все квиты и даже в плюсе, чтобы жизнь текла дальше. Он оплатил нескольких начинающих писателей, филологинь, сидевших дома с детьми, пару-тройку фантазеров со слогом, предложив каждому написать, что кому не лень - поддельные мемуары, детективы, дневники, пидерские романы, любовные кроссворды типа "Тысяча и один акт", да все, что угодно, лишь бы не скучно. Дал каждому по сто долларов, сказал, что отдавать не обязательно, но это шанс. Настоятельно просил держать его в курсе. То есть сделал урок, сбросил тут же по модему. Он сживался даже с откровенной ерундой, развивал темы, принимал по рекомендациям прошедших отбор новых товарищей - кого-кого, а пишущих, образованных людей, пребывающих ныне в тоске и бедности, у нас более, чем достаточно. Хорошеньким и неиспорченным на вид женщинам предлагал без обиняков интимную близость в исключительно творческих целях. Нет, так нет. Еще лучше. В холодном, чужом городе он покупал душевно близких людей, которые умащивали трудный путь к тому иксу, который назывался - собой. Никто его не понимал. У каждого были собственные проблемы. Поэтому все они зарабатывали на расширение дела. Он переезжал из страны в страну, не терпя одиночества. Всюду были его люди, от которых он требовал новых людей. Поневоле он искал новые формы знакомства - в постели, за выпивкой, в писании книг, в ухарстве, жлобстве, пьяных путешествиях черт-те куда. Дошел даже до ученых симпозиумов и якшании с феминистками. О нем уже писали как о крестном отце новой мафии. Он сразу же зарядил верных парней развить этот миф до его алогичного завершения. Юристов и журналюг ценил не от хорошей жизни:  против его издательств велись конкурентами многочисленные процессы, которые он использовал в качестве рекламы, даже специально раздувая их. Он издал свои записки, потрясшие всех интимными признаниями и твердостью мысли. С государством, как таковым, шла уже откровенная война. Он обнародовал целую серию дневников, сочинений и мемуаров известных анархистов, которые все, как один, оказались интеллигентами, поэтами, авантюристами, на которых в этом читательском сезоне был особенный спрос. Его вынуждали гнать "красную волну". Словно специально загоняли в угол. Он, представляя, чем дело кончится, уже заказал консервативный откат и либеральное межеумничанье. Рубя сук, на котором сидел, он сооружал рядом запасной. Брал кредиты, покупал курорты и гостиницы, где собирал съезды своих сторонников, держа их под контролем, но редко появляясь на них лично. В Москве трещали ранние морозы. На Кипре купались и ночи напролет плавали на теплоходах. Интернациональные любовницы жаловались, что некуда пойти - азиатский город без развлечений, а его они не видят, где-то запирается и, говорят, пишет стихи. Он опять цитировал Горация: лучшее развлечение умного человека в отсутствии оных. Ему не верили, говорили: сам сочинил и вообще надоел всем до чертиков.

321.

Самое трудное для нее - момент знакомства. Вдавлена в себя как в орех. По жизни едешь как в вагоне метро, не глядя по сторонам. Вдруг - бэмц! - на свет мужских глаз. Вся нараспашку. Мужчины видят тебя насквозь. Даже то, как, глядя на свое отражение, ты не можешь отыскать правильное место для рта. Рот скачет - и это самое страшное. В последнее время она его оставливала, пропустив стаканчик. Красное вино, говорят, и для здоровья полезно. Тем более, коньячок. Немного подшофе, и все комплексы интеллигентной девушки как рукой сняло. Поэтому, наверное, она даже не запомнила как познакомилась с ним. Только то, как сразу с ним стало легко. Сейчас ведь, что еще неприятно: все стремятся к деньгам. И когда мужчина спрашивает: сколько, трудно удержаться от искушения. Она еще и поэтому обижалась на весь свет, уходя в себя. Но он только спросил, есть ли у нее, куда им идти? Ну, то есть, квартира. Хотя сейчас вроде бы это не проблема. За две сотни можно снять вполне приличный номер в гостинице. Да еще вина и пива прикупить. Но это опять деньги, практицизм, меркантильность. Она мечтала уже все это выбросить из головы, и даже ухватилась за вопрос: да-да, бедные они, несчастные, некуда им, сиротам, податься - ни своего дома, ни приятельской квартиры, ни дачи в Кратово для утех. Только прижаться друг к другу, не расставаться вопреки всему. Другую такую романтическую дуру еще надо поискать. С другой стороны, ей и в голову не пришло тащить к себе домой незнакомого человека. Она и сама знала, что состоит из противоречий. Она не хотела думать, что непрактичный мужик он, как правило, и в постели никчемен - куража нет. Зато потом, даже если надоест, не отвяжешься: прилипнет как банный лист, как собака бесхозная - добрыми глазами будет тебя есть почем зря. Как ни кинь, всё клин. Идешь наобум, куда тебя настроение ведет. Ее настроение вело - целоваться. Солидный, красивый, а сразу видно, что тряпка, даже машины нет. А мужчина без машины сегодня, считай, и всего прочего не имеет. Ему она эту мудрость сразу не выдала. Было хорошо, и довольно. Выпили к тому же. Взяла над ним шефство. Сказала, что пока не научит целоваться, ничего не даст. Так и сказала, то есть обнаглела до ужаса. На остальных гостей внимания не обращали совершенно. Поучились, пока танцевали. Потом пошли в другую комнату, там тоже полно народу. Лихой, шепчет непристойности, она отворачивается, как бы сердясь, потом опять целуется. Он тоже времени зря не теряет, трогает за разные места, возбуждает, она просит его убрать руки, ее слово твердо, как сказала, так и будет. В ответ он говорит глупости, которые она ему прощает, но просит немедленно убрать руки, а то она их ему привяжет к спинке кровати и будет его мучать медленно и печально, потому что, как видно, он нетерпелив, а она любит, чтобы все было долго, очень долго, еще дольше, может, всю ночь, а что тут такого, пусть он не надеется на легкую жизнь. В общем, всякая глупость, он уже и через платье проник. Кое-как она не согласна. Они выбираются на улицу. Берут такси. Едут зачем-то к его приятелю, которого не оказывается дома. Доходят уже до предела. Еще немного, и она будет сердиться.

322.

С утра была мольба Богу. После бессонной ночи соплей, задыхания, кашля, чесания в воспаленном горле надо было или подохнуть, или прийти в себя. Ни то, ни другое не удавалось. Но хоть чуть-чуть отстраниться от дряхлеющего тела попытаться стоило. Он так и не научился ни управлять им, ни даже понимать. Почему, например, утром все совершенно иное, чем по вечерам? Откуда эта неимоверная тоска, позволяющая распевать псалмы как свой собственный плач? Из-за сосудов и кровообращения? Глупость какая. По утрам он чувствовал себя в гулком и неприятном отдалении от себя же. Как в булькающих ушах. К вечеру больше слипаешься с собой, кажешься сплошь душой, но тоже донельзя потной, одной и той же, омерзительной от безвыходности. Быть и думать надо  постоянно, а - нечем:  человек существо мелькающее, хотя почему-то в этом не принято сознаваться. Он открывал и другие несуразности, рассматривая свой агрегат изнутри и снаружи, вместе и по частям. Чего стоит детородный член, периодически возбуждавшийся до суходрочки. Что-то в тебе вырабатывается там, набухает, извергается наружу, скисает и протухает, возбуждает мозг, мышцы и фантазию. А ты, подванивающий субъект, как бы между делом. Да классических философов давно уже пора отменить. Оставив остроумные частности, извести в целом. Чтобы преодолеть онанизм, туманящий мозги, не сопротивляешься ему, что, как известно, ведет лишь к отягощению, но подробно описываешь в дневнике. Сколько раз. Откуда вдруг возникает это сжатие в висках, это сумасшедшее желание. Как расстегиваешь штаны. Что в них видишь. Как начинаешь дергать, сжимать. Становишься ли перед зеркалом или идешь в ванную. Чем разжигаешь себя. Что представляешь в такой-то или другой момент. Какие книжки или альбомы начинаешь шарить в шкафу. На чем останавливаешь внимание. На чем он встает. Когда поворачиваешься спиной к зеркалу, разглядывая собственный анус и водя атласным членом по ноге. Когда что. Сколько можешь вытерпеть. Сколько вообще времени продолжается процедура. Ты подключаешься своим членом к общему эросу, это ясно. Тогда и описываешь происходящее с тобой для таких же, как сам, несчастных. Стыд тут неуместен. Гораздо лучше неврастенический напор. Истерика, с какой бегаешь по пустым комнатам, держась за отросток, отражась в зеркалах и стеклах дверей и вдруг извергаясь на какой-нибудь ковер, телевизор или кухонную плиту. Пусть весь дом будет в позорных пятнах, если обречен на это человеческое уродство. С обоев вообще не оттирается. В том и замысел: двигаться субъектным пузырьком по физическо-ментальным структурам. Зимнее солнышко осветило письменный стол. Интеллигентная соседка Таня прямо с ранья начала свое музицирование. От ее позавчерашнего: "Тебе было хорошо?" - его до сих пор мутило. Количество душевных поз с возрастом катастрофически тает. Их последствия в лучшем случае нейтральны, чаще же печальны до серебряной и звонкой латыни. Он закашлялся чуть не до рвоты и пополз на кухню в поисках бромгексина. Не отпускало.

323.

Сначала подруга пригласила на концерт в консерваторию. Когда она уже шла в ванную перед тем как одеваться, позвонила и убитым голосом сказала, что никуда не идет. Наверняка поссорилась с мужем. Ее даже зло взяло. Ну не приглашай, если воскресенье для тебя - день повышенного риска. Все равно пошла приняла ванную, потом села за стол накрашивать ногти, навела макияж, надела лучшее платье, в котором собиралась идти. Взяла книгу, села с ней в кресло перед выключенным телевизором, стала думать. Это говорится "думать", но ей на самом деле казалось, что она думает. Надо было решить какую-то очень важную проблему. Пойдет ли она одна на концерт? У нее и билета не было, но не в этом дело. Для чего идти? Она не любила этого жуткого одиночества среди людей да и музыкальным фанатом не была. При желании лучше пластинку поставить. Перечитывала какую-то фразу в книге и тут же забывала. Однако, что же делать? Когда чувствуешь, что - конец, в голове проясняется. Но и до конца еще надо добраться. Если бы она понимала, о чем говорится в книге, вполне возможно, что там и есть настоящая жизнь. Не та - стремительная, со стрельбой, погонями на автомобилях, любовью, переездами из одного места в другое, похищением богатств, а настоящая. Которую понимаешь и принимаешь, потому что она тебя не касается ни в чем: ты живешь в собственном измерении. Она надела самое красивое платье. Она найдет свечку, которую купила сто лет назад в Таллине, и зажжет ее. Найдет бутылку массандровского муската, привезенную из Крыма давным-давно, откроет ее и нальет себе в рюмку. Надо что-то совершить последнее. Она не будет плакать и жалеть себя. Не будет, как месяц назад, заниматься развратом, от которого ей до сих пор стыдно и плохо. Не купит на отложенные деньги путевку в Италию, потому что там ей будет еще хуже, чем здесь. Даже страшно представить, как именно плохо. Она подохнет тут. Выхода нет, но она будет жить так, как будто он есть. Полезла было в шкаф искать бутылку, но вдруг стало плохо с сердцем, и она уселась обратно в кресло. Все равно потом достанет. Или вот книжка, которую написал какой-то хороший человек. Тоже, наверное, по-своему несчастный. Сейчас она прочтет ее и по каким-то мелочам, деталям и обмолвкам, видным только женщине, поймет, что он за человек. Хотела ли бы она с ним встретиться? О чем они будут говорить? Молчать? Зачем? Господи, для чего люди стремятся друг к другу и друг друга не переносят, объясни, если сможешь. Вот он пишет о ком-то книжном. О разведенце ипохондрике, погруженном в свои записи, которые направляет в Интернет, где те проваливаются никому не нужные. Не тошно ли тебе, господин сочинитель? Она опять полезла в шкаф, но не за вином, а за папкой со старыми стихами, которые хранила непонятно зачем. Можно попробовать послать их ему по е-мэйлу. Будто он где-то есть на самом деле. Дура. Да и стихи оказались детски беспомощными. Девичья бледная немочь. Можно все бросить и написать настоящее. Наверняка она сможет. Пошлет ему. А он окажется стариком с гноящимися глазами, толстой женой и тремя детьми. Зачем тогда чушь писал?

324.

"Ну как тебе объяснить... Меня уже трясет от этого любовного примитива, который я вижу по телевизору, про который читаю, слышу от этих людей. Меня уже самого в него запихивают. Брехня, я буду сопротивляться. Только ты пойми... Я не против ласковых слов, которые готов шептать тебе на ушко. Хотя бы для того, чтобы чувствовать в это время твой запах, от которого действительно схожу с ума. Но где, скажи, мне тебя взять, если ты столько времени не вылезаешь из компьютера? Я не собираюсь хамить тебе в лицо и хлопать дверью, но надо же и меру знать. Все эти любовные прыжки и ужимки мне проели плешь. Нельзя всю жизнь говорить по складам и читать, шевеля губами. Любовь - это лестница, по которой с годами можно подниматься все выше. Я слышу твой голос. Он меня завораживает. Моя начитанная мрачность исчезает. Я опять улыбаюсь как дурак. Мне нравится даже как ты сердишься. Люблю, что ты прощаешь мне, что я не мог удовлетворить тебя в постели. Прошу прощения, что наслаждаюсь тобой эстетически как самый последний эгоист. Для меня это поразительное счастье именно своим несовпадением со всем, что творится вокруг. Ты ускользаешь от меня по своим всяким делам. Даже если мне удастся выстроить свой отдельный от всех мир, тебя в нем не будет. Тебе некогда, что бы ты ни говорила. И не надо. Иначе ты скажешь, что готова прийти и остаться навсегда, но тут же спросишь, откуда у нас будут деньги, чтобы дать нормальное образование ребенку. Скажешь, что ты конформистка и надеешься только на себя, на то, что все идет как идет. Спросишь, готов ли я опровергнуть твои опасения. Конечно, нет. Ничего не надо. Даже выстроенный в воображении мир дает сплошные пробоины. Эскапистская мулька воротит хуже ширпотреба. И что дальше? Я уже вытеснен из пространства, которое лишь пустая трата времени. Из времени меня вытесняет оно само. Спасибо, что не утешаешь и не зовешь меня обратно. Я - на пути, и рад пройти его до конца. Пока что от меня остался сухой остаток - козья морда, толченое сердишко, немного спертых эмоций. Это как сегодняшний сухой мороз за окном. Вставать из постели неохота. Включил калорифер и набрасываю, лежа в кровати, тебе письмо, а себе детективный роман по полной программе. На самом деле не представляешь как я рад, живя один в свое удовольствие. Ничто не мешает мне сочинять. К телефону не подхожу, вот он и умолк покорно. Небо настолько мутно с утра, что на него не хватает метафор - литература больна, самое время писать. Вспомнил как в детстве в первый раз ушел в себя, как сучил ножками, плакал и бил в великой печали в стенку барака, где мы жили, как радовался этому папа, который меня не понимал, как не понимает теперь меня мой собственный сын. Может, он тоже уходит в себя, так что не буду ему мешать. Лежа утром в постели и предаваясь вдохновенной неге, воображаешь себя Пушкиным. Кликну Арине Родионовне, чтобы привела через час девку да не забыла ее, старуха, подмыть. Пока же творчески воображаешь ее тобой, то есть девушкой гордой, образованной, красивой и мыслями загнанной едва ли не в угол, который, как хочешь, а нам не суждено разделить вместе. "

325.

К выступлению все готово. Точнее, не готово ничего. Кроме фразы, что у нормального человека нет ни пола, ни возраста. В смысле, бояться нечего. Смерти, поди, тоже нет, в особенности для того, кто гибнет в бою. Остальные не поймут. Всего не предусмотришь, главное, поймать ощущение, что пора. И так уже целый год готовишься. Довольно. На работу он приехал подобранный. Секретарши еще не было, и он, запершись в кабинете, позвонил всем своим девушкам, произнеся долгожданное слово. Сегодня. По реакции он понимал, что не ошибся в них. Из десяти растерялась только одна, но по ходу дела и она придет в себя. Они начали передавать приказания по своим каналам. Он словно видел как расширяется в геометрической прогрессии их выступление. Оно еще только начинает затрагивать другие города, а к полудню центр столицы должен быть в их руках. Волна подхватит сомневающихся, и дело будет решено. С утра проглядывало солнышко, и настроение было соответствующим, бодрым. А потом уже несколько дней будет не до погоды. Только теперь он включил компьютер. Совершенно секретный сайт. Выброшенный в кровь адреналин требовал суеты, беготни, действий, но на самом деле ему оставалось только наблюдать действие приведенного им в движение механизма. На кону, между прочим, стояла его жизнь. Служба безопасности президента, которую удалось одурачить, будет тем более свирепа. Он продумал заранее и этот вариант, конечно. Говорить о нем рано, потому что его не будет. Самое сложное будет не победить, а использовать победу. Тотальная слежка за мужчинами - этим потенциальным врагом - первое, что он объявит. "Революция улыбок и поцелуев" - это только вначале. Он посмотрел на часы. Время шло очень медленно. Даже еще не начали разоружать кремлевскую гвардию. Только-только начинается брожение в коридорах. Все подмыты и подбриты, как он предложил. Так мы узнаем своих. Секретарша соединилась с ним, сказав, что звонят по вертушке, которую он тоже отключил. Практически все деньги ушли на покупку ноут-буков, через которые держится связь. Звонил советник президента. Часа не прошло, а он уже что-то унюхал, молодец. Он как мог его успокоил, сказал, что ничего не происходит, ему, во всяком случае, ничего не известно. Извинился, что у него сейчас совещание, потом перезвонит. Наступало время первой связи и корректировки. Сейчас должны были подключиться читательницы женских журналов, через которые они вдалбливали свои идеи. Где-нибудь в Париже все случилось бы летом во время массовой демонстрации мод на Елисейских полях. У нас другой климат. Так, все выходят на улицы. Охрана правительственных учреждений не совсем понимает, что происходит. Его девочки молодцы. Дикторши начинают сообщать о первых требованиях ненасильственного ухода нынешней власти. Все это пока выглядит курьезом. Так и задумано. "Мы задушим вас в объятиях" - наш лозунг. Никакой конфронтации - только равновесие. Мы никого не преследуем ни сейчас, ни потом. Мужская природа экологически себя не оправдала. Главное не сопротивляться.

326.

Ее муж был довольно известным бандитом. Разбогатевшим, имевшим в Москве влияние. Осторожным, хитрым, с быстрым практическим умом. И, конечно, рисковый. Жену тоже подобрал под стать. Красивая, умная, мечтала заниматься чем-то вроде искусств или даже философии. Другие жены открывали галереи и светские салоны, но вскоре позорились ужасно. Богемные авантюристы всучивали им за бешеные деньги смешные подделки, водили за нос умными разговорами, выставляли полными идиотками, наживаясь за их счет. Поэтому когда супруга сказала ему, что нашла учителя, с которым хочет заниматься уроками мудрости, он не поленился приехать к нему самолично. Поднялся ведомый охраной в ободранном лифте на седьмой этаж блочного дома, молча прошел в квартиру, осмотрел ее, потом хозяина, бородатого шмындрика, выпил кофе, который тут же приготовил им его повар, перебросился несколькими словами и, кажется, остался доволен. Тюремная привычка: увидеть человека и понять, на что тот способен, пока еще его не подводила. Хорошо. Шмындрик смотрел на все спокойно, не дергался. Тогда он попросил оказать ему честь заниматься с его женой за ту плату, которую  ему будет угодно. После чего отбыл, даже не интересуясь, откуда жена знает этого мыслителя. Служба охраны и так предоставила все материалы. Менеджер жены остался улаживать технические детали. Мыслитель, подивившись выбору жены бандита, не мог не одобрить его. Если он когда-либо и встречался с будущей подопечной, то припомнить ее не мог. О том, чтобы она приезжала в эту халупу, не могло быть и речи. На выбор - подмосковный элитный поселок, вилла на юге Испании, спецпансионат на Крите. "Все это потом, - сказал он. - Знакомство и занятия могут быть только здесь. Дальше посмотрим". Охрану разместили на лестничной площадке, переполошив соседей. Бывшие гебисты из "девятки" охраняли ее как члена Политбюро. "Ничего, - сказал менеджер, - если понравитесь, купим вам квартиру, приличную дачу в ближнем Подмосковье. Считайте, что выиграли в лотерею". Минут через двадцать она уже приехала. Он оценил скромное платье, которое она выбрала. Сразу установился довольно легкий тон разговора. Оба друг другу понравились. Она, действительно, оказалась умницей. За дневник, который она вела, генпрокуратура отдала бы половину Госхрана, а мировые издательства того больше. Она собирала кукол, эротическую библиотеку, словари. Он сказал, что чувствует ее драйв, продумает список книг, из Америки закажет кассеты с начитанными на них лекциями по всему спектру знания. "Я не могу всерьез заниматься собиранием предметов искусства, картин, потому что уверена, что наткнусь на жуликов. Я хочу сами разбираться в этом". Он уверил ее, что ничего сложного в этом нет. Умный человек умен во всем. Главное, найти интонацию. Привел изящную притчу Чжуан-цзы на сей счет, чем окончательно ее покорил. Так и не спросил, кто ей сказал о нем. О перспективах тоже старался не задумываться. Она сама предложила создать школу где-нибудь на Мальте, куда он мог выписывать кого только пожелает. Он не преминул заметить, что с воровскими деньгами надо быть осторожным.

327.

Когда он сидит в своей комнате, заходить туда нельзя никому. Это условие мысли. Мысль погружает в глубины, далекие от людей и дневного их мира. Вываривает душу в нечто странное, притягательное. И сам он вываривает чьи-то души в том, что пишет. На нем будет вина, если что не так. Он мягок, на людей ему наплевать, но так и появляются вокруг подонки вместо приличных людей. Знаешь ведь, что вид испорчен, попустительство тут неуместно, сволочи только и ждут, чтоб расплодиться. Он допускал в свою жизнь людей, следуя душевному ритму и только ему. Когда хотел кого-то видеть, тот появлялся. И наоборот, появившийся человек нес какое-то послание извне, обычное дрянное, к этому надо было быть готовым. Женщинам он доверял тут больше, стервы были видны сразу и веселили его. Но пока видеть никого не хотелось. И чем дальше, тем больше. Домашние наконец уяснили это и тихо перетаптывались за порогом. А он оставил свое обычное панибратство с ними. Кто-то хоть должен пройти свой путь мысли до конца или нет? Мыслящий скелет - это круто. Загадку человека, в которого он попал, стоило разгадывать без конца. К чему-то это да выведет. С утра он водил это существо завтракать. Знакомил с особями иного пола, обращая внимание на вторичные половые признаки и нрав - в целях репродукции. Читал книги, не вполне доверяя им умом, так как знал их заказной характер - в небесной администрации этим занимался отдел слова и дела, - но бесхитростно подпадая им всеми чувствами. По той же причине любил смотреть по телевизору футбол, даже детей увлек, чьим воспитанием принципиально не занимался. Он взял на себя функции собственного ангела, стоящего за плечом. Обезьянничал с ангельским чувством поводыря за уродом: нежность и брезгливость неописуемы. Отстраненно понял, почему люди убивают друг друга и запрещают это делать. Тут священный ритуал, готовящий к более высокой, чем земная, духовной жизни. Ожившие так - могут ходить между мирами. Он не боялся уже странных откровений, хотя специально и не гнался за ними. За общей картиной жуткого смысла любил оставлять потайные значки и словечки как для кроссворда, которые разгадывали где-то специальные дешифровщики. Так пишут стихи и жреческие тексты. Чтобы совсем не сбрендить как в юности, когда уписавшись самоуглубенных текстов, попал в дурдом, выезжал с женой и детьми то в Питер, то в Крым, то в Прагу или в Турцию, где не требовалось виз, и там забывал обо всем, кроме бессмысленного движения, непонятно куда и зачем. Но уже от него как бы не зависело. Сейчас на улице светило солнышко. Холодная осень. Он вышел на застекленный балкон, пригрелся, потом открыл деревянную раму, принюхался к довольно жесткому воздуху, словно таящему угрозу тем, кто не знал о мнимости смертоубийства. Мнимости - потому что и умрем не полностью, как живем не вполне. Замерзнув, раму закрыл, но неясность угрозы так и застряла в надлобьи. Люди, как обычно, бежали по улице. Денег на жизнь оставалось еще достаточно. Можно было не напрягаться. Втягиваться книгами в совсем другое.

328.

Прочитав фолиант о половых извращениях, нашла у себя еще одно, доселе неописанное. Читая, она обнаруживала себя мужчиной. Довольно сложное ощущение вхождения в книжное влагалище, где забываешь себя, испытывая наслаждение от ежеминутно меняющихся умственных подрачиваний. Уф, сказала и самой стыдно. Но, право, чем человеческий ум не схож с мужским членом? Она и в книгах читала и знакомых расспрашивала. Ну которые любовники. Ее чувства с их были вполне сравнимы. Между прочим, и у нее есть хорошенькая головка - субъект наслаждений. Она расхохоталась, глядя на себя в зеркало. Слава Богу, что у нее не один глаз. В этот момент, кстати, она догадалась о природе циклопа и как он выглядел - вспомним ее первый рассказ, наделавший столько шума. Итак, она входит в это черное жерло чтения, в эту дыру коллективного ума, как бы поддающегося тебе и в то же время трущего тебя, раздражающего, приучающего к чему-то. Что там в конце туннеля ты и не задумываешься, чересчур увлечена сюжетом совокупленья. Но там, по сути, и происходит твоя жизнь. Как бы путь, как бы смысл, и ты - непонятно кто. То ли мужик, то ли баба, то ли членистоногое нечто, к которому, как и к мужчинам, испытывала жгучее любопытство: не к наружному виду, а к тому, что они там чувствуют внутри себя? И книжки тоже такие есть - насекомоцентричные, она знала это, искала их. И, как в совокуплении, движение вперед вдруг оказывалось возвращением к давно известным старым темам, которые воспринимала по-новому: вперед-назад, вперед-назад - самое наслаждение и получалось. Забываешь себя, обнаруживаясь в чем-то вроде неба. Она много думала о его природе, даже занялась теорией транса. И все равно все слишком смутно. Проваливаешься в какую-то усталость. Выбираешься из этого адова по натянутой над кипящей рекой нитке. Верить можно только тому, что похоже на сон. Читая, она брюхом чуяла как оживляет умерших, когда-то писавших все это, как переносит их над забвением, то и дело упуская, и те тонули вновь и вновь. Только тут она и себя сама чувствовала живой. Если бы можно, так и вовсе бы не вылезала из этой борхесианской вавилонской дырищи, из умного влагалища какой-нибудь нашей Софии Премудрости Божьей. И еще, любила извилистое чтение. Псалтырь, переходящий в древнюю поэму о жизни Диониса, дневника Нагибина, любимый Юнг, переводы Набокова, Сидни Шелдон, тут же Лев Толстой и Шекспир вперемешку с Плутархом. Зачитывалась с любого места, не узнавая ни себя, ни книгу. Так бы и жить всю жизнь. Заваривала крепкий, вкусный чай, отключала телефон, заранее готовила что-нибудь вкусненькое на случай, если проголодается, и пускалась во все это без задних ног. Неужели есть дураки, которые боятся еще умереть? Чтение и есть прообраз этой сладчайшей из смертей. Все не напрасно, ум прибавляется. Ни один любовник не мог быть столь разнообразен и занимателен. К тому же он не имел этого умного горячего влагалища. Или это она должна была иметь? Она уже запуталась.

329.

Так и непонятно, зачем этот мир так бездарно ею удвоен. Неужели, чтобы утром разгонять на пианино Бахом и Шуманом слуховые скрежеты и закупорки? Как сегодня. Напрасно прочищаешь себя. Взвесь, загораживающая мир, остается в тебе. Очевидно, навсегда. Как одиночество. Последнее, впрочем, к лучшему. Она так и привыкла быть запотевшим собой зеркалом. Музыка дает момент истины: тебя нет. Именно потому, что ты всему мешаешь. Не пускаешь свет, который непонятно где в тебе застревает. Если бы можно, она пошла к врачу найти эту опухоль, но она уже знает, что это - она вся. Довольно о том. В последнее время она пристрастилась обрывать звуки на полутоне. Все. Обычным дневным лязгом начинаются звонки, дела, пустые разговоры. Встретить папу из госпиталя. Придерживая за руку, что-то говорила, боясь представить себе его внутреннюю жизнь. Это он когда-то научил ее любить Рахманинова. Отвезла его на машине, а к себе вернулась на автобусе. Из экономии. Потому что не привыкла иначе. Не успела раздеться, звонок. Из конторы. Предлагают поехать в школу в Медведково с лекцией и концертом. Где взять силы отказаться? Не смогла. Или сразу бросить все, или идти, куда ведут. Выбирать она не умеет. Позвонила туда, узнала, к какому часу. Спасибо, что хоть полчаса еще есть. Даже не спросила, какой инструмент. Можно представить. Сразу адреналин в крови, даже противно за собственное рабство. Впрочем, даже собака чувствует себя при деле - человеком. Что же про нас говорить. Ванна, завивка, макияж, платье. Перед выходом посидела, опустив руки, перед пианино. Почему в ней нет гармонии? Почему даже папа постарел и перестал ее понимать? Но ноги уже сами рвались бежать. Когда-нибудь она все бросит и станет собой. Не сейчас.

От конечной метро еще надо было ехать на автобусе, потому что на маршрутке не знала, где выходить. Да и с нужной остановки то и дело спрашивала у людей, как ей пройти, а никто не знал эти чертовы номера школ. Показывали то на одну, то на другую, а их там шесть и все одинаковые. Директор, весьма импозантный мужчина, галантно встречал ее. Помог раздеться у себя в кабинете, провел в актовый зал, там уже ждали. Потом внимательно слушал как она играет и рассказывает о композиторах, обращаясь то ли к нему как к единственно знакомому там человеку, то ли вообще ко всем, что довольно страшновато. Ей показалось, что он проникся, и вообще хлопали. В кабинете благодарил ее, просил нянечку принести им чаю, говорил, что через полчаса сможет проводить, но ей расхотелось. Попрощалась довольно сухо и невнимательно, чтобы не приставал. Пока ехала обратно в метро, ни о чем не думала, как всегда. А когда готовила ужин вспомнила, как бывший муж (ей всегда эти два слова хотелось брать в кавычки) говорил, что она неадекватно оценивает ситуацию, а особенно - себя в ней. В стране голод, разруха, а она говорит, что ей надоело выживать. А как же наши будущие дети? - вопрошал он с нехорошими театральными интонациями. Так и ушел вместе с будущими детьми. Ей удобней в неадекватности, убедила она себя и на сей раз.

330.

Не то, чтобы ему нравилась их новая работа. Ему нравилось, что ей она нравится. Они теперь всюду могли ходить вдвоем. Их приглашали в надежде, что они опишут событие в своей рубрике "живая Москва", которую, судя о опросам, читали. Да и как не читать, если он легко, смешно и просто как в приятельском письме рассказывал, кто был и что сказал, а она находила неожиданные ракурсы для съемки. Ну да, не было машины, чтобы поспевать сразу на два, а то и на три, на четыре мероприятия, шедших друг за другом. На четыре часа дня в Историческую библиотеку, где был обзор новой книжной серии, он ее не взял, посчитал, что будет скучать, и, как всегда, ошибся. Да, в зале было всего два десятка человек, умные и познавательные речи о донесениях Фаддея Булгарина Третьему отделению о настроениях среди литераторов. Но Ира-то, все это издававшая, была сестрой знаменитого банкира, и тут могла выйти замечательная увязочка. А так теперь только на словах, не на фотографии. Дальше он плелся в Малый Радищевский на встречу "Друзей Алексея Ремизова", где был минут двадцать, все поняв сразу и почти без слов - читателям светской хроники довольно будет объяснить, кто такой есть этот Ремизов. Дальше он уже и так опаздывал на встречу с ней у посольства Латвии. Она опоздала еще больше, но все равно пришли слишком рано: чуть ли не час говорили о весеннем джазовом фестивале в Риге. Поздоровались с милой Ритой, атташе по культуре, но знакомых не было никого, кроме мелькнувшего и исчезнувшего Артемия Троицкого. Потом, как всегда, хорошо кормили. Появилась Светка Беляева-Конеген, познакомила с Бари Алибасовым, рассказала в подробностях как он ошибся, разбив у ней в прямом эфире три кирпича на голове. Отсняли их хорошо. К Светке подошла Алла Йошпе с объяснениями в любви (Стахан Рахимов маячил неподалеку с бокалом виски), Светка светски улыбалась, но он очень долго потом объяснял, кто такая Алла Йошпе, а она так и не поняла, сказала, что телевизора не смотрит. Оттуда поехали на Гоголевский в шахматный клуб, где первая жена Михаила Таля презентовала свою книжку о любви к гению. Жена, жившая давно в Голландии, выглядела замечательно. Рошаль, сидевший за столом с ними рядом, рассказывал анекдоты про Таля и женщин, знаменитые шахматисты были очевидно голодны и ели и пили с интересом. Тут же на Гоголях поспели на апофеоз выставки Дуды, редкой сволочи, пьяни и провокатора, но, как ни крути, давнего дружка и светской известности. Там была полная чернуха: и вдребадан пьяный Толя с новой девкой с телевидения, и Коля Филипповский с детьми, и вдруг заявился Лимонов с мальчиками - все сразу бросились его фотографировать. Так что перейти через бульвар и выпить чаю с Наташкой, которую не видели лет сто, сил уже не было. Только заглянули к Вале в Фонд культуры, а оттуда сразу в метро. Ему нравилось это ощущение бодрости, предшествующее статье. Газета диктует немедленную цель, которая несет тебя. А они еще надумали делать статью в виде письма друг другу, в котором делились впечатлениями от увиденного. Поразительно, насколько они были разные.

331.

Загробной жизни он не хотел. Начнут тянуть вверх, словно на гору, а высоты он не любил. Вообще похоже на страшный сон, на кошмар. Вдруг откидываешься затылком назад и со страшной силой несешься по трубе навстречу свету. Его уже заранее тошнило. Свету он предпочитал покой. Чтобы не трогали. Как идет, так пусть и идет. Он сам разберется. Он не любил ни опрокидывания назад спиной, ни сверхсветовой скорости, тут и разорванное его сердце разорвется. Ему было пятьдесят два, а он все еще чувствовал себя, как маленький, сжавшись. И не желал ни малейшего насилия над собой. Даже посмертного. Тем более - посмертного, если и при жизни не ходил ни в парикмахерские, ни в рестораны, ни к девкам за деньги, ни зубы лечить - потому что боялся не боли, а нравственного вмешательства в свой организм наглого обслуживающего нашего персонала. Для бывшего советского человека даже Бог чрезмерно начальник. Не надо, оставьте нас. Нам кажется, что мы сами разберемся. Лучше умереть тихо и навсегда, чем опять быть насильственно и вчуже спасенным. Он даже людей не любил только за то, что они не чувствовали неприличия быть чушкой в чужих руках. Только Пушкин, кажется, что-то и говорил по этому поводу, резкое, точное, непримиримое. Став умершим, влачиться чужой волей по внутреннему пейзажу? Бр-р-р, это не по нему. Между прочим, пятьдесят два и не так много. Недавно прочитал и удивился, что Луцилию, к которому обращал свои нравственные письма Сенека, было аж шестьдесят два и ничего, не стеснялся учиться. Не 26, а 62. Так и он: не стеснялся до сих пор быть. О загробье, как всякий интеллигентный человек, читал много. Вначале интересно было: тени, свет, существа в виде размытых полос, дантовские мытарства, топология. Потом понял, что здесь та же унизительная мулька, что и вокруг. Достаточно представить, что у тебя обнаружен рак, и что будет через месяц. Как и в жизни, чтобы увидеть одно, надо смотреть на другое. На замысел Творца нельзя глядеть впритык, слишком уж нравственно тот вибрирует. С красивой женщиной приятно поговорить о смерти. Так сказал ей, шутя, неожиданно найдя горячий отклик. Оказалось, что с детства боится смерти. Хочет доказательств вечной жизни, иначе, чувствует, этот страх не пройдет. Даже, призналась, не любит, когда ей трогают голый живот, словно там вся эта неясная муть желаний и страхов и прячется. Отсюда некоторые сложности с любовниками. Она была слишком красива, женственна, чтобы последнее принимать всерьез, но он знал, что такое бывает. Неясная доля кокетства тоже взволновала его. Он спросил, если трогать ее голый живот нельзя, то можно ли хотя бы на него смотреть. Сколько угодно, милостиво улыбнулась в ответ. Раскрывать все свои теории он не спешил, чтобы не показаться вконец сумасшедшим. Впрочем, почему бы и нет? Какое у них может быть будущее? При удобном случае он расскажет о своей позиции одинокого бойца против мироздания, пусть посмеется. Ведь и сам встречаешь сумасшедших. Для начала сказал, что борьба против того света помогает войти в разум, но не более того. Кажется, она не поняла, что он имеет в виду. Он не настаивал.

332.

             Плохо то, что жить надо каждый день. Смысла жизни не напридумываешься. Хорошо бы перерыв брать. Выживая особняком, сам выдумываешь себе цели, а это утомительно. Тут бы отпуск вроде глубокого сна без сновидений, без конца. Неужели - смерть? Для сверхчеловеческого разума - да, а лично он брал перерыв хождением по бабам. Тут уж отключался полностью. Поражался, сколько в мире потайных карманов и чуланчиков, куда можно затащить красотку на предмет взаимного удовольствия. Особая жизнь, невидимая снаружи. Когда-то он о ней не подозревал. Отец пил на кухне и ругался с матерью. Мать орала на соседок, которые норовили то плюнуть в кастрюлю супа, то затащить, когда никого нет, мужа ее в свою постель. Цели не было ни в школе, ни в университете, ни во дворе, где шпана по вечерам щупала визжащих девок. Все надо было придумывать самому. И цель, и сподручные к ней средства. Тогда-то он и спустился в свое подземелье. Во сне мы ведь живем отдельно от людей, хоть и правильнее, чем наяву. Он консультировал сновидцев императора, которые вместо него смотрели вещие сны и толковали их, но как-то бездарно и над ними вечно витал топор и увольнение. Его самого даже близко к покоям не подпускали, но совета испрашивали. Однажды, проходя Брюсовым переулком, увидел в окне первого этажа старого дома почти рембрандтовскую старушку, глядевшую среди прочего и на него. Не остановился, не умерил шага. Был снесен временем мимо. Остался с ней только во сне и в мышлении. Смотреть в окно - отдельная жизнь. Чистенький голландский дворик воображения. Тишина и покой. Сырой запах деревянной лестницы в подъезде. Снова, как в детстве, там не пахнет кошками. Запах появится потом. В Твери в кустах играли с девушкой в любовь. Она так им восхитилась, что повела знакомить с родителями. Решил, что это курьез и пошел. Мама врач, папа преподаватель истории. "Ну-с, молодой человек, чем думаете в жизни заниматься? " Увидел себя со стороны как лакомый столичный кусочек иной жизни, в которую она застремилась. Почему бы и нет? Она, сразу видно, человек необычный, даром что блядь. Теперь вот и своим детям он не может передать никакой жизненной цели. И не надо. И ее, и его родители сгнили на старых кладбищах, превратились в ничто, в никчемное припоминанье. Он пока еще существует. Нашел себя здесь и сейчас. В комнате. Хорошо, что не на улице, где жуткий ветер. Сейчас же звонит любовнице и едет с ней хоть на неделю да прочь. В Турцию, Питер, Испанию, все равно куда. А там что? Сил нету, опять прихватит сердце или желудок. Будет за ним ухаживать, мечтая женить на себе, родить ребенка, получать всю жизнь гонорары от его книжек? Там, где люди, там пошлость и мелочевка. Но ни пьянства, ни интриг, ни высоких искусств его желудок не выносит. Так тому и быть. Почему это всегда вынужден на людях притворяться немного дураком? Ближние и дальние цели подхватывают тебя и уминают под себя, даруя взамен учащенное сердцебиение и чувство жизни. Продолжая древних, он составил классификацию и метафизику целей. Слишком уж они были чужеватые.

333.

На улице снег. В доме теплая ванная. Из воды, покрытой пенистым шампунем, торчит розовая ее коленка. За окном, наверное, не прекращается снегопад. Кого-то эта коленка вполне могла бы свести с ума. Третий день обещают потепление, которого нет и нет. Когда-то девочкой она вообразила себе гения, которого могла бы полюбить. А потом встретила его на самом деле. Никогда не думала, что это так страшно и интересно. Гениальность мгновенного понимания. Она провела пенистой рукой по своим мягким большим грудям. Вода в ванной охлаждается слишком быстро, она снова напустит горячую. Он говорил, что труднее всего решиться на гениальность. Полностью и бесповоротно остаться собой, разойдясь с людьми. Потому что главное - не притворяться "нормальным", не терять на это время, иначе таким и останешься. Ванная полна пара, она любит, чтобы было так. В комнате тоже включила все обогреватели, чтобы к ее приходу там было вполне тепло. Другие гении видят стихи, математические задачи, изощренные формы предметов, симфонии. Он видел исчерпанную бесплодность любой цели. Как она растет, воплощается и - ни к чему не ведет. "Таких надо убивать", - мрачно говорил он сам. Настроение часто портилось, если он не работал. Он изящно доказывал бесполезность госреформ, спортивных упражнений, зарабатывания денег и Господа Бога. Чтобы не слишком ее расстраивать, не распространялся в подробностях, да и сама она отгоняла эту мысль о бесполезности любви, еды, сна, о которых он красноречиво помалкивал. Она видела как напряженно он работает над тем, что все считали недоказуемым, а он само собой разумеющимся. Причем, надо спешить, а то, того и гляди, объявят еще сумасшедшим. "Надо посоветоваться с психоаналитиком", - думала она, изгибая ножку к себе пяткой, оттирая ее пемзой, чтобы была мягкой и желанной, как и она вся. У психоаналитика, которого ей посоветовала подруга, она не была, поди, уже больше месяца. О бесполезности фрейдизма она и сама догадывалась, но бородатый аналитик был так хорош в халате, особенно когда, красноречиво уговорив ее о вреде предрассудков, глубоко его расстегивал, приступая к глубинной фазе своего проникновения в нее. Она и перед ним не делала из этого тайны, он не был ревнив. То есть и в этом был совершенно на свой лад, не как все. Говорил, что слишком любит ее по ту сторону всяких целей и смысла. Ей хорошо? Она по-прежнему его любит? С него довольно. К психоаналитику же не испытывает ни злобы, ни перверсивного вожделения. Втайне она чуть сердилась на него, что таким образом он ее развращает, но ощущение было слишком сложным, чтобы в него углубляться. "Зачем ты все это делаешь? " - когда-то спросила она его. "Наступает время без целей, великих и малых. Логика вообще должна быть полностью отключена, что доказывается чисто логически. Раньше это называлось абсурдом, но это не абсурд. - Он старался говорить понятно ей. - Может, в Библии это и называлось раем. Жизнь по наитию. Я вот только думаю, куда логику пристроить, а то жалко бросать. Какое счастье, что ты меня любишь".

334.

Он так долго рассматривал эту щелку, наслаждаясь самим ее видом, что уже ощутил как входит внутрь и, подняв голову, видит мягкий свет, проникающий через то, что можно назвать куполом. Телефонный звонок был совсем некстати. Возмущенно рявкая, шеф настаивал на его немедленном приходе на рабочее место. Никогда прежде так с ним не разговаривал. После чего бросил трубку. Вот и славно. Давно бы так. Никуда идти он, естественно, не собирался. Ни сейчас, ни потом. Написал свой ответ в издевательски-корректном пушкинском стиле. Даже никаких претензий не высказывал. Все решают не аргументы, а интонация. И так непонятно, что он столько времени там делал. На днях был с подругой - той, что как раз лежала сейчас на кушетке - в ресторане. Народу было мало. К ним подсел хозяин ресторана, завел разговор. В частности, рассказал как недавно у него был шаман с Чукотки, определил длительность его жизни. Сказал, что он 20 лет жизни пропил и прогулял, но он ему их восстановит. Пусть позвонит завтра. "А телефон?" - "Узнаешь". На следующий день просыпается, берет вдруг в руки мобильник, набирает какой-то номер, о котором понятия не имеет, и там оказывается этот шаман. Жена чуть с ума не сошла. Потом сказал, что и сам разбирается в руках. Подружке его сказал, что она ангел. Все у нее в первый раз и навсегда. Потом взял его руку. Он всегда любил гадание по руке, у него там были какие-то явные признаки гениальности, но ресторанщик, лишь взглянув, тут же в страхе руку оттолкнул, извинился, сказал, что в принципе все нормально, но кто-то навел на него порчу, какой-то близкий знакомый, что-то по работе, человек, которого он считал своим другом. Лучше всего сходить к какой-нибудь бабушке, которая снимет порчу. Она же спросит, кто ему сказал об этом. Тогда пусть он назовет его, а она назовет ему имя этого человека. Он сказал, что ленив на подобные страсти, лучше отойдет в сторону, пересидит эту гадость в углу. Нет, лучше сходить к бабушке, посоветовал ресторанщик. А то с утра всякие мысли неприятные в голову лезут. И вообще закрыта дорога к нормальной работе, к тому, что хочешь делать. Но больше всего его поразило, как тот отбросил его руку, лишь взглянув на нее. Чтобы паутина порчи не перешла на него, не заразила, понял он. Вот, кстати, и повод покончить всякие отношения, а заодно и мысли о них. Поэтому, когда позвонил Игорь из гаража, спросил, когда подавать машину, он ответил, что сегодня точно не надо, а вообще-то возможно, что никогда. Тут же перезвонила секретарша шефа, сказала, что тот хочет его видеть. Да нет, отвечал он, никуда я не поеду. Тот обедает с премьером, а он ему должен приготовить вопросы, концепцию, которую тот предложит, да еще обеспечить человеческое лицо. Тогда и относиться надо по-другому. Черная кошка пробежала между ними уже месяца два назад. При всем добродушии он больше не намерен стелиться и делать не то, что считает нужным. Всё, отрезал. Убийц нанимать не будет, а скрыться постарается. Во всяком случае, с их глаз. Почувствовал, что его тошнит. Право дело, сглазили, козлы. Нормальных в таких местах нет по определению.