274.

Провел рукой по волосам и обнаружил на волосах мелкую серебристую пыль. Откуда? Задумался на мгновенье, представив возможную цепочку причин, но не стал на ней зацикливаться. К его комплексу величия с манией неполноценности да еще фобию преследования - совсем тогда цены не будет. Спишем на нечто. Через пару дней подошел к зеркалу, всмотрелся: действительно, на серебристых от седины волосах еще какая-то мелкая блескучесть. Сорок лет такого не было, а тут появилось. Интересно. Она как раз проходила мимо:  "Любуешься? " - Он не ответил. Последнее время между ними опять вдруг все стало хорошо. Такое бывает: жуть жутчайшая, хоть в петлю лезь, сплошной мрак и безысходность, а тут вдруг как прорвало - любовь и благость, она предупредительна, терпелива к его просьбам, ухаживает, тем более, что у него живот неделю как разболелся ни с того, ни с сего, и не проходит, Все как бы без причин. Одно без причин, другое без причин. Замечательно. Допустим она его травит, с нее станется. Что конкретно его тревожит? Тупость и вялость. Раздражение, переходящее в бешенство. Слабость, невозможность сосредоточиться. Мало? Отсутствие мыслей и слога, который раньше позволял выдать откровение, а сейчас нет. Он не может прорвать это гнойное существование. Зачем тогда всё? Он же не кукла, в которую его упорно вгоняют. Дочь делала уроки, он подошел к ней и, как бы шутя, стал всматриваться в глаза. И в то же время, как бы не шутя. Она спокойно посмотрела на него, кивнула вопросительно: "Что, дом стоит, а крыша поехала? " Он отошел, налил в бутылку из-под пепси воду из крана, начал поливать цветы, которые жена расставляла во всех комнатах, но ухаживал за ними почему-то один он. Да, цветы это хороший индикатор. Но они и так постоянно здесь то болеют, то засыхают, не поймешь. Собрал желтые опавшие листья с небольшого дерева в горшке в комнате у дочери, отнес в мусор. У себя в кабинете держал только герань и кактус да и то на подоконнике, вдали от себя. Не показатель. Вернулся к книге Судоплатова о спецоперациях НКВД, которую читал. Нужен твердый распорядок занятий, чтоб не свихнуться. Но каждое занятие навязывает свою собственную логику. Одно дело качаться на тренажере, другое - молиться о выдержанности, третье - писать свои философские детективы. Попробуй вытащить себя за мозги из этого болота. Почему, спрашивается, так и не написал текст на баховские партиты, как хотел? Где "Феноменология духа" Гегеля в изложении для детей и идиотов? Он снова провел ладонью по волосам, рассматривая блестки. Чего проще, позвонить Лене Шарову и через него выйти на судмедэкспертизу. Он стряхнул эту пыльцу на лист бумаги. Достал из ящика шикарный евроконверт, оставшийся от какого-то приглашения, ссыпал все туда с бумажкой на которой написал сегодняшнее число. Забавно, вспомнил, что в этот день его приняли в пионеры, а папу в этот день призвали в армию - из ленинградских студентов на финскую войну. И вообще. Но ничего предпринимать он не будет. Страх подгонит мысль, и тогда он в любом случае выживет. А если нет, то и жить не стоит.

275.

Он жил так долго, что за это время женщины начали отдаваться не так, как прежде. Раньше многие из них почему-то любили бороться в постели за свою честь. Казалось бы, до этого думать надо было. Но вдруг в последний момент начиналось тихое и упорное сопротивление. Как некое правило хорошего тона. С отечественной войны это у них что ли осталось? Кусались, вырывались, отталкивали, закрывались. Постепенно приходили во все больший раж, который, как он подозревал, компенсировал правильное возбуждение. Он знал, что они сдаются постепенно, сперва запечатываемые долгим и "страстным" поцелуем, как бы смиряясь, затем вскрываемые почти насильно, и он еще успевал ужаснуться за них, ведь больно же, жестко, и только потом начинали слегка подаваться, двигая бедрами, входя в такт, но партнер был уже так взвинчен и возбужден, что, достигнув своего, стремился только скорее все это закончить и бежать прочь. Он знал правильные приемы и этой борьбы, но она была ему неприятна как какая-нибудь борьба СССР за мир. Хотят одного, изображают другое, про себя думают третье. Осточертело. Нормальная любовь двух близких существ заменялась классовой схваткой представителей враждебных полов. Одна борчиха не уступала ему как-то в течение двух часов, и он потом поражался себе, почему не плюнул, не ушел? Это только потом, со стороны он оценил, что застал таким образом закат коммунизма. Постель была последним оплотом большевистского штурма. Инерция сходила на нет всеобщим наплевательством. Он помнил хорошеньких студенток худграфа и консерватории, говоривших в лицо: "Чем объяснять такому, как ты, что не хочется, проще отдаться! " Он обижался, не понимая, что так, исподволь и стыдливо, входили времена взаимной любви и искушенного удовольствия. Теперь от него, если чего и требовали, то "качественного секса". Как обычно, гнусные времена сменялись не лучшими, а гнусными же, но по-другому. И с более сложным чувством вспоминались прежние исступленные вакханки. Ни чувства юмора, ни самоиронии - увертывается из-под тебя в последний уже, кажется, момент: не зафиксировал! В политкорректных понятиях вполне тянуло на изнасилование. Хотя, конечно же, с обоюдного согласия и в качестве прелюдии странного любовного ритуала. С другой стороны, а что тогда было не странным? Культ личности, тоталитаризм и полицейское государство. Новые времена несли новые обычаи, реабилитируя с их точки зрения прежних злодеев и назначая новых. Скажем, члена Политбюро, насилующего своих любовниц. Главное, не дожить до еще более новых времен, когда вернутся прежние способы. А наверняка доживет. Сколько уже лет прошло, как он пришел к врачу с первой гонореей, а тот нашел еще и воспаление, и все спрашивал с ухмылкой, не было ли в позах каких-то извращений, все ли было просто и "по рабоче-крестьянски"? Даже он, юноша тогда, и то поразился. Сесть девушке сверху было извращением! А сейчас по телевизору как будто ничего другого не существует. То же со ртом. Какого-то знаменитого певца чуть не расстреляли, когда открылся способ его любви. Сам слышал разговоры, что "от этого чернеют зубы". Нет, господа, жить забавно.

276.

Знакомясь, он сказал ей, качая головой: "А знаешь, что старичку увидеть во сне как он женится на девице - смерть?" - "Ну не такой уж вы и старичок, " - заметила она мельком и тут же стала что-то рассказывать о книгах, о концертах в консерватории, о своих знакомых, которых ему потом покажет. Она забралась в своем щебете уже далеко, когда он сказал, что - почему бы и нет, он не против, имея в виду не то, о чем она сейчас говорила, а другое, прежнее, и она поняла это, легонько пожав узенькой ладошкой его руку. Чем глубже погружаешься в себя, тем нечаянней праздник, на котором вдруг оказываешься - вряд ли он пытался так уж поразить ее этой глубокой мыслью, но она приняла ее благодарно. Шел по своим делам, никуда больше не собирался, тем более с ней, о которой час назад понятия не имел. Он был слишком тяжел, не умел, перестроившись, плыть по воле волн, пер до конца. А тут вдруг непонятно что. Но если она, девчонка, станет над ним первым номером, почему и нет, повторил он, но уже про себя, как бы утверждаясь. У него была мощная, но неповоротливая нервная система, так он себе говорил. Она тем временем рассказывала, что ресторан это на самом деле ее собственность. А бывший бармен, который значится по документам директором, это подставное лицо из-за связей с КГБ, сексотом которого он явно был. Конечно, он думает, что ведет свою игру, но на самом деле он у нее в руках, хотя и надо быть с ним настороже. Между прочим, денег ресторан не приносит. А деньги приносит точка в пять квадратных метров у метро "Таганская", где день и ночь продают пончики. Они поистине оказались на вес золота.

Он поражался ее рассуждениям. Но она говорила обо все так легко, что, казалось, так все и должно быть. И этот бармен-стукач, который, оказывается, был в курсе перед тем, как премьер Павлов обменял деньги. И эта авантюра вместе с черным курсом обмена валюты дала им сразу оторваться от конкурентов. Он, извинившись, прервал ее, сказав, что, вероятно, они могли бы куда-нибудь пойти. С ее стороны идти было некуда. С его тоже. Что делать? Может, снимем номер в гостинице? Она поморщилась. Ни в коем случае. Это же наши гостиницы, а не иностранные - грязь, хамство, запредельные цены и скрытая кинокамера, которая вас на всякий случай снимает. Лучше удавиться. Если к вам нельзя, то она не против, если погулять просто так. Погода хорошая, по этому району она уже век не бродила, и вообще, когда целый день в спешке и на машине, то ходить с ним, никуда не торопясь, для нее уже счастье. Он кивнул. Что-то во всем этом для него двоилось, не собираясь в картинку. "А дальше что? - спросил он. - Зимой? Так и будем гулять по улице? Давай хоть снимем квартиру. Постепенно обзаведемся хозяйством. Начнем жизнь даже не с нуля, а как бы вне натурального ряда. Сами по себе". - "Вам хорошо, - вздохнула она. - А у меня семья, работа, детей, мужа кормить. Квартира это не проблема". Он подумал, что она хотела сказать, что просто купит квартиру, но побоялась его обидеть. "Вам хорошо, - вздохнула еще раз, - знаменитый писатель, живете как хотите, не то что мы, простые люди".

277.

Одновременно приехали три съемочных группы, которым он сказал примерно одно и то же. О нынешнем положении, нечистоплотных играх правительства, о том, что совесть надо иметь, потому что люди бессознательно подражают начальству, и вообще скоро к власти придет первое неголодавшее поколение, которому не нужно будет столько воровать, чтобы хорошо себя при этом чувствовать. Только позы, в которых произносил эти слова, переменял. Вполне возможно, что ошибочно: зрителю приятней внимать одному и тому же без вариантов. Да, точно идиот. Даже взяла досада. Перед рестораном заехал на открытие модной выставки в галерею жены бывшего помощника президента. Были все. Выпил белого вина, закусил кусочками рыбы и мяса на острых палочках и тут же добавил еще вина. Перед ужином вполне довольно. Между прочим, успел переговорить с двумя важняками. Главное, соединить конструктивность предложений с отсутствием просящего тона. Не сразу и найдешь, о чем говорить. Поэтому он чувствовал себя прекрасно в роли светского человека: все тебе нравятся, всех ты любишь, здороваешься, перекинувшись несколькими словами, тут же переходишь к другим приятелям. Это способ увидеть сразу всех, поняв иллюзорную полноту жизни. А уж прочее время можно посвятить одиноким страданиям, которых никто ведь в тебе не предполагает. Ну а важняков пригласил на среду на круглый стол, где постепенно вывалит на них все проблемы. Делает, по сути, работу своего же PR-директора. Кстати, вернисажи еще отличают приличных людей от бандитов, которым это все западло по понятиям. Его попросили сфотографироваться вместе с художницей. Потертая худая кошка лет за сорок, но не без следов былой красоты, что называется. Разговорились, она кокетничала, приглашала к себе в мастерскую, сказала, что карточки все кончились, но вот ее телефон, можно звонить хоть до двух часов ночи, они поздно работает. Обменялись внимательными взглядами. Свою карточку, конечно, не дал, но, возможно, что и заедет. Секретарша позвонит и заранее договорится о времени визита. Он не был уверен, должен ли при этом купить ее работу или достаточно будет корзины с шампанским, цветами и фруктами, которые продавались у них в конторе. Ладно, спросит. Главное, потом держать ее на расстоянии. А то, как обычно, детей и болезней целый ворох, а он ведь привязчивый, это еще все его жены говорили. Потом разговорился с двумя молоденькими журналистками. Тут же подкатил приятель, возглавлявший институт парламентаризма. С ходу предложил вчетвером поехать в ресторан, который держал его приятель. Обслуживание и кабинет гарантировал. Девчонки смеялись, и он сам себя с ними чувствовал моложе и лучше. Народ расходился, договорились, что поедут на машине приятеля, а за ним подъедет после десяти шофер. Девочки на шпионок вроде не были похожи, писали об искусстве да он, кажется, и не собирается чересчур болтать. В ресторане водка и икра были хороши. Он так размяк от близости молодого тела, что даже заваливать ее не хотел. Такая вот самому себе приятная духовность.

278.

Парадокс, долго быв на людях, запустил изучение человечьей натуры. Не заметив как сам в нее обратился, - косную, безмозглую, завидючую, до самозабвения полную страхов. А у него своих душ до черта. Всего и надо, что наесться грибов, начитаться тайных книг, назнакомиться с ведьмами. Пронюхать тонкую линию проникновения вглубь. И не соскочить с панталыку, обретя лишь очередную дырку. Дырка она и есть дырка. Острый рыбный запах, липкость моллюска, давит в паху и в плечах, все мы вышли из океана, согласно Фалесу, а вот и вход в него. Но когда спадет возбуждение, чувствуешь себя как шаман, грохнувшийся с мирового древа. Чего, мол, дальше? Идея создать разветвленную сеть девушек, собирающих ему мед с умных пастбищ, так и осталась в мозгах. Уже и крылышки им приделал, и платьица капроновые сшил, летали, трубя в свои ангельские трубы, но кроме приятного звона в ушах, толку от этого было мало. Выходил из себя, сталкиваясь с непонятливостью, багровел, пугал болтушек, те сдувались на глазах, превращаясь в цветные тряпочки. Он хватался за сердце, принимал валидол и запирался в сортире, где читал, успокаиваясь, свежий номер "Нового мира". Дело не шло. Спускался в подпол, зажигал переносную лампу, брал в руки саперную лопатку и, вдохнув приятной сырости, врубался в землю, чтобы углубиться непонятно куда еще на пол-метра. Выкопанное выносил в корзинах наверх, ссыпая на бруствер, окружавший участок. Так, казалось, отвоюет себе жизненное пространство, не отнимая его у других людей, проникшись симпатическим сродством с пресмыкающимися. Выполнив дневную норму, возвращался к себе, принимал душ, переодевался, садился за чтение и пустое раздумье. У всякого человека свои идеи, свое зрение, своя точка в бесконечном пространстве. Как соединить всех людей, все книги и идеи в одну книгу и идею. Вот философия - единое информационное поле самомыслящей идеи. Он глядел на книжные полки. Он их все перепишет, но это будет его личная книга, не более того. Самовыражение страдающего поносом человека. Оно может быть каким угодно общим, но люди разбегутся, если оно не тронет их изнутри. Вывернутые наизнанку, пусть крутятся в ее жерновах. Он старался вникнуть в эту темную мешанину души. В то, что его раздражало в них, и в собственное раздраженье. Снова пытаясь уловить точку входа, вызванивал девушек, назначая свидание. Уже еле сдерживал себя, пытаясь расслабиться, получить удовольствие. Поил вином и кормил бананами, они же рассказывали о том, что видели за день, занимаясь своим. О клубе чайных церемоний в саду "Эрмитаж" и о даосском бессмертии, о страхе смерти и каббалистических семинарах в Музее народов Востока, о тантризме и модной эзотерике, которой можно предаваться в постели с мужем, о пушкинском джазе в исполнении Андрея Битова и группы Алексея Айги. Он ловил девушек в паутину, высасывал информацию, но все это было не то, внешнее. Хмурый октябрь, рано темнело, он садился в машину, объезжая все ночным дозором. Они писали ему стихи и отчеты, переводы мистиков, он складывал это, не читая. Пустые хлопоты.

279.

Уходишь на глубину, а тебя снова и снова выдавливает на поверхность. Так, небось, устроена - с пузырьком воздуха в душе. Хорошо хоть родители обучили музыке, несмотря на ее сопротивление. Мама так и говорила: "Еще будешь нам благодарна. Придут мальчики, станешь им играть. Они и влюбятся". Так и получилось. В Амстердаме ее сперва с руками рвали, хоть в моде теперь черненькие. Еще бы, красивая, соблазнительная, поставили в комнате клавесин, она играла в одних чулочках с подвязками, собирая перед окном кучу зевак. Но они так и стояли, слушая, а заходить не решались. Начальница объяснила, что она казалась им недосягаемой, несмотря на приемлемую цену. Разве что извращенцы клевали. И вообще в этой комнатке с отдельным входом, с цветочком, с большим, чисто вымытым окном была какая-то чрезмерная буржуазность. Она, может, и была бы рада устроить такой домик, но не в курятнике напоказ. Это ее коробило. Зато нотами обеспечивали любыми, и в репертуаре она себя не стесняла, играла, выучивала только любимое. Моцарт тут особенно был кстати. Неудивительно, что мужики, кроме совсем сумасшедших, к ней почти не совались. А надоест, задергивала шторки и отправлялась гулять по городу. Амстердам - город хороший, вода в каналах успокаивала. Начальница что-то о трудовой дисциплине, а она заявление о расчете. На дорогу домой денег хватило и даже чтобы квартиру в центре снять на полгода, цены, действительно, после кризиса упали невероятно. В доме стояло пианино, соседи попались добрые, терпели музицирование, чего еще надо. Приходили приятели, но то, что придумывалось в одиночестве, оказывалось некстати на людях. Ни раздеться, ни соблазнить их нагими прелюдиями - не в жилу. Потом уж все шло само собой - с вином, с обжиманиями - но не было просветляющего стыка, о котором мечтала. "Апофеоз Люлли", не более того. Она оказалась прекрасной хозяйкой, всех любила, всем с ней было хорошо. Но это все же была богема, а не дом чистого разврата, как хотела. У нее появилась подружка. Где-то прочитала, что настоящая подруга и собеседница, это собственное твое бессознательное, любимое и ужасное. Поэтому она с любопытством ее разглядывала. С девушками она никогда не была по-настоящему близка, не получалось просто. Она была выше ее, стройная, с большим лицом, длинными светлыми волосами, но это все, конечно, ничего не значило. Как-то ей попался в руки американский календарь: фото двенадцати нагих красавиц, выражающих стиль десятилетий, с 1890-х до 2000-х. Необыкновенно красиво, точно и при этом понятно, что вся внешность - это ничто. Знак моды и только. Рассматривая в зеркале свои груди, живот, спину ноги и зад, было удивительно остро ощущать, что это ничто, неважно. Началось со съемок для "Плейбоя". Пианино выглядело как чистый муляж, за который сажают корову, имитируя Рихтера. Клип снимали долго, замучали вконец, она посмотрела - чистая лажа, фанера. Бесталанность людей, с которыми надо было иметь дело, удручала до безумия. Когда обозвали, она дала в рыло и ушла. Надо думать. Больше ничего не остается.

280.

При встрече он тут же ее очаровал. Умен, спокоен, интеллигентен, добр - не может быть, чтобы втайне не сумасшедший. Было в нем нечто неотмирное, к чему стоило присмотреться. Как раз накануне она смотрела классный американский фильм. Герой, седеющий мужчина примерно его возраста искал скрытую закономерность в расположении людей вокруг него. Найдя, убивал того, кто находился в "мертвой точке" констелляции. Ей, конечно, страшно понравилось это слово - "констелляция". Она очень любила новые слова да еще красивые как это. Посмотрела в один словарь, в другой, третий. Наконец нашла что-то вроде "расположения звезд на карте неба" - явно не то, но по смыслу уловила. В разговоре с научным руководителем попробовала в длинной и красивой фразе еще и "констелляцию" и поняла, что попала, произвела впечатление. Бедная полиция не может ни найти этого серийного убийцу, ни даже определить закономерность, которая стоит за убийствами. Лишь чувствует, что она там есть. Особо хитрая компьютерная программа наконец ловит фишку. Более того, она выстраивает это замечательное слово так, чтобы в "мертвой точке" оказался сам подозреваемый. Действительно, окружающая среда сама собой уничтожает его. Как бы череда случайностей, из которых убийца не может вырваться, хотя и понимает, откуда все берется. Ей очень понравился фильм. И надо же, что именно в нем было что-то от героя, которого играл де Ниро. Она сама сделала так, чтобы приехать к нему домой. Он был из тех интеллигентов, что сами никогда не делают первого шага, но в то же время она не была уверена, что это не он тонко и точно вынудил ее сделать этот шаг как бы самостоятельно. Она рассказала ему, какую придумала дома историю о ночевке у подруги в Медведково, и теперь у них впереди целая ночь любви, хоть она и жутко устала сегодня. Одновременно приглядывалась к тому как он живет, спросила, почему один? Взрослый ведь дяденька, где дети и жены от предыдущих браков? Он чистосердечно отвечал, что не терпит рядом с собой людей. Особенно внутренне чужих. А своего и близкого найти нельзя? - спросила она провокационно. Да нет, пару раз он находил. Он ведь на самом деле человек тихий и неприхотливый. Занят своим делом. Если его не выводить из себя, то сидит себе в уголке и никого не трогает. Но именно это почему-то выводит близких людей из себя. Если не жена, так дети наверняка станут чужими, когда вырастут. Да взять его самого. Кто как не он, такой любимый и долгожданный, разочаровал его отца больше всех. А если был чужд своим родителям, то наверняка получишь то же и от детей. Для божьей симметрии. Криво улыбаясь, он налил ей коньяка в хрустальную рюмку. Не о том мы что-то говорим. Лучше страдать от самого себя, как сказал Рильке. Ей казалось, что он не играет. И комната ей его понравилась. Видно, что холостяк, но аккуратный. Будучи занят собой, пытается упорядочить и все вокруг, чтобы удобнее было думать. Тема ее диссертации как раз была о связи интерьера с личным и культурным менталитетом человека разных эпох. Если кратко. Про то, что особое внимание уделяется криминальным субъектам, по Ломброзо, не сказала.

281.

Разглядывая себя голой в зеркале, только вздыхала. Сиськи висят, живот как на седьмом месяце, что она себе думает. Так и собирается умереть в одиночестве? Ведь совершенно немыслимо в таком виде раздеться перед мужчиной. Что-то надо делать. Заниматься аэробикой, гимнастикой, принимать таблетки для похудания здоровья не хватит. Она пробовала, язва ее доводит. Ужас. Это не она. Когда-то девочкой ходила в баню и видела таких теток. Думала, как же они могут жить такими? Теперь так и осталась в душе этой девочкой, а ответить нечего. Нет, придется, видно, куковать одной. В темноте трахаться теперь не принято. Пляж - другое дело. Там ты как бы очерчена, ты одна в толпе, на всех наплевать, ты их видишь, а они тебя нет. Потому что иначе умереть от стыда. При этом голой ей нравится, вот еще что ужасно. Чувствовать себя, свое тело, подставляться солнцу, воздуху - что может быть лучше. Но не подставляться чужим и своим взглядам. Она правильно сформулировала. С девичества стеснялась своей фигуры - сначала худобы, потом большой груди, попы, сейчас живота, булок на бедрах. Непонятно, что же ей не нравилось в себе в молодости. Еще лет через двадцать будет жалеть о себе теперешней. Бред. Когда отдавалась в первый раз, так стеснялась, что ничего не помнила, кроме ожидания, когда же все кончится? Одно жуткое стеснение. Так долго ждала этого момента, потом все оказалось всмятку, а потом чисто умственное удовольствие, что - вот, случилось. Теперь она другая. На самом деле, та же, что и была. И будет. Ее тайная извращенная мечта - отдаться невидимой. Как в старых приморских фотоателье: вырезано отверстие, куда вставляешь свое лицо и фотографируешься. Так тут вставляешь зад и ждешь мужчину. Комплекс этой, как ее... Пасифаи. Особенно сейчас, с этой фигурой. Она пыталась втянуть живот, не получилось. Самая жуть в профиль, сама себя шире. А если не есть, начинает мутить, она пробовала. С трудом, но можно скрыть под одеждой. Пока еще. Вкус и живость даны женщине, чтобы скрыть вопиющие недостатки ума и тела, говорил ее бывший муж. Но это в обществе. А интимная жизнь - вся наружу. Теперь место этой интимной ее жизни - за рекой в тени деревьев. Ухаживания принимать еще можно, но дальше ни-ни. Хватит позорища, что сама себя видит. Вырвать с корнем и забыть. Слово дала твердо. И хоть никто за ней особо не ухаживал, обет помнила постоянно и даже лицом стала тоньше и одухотворенней. Что не могло не привлечь мужчин. Дама в теле и возрасте, думала она, привлекает своими душевными свойствами, в которых любого может утопить с головой и прочими органами. Голь на выдумки хитра. Особенно толстая женская голь. Для чего и есть обходные пути терпения, понимания, доброты. Летя из Голландии, из тоскливейшей командировки заговорила с журналистом и вдруг настолько рассказала ему всю свою жизнь, что, конечно, не могла сама не влюбиться. Назначили свидание у ресторана Домжура, она приоделась, ждала час, а он не пришел. У нее была, конечно, его карточка с телефонами, но она не стала звонить. Носила в себе как еще одну утрату. Господи, из чего мы состоим!..

282.

В принципе, различия между мужчиной и женщиной настолько велики, что жениться надо на тунгуске, чтобы обозначить масштаб расхождения. Он так и поступил. Единственный здравый поступок в жизни. По вечерам она надевала маску, брала в руки бубен, камлала, говоря, что научилась этому у двоюродного деда-шамана. Он высчитывал годы, выходила такая глухая советская власть, что шаманами тогда и не пахло. Она была много младше, а он помнил это начало 60-х и как им, первоклассникам, учительница читала об ужасах, творимых попами. Но поскольку тунгуска она была аутентичная, то шаманами могли считать так и простого члена партии, а уж ее родичей из крайкома тем более. Впрочем, и у него в роду по маминой линии, говорят, были раввины, так что им и карты жидо-шаманских заговоров в руки. "Представляешь, женка, - говорил он при всех, когда приходили гости, - залезем с тобой на мировое древо да и нассым оттуда на всех к чертовой матери!" Смеялась вместе со всеми, но наедине выговаривала за несерьезность к непростым вещам. Девка была непростая, любила его за душу, которую, воспаряя в трансе, видела отчетливо то воспаленно-красной, то излучающей чистый свет, то переначитанной до коричневости. А когда он ее спрашивал, какой же его душа формы, отвечала, что вроде сосиски, но надутой и поэтому может менять форму прямо на глазах. Так он наслушался всей этой мистики, что однажды "сосиска" ему даже приснилась, причем, в виде неприлично возбужденном, когда он пытался ее соединить с чьим-то женским началом. Утром рассказал ей, смеясь, а она вполне серьезно отвечала, что так оно на самом деле и бывает, смеяться не над чем. Он терялся. Чувство юмора у нее было, но области нешуточного лезли друг на друга в непонятной последовательности. Он пользовался ею как фонариком в той тьме, в которой ни он, ни те, кто вокруг него, были ни в зуб ногой. Для этого надо было четко соблюдать дни запрета на половые сношения. Как в рассказах Пу Сун-лина о женщинах-лисах. Чтобы не исчезла. Ну и детей не могла иметь. Он не возражал, ценя домашнюю и душевную тишину превыше всего. Достаточно было сходить в гости к сестре посмотреть на племянников, чтобы навсегда отказаться от деторождения. Да, духовная его сосиска не то, что ненавидела мир, но относилась к нему со скептицизмом. Была бы другая девка, может, и возражал, а ее любил так и так ею поражался, что на клонирование надежд не питал. Всё - единожды и чудесно. Настолько, что ей хотелось на юг, а ему жить в зиме и чуме. Натопленный кабинет с книгами, из окна видно стоящее во дворе мировое древо, сам лелеешь сионский заговор, чего еще надо умному человеку. Он обнимал ее, лежа на боку, проникал в нее сзади, как бы делая ее своей. Она тут же закрывала глаза, одной рукой ласкала себе грудь, другой - передок, ощущая свои волосики на лобке как чужие. Так же и он ощущал жену свою как чужую. Только принадлежала она не другому мужу, а другому человеческому виду, до которого ему - бездна. Может, на мгновенье перебегут да и то вряд ли. Все напрасно, и именно это возбуждало больше всего.

283.

Объем его внутренних проблем хорошо выражался несметными складами питья и продуктов, которые он складировал в бункерах своего большого участка в соснах за мощным бетонным забором. Разрешили бы еще оружие, часто мечтал он, узнали бы почем фунт, килограмм, мегатонна лиха в тротиловом эквиваленте. А так приходилось лишь готовиться к голоду, свозя КАМАЗы экзотического бухла и деликатесов. То же с женщинами как последним оплотом мужской души. Когда он, перепутав у одной анус с анимусом, оприходовал ее в оба и глубже, чем ей хотелось, она заметила, что ему, видно, мало иметь дурную репутацию, ему еще хочется поиметь ею всех остальных. Темно, но отнюдь не вяло. Как за многими приводимыми причинами скрывается истинная, так за всеми приводимыми им женщинами не скрывалась никакая. Он ампутировал в себе их архетип. С них достаточно было желания. Слишком просто, когда тебе звонят в дверь, заявить: ах, у меня дурное настроение, придете в следующий раз. . . Он мог обидеть любого человека, кроме женщины, не дававшей к этому прямого повода. Поскольку дело было поставлено на поток, - в иной день до дюжины клиенток, а дача в часе езды от Москвы, не отправлять же бедняжек неиспользованными - то в ход шли и подручные средства. В основном, культурно-возбуждающих свойств. Собирались всякие рецепты, книги, травы, скульптуры и инсталляции, курения, заговоры, зеркала, подушки, мебель, муляжи, легкие и не только наркотики, ванны и массажи, втирания и благовония. Поневоле возникла целая любовная академия. У него не было времени и желания уговаривать недотрог. Попадались и такие. И неважно, что они знали, зачем их везли в такую даль, он не сердился, он понимал их. Поскольку это был сеанс одновременной игры, он размещал их в небольших домиках на территории, приставлял служанок, которые по желанию вводили их в ненасильственный контекст. Единственное условие, которое он ставил себе это разнообразие самих дамочек. Чтобы рыженькая шла после черненькой. Толстая после худышки. Нервная после покладистой. Чистенькая после той, что с подвонью как чуть подгнивший сыр. Ни одна не походила на другую, а он вкушал каждую. Женщин возбуждало, что о нем шла такая слава, и каждая была в ряду. Те, что могли мокреть, мокрели от одного предчувствия и воображения. Другим он помогал, показывал слайды, кино, бесстыдство любительской съемки, виртуальное наложение в зеркалах, когда она уже сейчас видит, что якобы с ней творят, когда ничего подобного и рядом, как говорится, не стояло. Полнота ощущений, которыми он наделял, не имела меры. И уже было без разницы, что он мог удовлетворить клиентку факультативными (не фига себе каламбур! ) методами. Проще было с подарками, без которых ни одна не должна была покинуть его. Колечки, камушки, изысканное белье, которое нежило эрогенные зоны в его отсутствие, да мало ли какие мелочи и безделушки хранились в его складах, на которые использованная им гостья имела право. Некоторые брали с собой маму, сестру, тетю, подругу. В каждой была великая тайна, которую он ощущал, но не мог понять, как ни разглядывал, нюхал, входил в нее и кончал.

284.

Ее никогда не разбирало любопытство, - что там, где нас нет? Где нет - нас нет и не надо. Это все равно, что "ходить в народ" или вникать в пьяную речь идиота в метро, который сам не понимает, чего он хочет. Зачем? Был ее собственный мир, которым она дорожила, у которого были свои правила и границы. Если человек был свой, нормальный, он пересекал эту границу, становился другом, знакомым. В любую минуту он мог предать, нарушить твой покой, оказаться мерзавцем и перестать существовать. Прочее ее не касалось. Только будучи пионеркой, она думала, что ведет себя неправильно: типа "бойтесь не врагов, бойтесь равнодушных"; если все будут думать о себе, придут враги и завоюют наш веселый край и прочая мулька. Но уже лет в 12 она написала каллиграфическим почерком на переплете подаренной в школе книге: ИДИОТЫ - ВСЕ, чем поразила младшего брата, донесшего на нее родителям, и с тех пор мнения своего не меняла. Нужно было только найти в себе моторчик, который позволил бы зарабатывать деньги, ни на кого не обращать внимания, стать знаменитой и заниматься своим делом. Так получилось, что сперва она пела собственные песни, писала маслом картины, потом купила руководство и написала три крутых детектива, потом раскрутила издательство, поскольку умней грабить других авторов, чем быть ограбленной самой. То есть жизнь шла нормально, могло быть хуже. В джипе с тем мужиком она очутилась после презентации издательства. Устала, потом переволновалась до чертиков, потом выпила немного, когда поняла, что все идет нормально, расслабилась, одним словом, поплыла. Он ее взял голыми руками, даже сама удивилась. Все оставила на девочек и пошла с ним. Была бы и в ресторан не прочь, но он почему-то не предлагал. Кажется, он хотел похвататься перед ней своим джипом больше, чем самим собой. Чумовой дяденька. Ну джип, ну замечательный, ну что дальше? Переднее сиденье отгорожено непробиваемым стеклом и занавеской с внутренней стороны, да, видит, очень хорошо. Заднее сиденье отодвинуто назад и может быть разложено в виде двухспальной кровати, да ну, сойти с ума, упасть, не встать. А пока ничего нет, можно сделать два откидных сиденья для тет-а-тета. Тут же бар, телевизор, квадро-установка. Стекла тонированные, обратили внимание, снаружи ничего не видно, можно любиться и расхаживать голыми. Вот этого не надо, хамства она не любит. Виски, коньяк, мартини со льдом? Как, она не заметила, что тут есть и холодильник? Сколько бы ни стоило такое чудо, она выбирает мартини со льдом. Кстати, где шофер, мы когда-нибудь сегодня поедем? Шофер здесь, считайте, что мы в пути. Когда бедную Эмму Бовари везли по жаре в закрытом экипаже часов шесть, это было грехопадение. Простите, забыла, что он по коммерческой части. Но ему правда нравятся ее ножки в черных чулочках? Да, да, да, но не сразу. Она сегодня расслабилась, гуляет по полной программе. Да, да, он и преуспел, и с членами правительства вместе учился, и кусочек госсобственности прихватил, везет же. А о третьей жене, с которой живет в поселке во Внуково, можно и не говорить. Всему учить надо. Мы же не супруги, милый, чтобы обо всем друг другу докладывать. Даже скучно.

285.

Родные собрали деньги и наняли рабочих, чтобы сделать ему этот бункер. Пока шло строительство, он попросил снять ему квартиру, где можно было бы скрыться от всех глаз. Примеры Сезанна, Флобера, Пруста и прочих душевных инвалидов, живших на содержании родственников, стояли перед ним как живые. Список постоянно обновлялся. Особенно помог мамин двоюродный брат, возглавлявший АО "Мосхлеб" и давший львиную долю денег. Странное дело, душевно тот был дальше всех от него, типичный карьерист в узких шорах. Взял строительство на себя, заказывал материалы и рабочую силу из Молдавии, смеялся, что если не подойдет, сделает там пансионат для родственников. Понятно, что говорить о привязке к местности, о том, что надо предусмотреть маневры противника с флангов, было излишне. К тому же сам избегал вникать в грязь, суету и мороку, связанные со строительством. Заранее смирился, что это все будет не то. У него странная роль того, кто пишет обо всем, выспавшись. Четкость сознания лишь обостряет бессмысленность внешней жизни. Бороться с этим можно от противного: сделав сознание своим домом. "Мой дом - моя крепость", - говорят англичане. "Моя голова - мой дом", - говорил он как англичанин наоборот, а, исходя из их, англичан, странности, как англичанин в квадрате. А поскольку голова, и дом, и все прочее было далеко не на английской территории, то он как бы нигде в квадрате. Безумие подобных суждений тоже идет в дело. Хорошо бодрствует тот, у кого есть чудовище, которое в это время спит. Кто это сказал? Он сказал. Как и то, что натер мозоль от тоски и уединения, она и есть его бункер. Сперва он думал сделать ложное укрытие на случай окружения противником, дабы выиграть время для правильного отхода. Но попав в длинные пустые коридоры, освещенные лампами дневного света, обалдел. То, что надо. Мечта. Родственник заскочил на минутку, подвезя его на черной "Волге", рассказал по дороге, что, оказывается, сейчас это очень модно. Самые крутые нувориши не возводят больше четырехэтажных замков, а углубляются под землю. Есть типовые проекты, самый простой из которых здесь использован. Есть рабочая сила и техника из простаивающего "Метростроя", с которым он договорился по линии мэрии. Он сам не знал как все тут схвачено. Заодно достал из багажника ящик макарон, шофер отнес его в специальную кладовку. Передал связку бананов, которые очень просила купить мама. Сказал, что до ближайшего магазина двадцать минут на велосипеде, не страшно. "Ну добре", - пожал руку и уехал по своим делам. Особенно понравилось, что наверху стояла скромная бытовка, ничего больше. И две похожих в местах выхода на поверхность. На следующий год, если будет желание и деньги, можно продлить ходы куда угодно, нет проблем. Он попросит девушек привезти экзотические растения, соображал, поедая банан. Главное, не перебрать с уютом. Или, наоборот, навернуть роскошь в стиле упадка начала века? Он чересчур возбужден. Так нельзя. Надо сосредоточиться, а еще лучше лечь спать. Приготовиться к смерти. С годами дни начинают повторять друг друга. Это даже математически неизбежно.

286.

Повторенье - мать ученья. Если у вас не получилось с одной женой, найдите себе точно такую же. Жизнь велика, все равно не получится выдумать что-то новенькое. Сиди изо дня в день в том, кто ты есть. Сперва ищешь разного, потом смиряешься и долбишь одно и то же. Вчера прошло, слава богу. Проживем и сегодня. Так, видно, рассуждали мужики, которым она поражалась: бросают старых жен, чтобы найти точно таких же. Ну вы их знаете, полные копии, ну просто чудовищно. Ее саму пытались всунуть в такую историю. Оперный певец из Большого, лишивший ее невинности, показал ей наутро ее собственное фото. Полюбовался эффектом, хоть она, ей казалось, виду не подавала, мало ли что бывает в этой взрослой столичной жизни. Оказывается, это была его жена, которая с их ребенком уехала год назад в Америку. Теперь она поняла, что значило это его приглядывание к ней, отстраненный взгляд. Позже она прочла, что Фрейд оценил зеркальный повтор ситуации как вытеснение памяти о предыдущем опыте, упорное невротическое его несоображение. Зачем? Чтобы вытеснить и ее с младенцем на Брайтон-Бич? Она бежала, не оглядываясь. Эти игры не для нее. Фрейд говорил, что человек сам провоцирует повторение своей ситуации. Создает театр себя-монады. Внутренний сюжет, накладывающийся на внешние события. Она смотрела сквозь красивые эти слова на свою жизнь, но ее начинало мутить и клонить в сон. Какие еще там мужья, какая карьера. Есть только сегодняшний день. Очень красивая, если смотреть из окна, осень. Печальна и тиха, сквозна и прозрачна. А выйдешь на улицу, такой ветер, такая неразбериха, так хочется сразу куда-то бежать без оглядки, куда там. И небо, холод без цвета и запаха. И плюс еще сообщение, что делали в Чечне с захваченными в заложники англичанами, как охранник насиловал женщину на глазах прикованного к батарее парового отопления ее друга. Сегодняшний день цепок и безвыходен. В ней, наверное, какой-то дефект, потому что все, что с ней было и прошло, превращалось в сон, переставало существовать. С глаз долой - из сердца вон? Но не до такой же степени. В том шкафу, где у людей хранятся скелеты, у нее была только паутина. Напрочь забывая прошедшее, она, естественно, не помнила и будущего. Зато наощупь знала как выглядит тоска, скука, покой. Как неразрешимо мгновение, как ни к чему не ведет. Она бы тоже меняла мужей на идентичных, но ничего похожего даже близко не попадалось. Разве что все они были душевными уродами, но на свой лад. Нормальных на дух не переносила. Каждый был страшен как землетрясение, знакомству сопротивлялась как могла, а при первой возможности ускользала. Даже детей оставляла им, чтобы только ничего и никого не видеть. Жить сиюминутным - одно, а отстранить и его от себя это впасть в руки Бога Живого. Сегодня сочинишь себя ученой писательницей, завтра - прожигательницей жизни, докой экзотических обрядов, потом ты с утра красавица, каких свет не видывал, от поклонников нет прохода. К полудню видишь, что пора заняться невропатологией, иначе к зиме сама сверзишься туда, откуда, как из нынешней ночи, не возвращаются.

287.

Секрет прост, интимную близость воображаешь в одной гормональной ситуации, а претерпеваешь в другой. Вот и выкручивайся. Нелепица и нестыковка. Самое гнусное - зазвать женщину в гости, а потом сидеть, тяжело и мучительно соображая, о чем с ней говорить, зачем видеть и как с наименьшими потерями впасть в ритуал совокупленья, после которого и испытать ту печаль после коитуса, которую, якобы, должны испытывать двуногие с яйцами. Гнусно и нехорошо. Он стал взрослым, когда доложил ей эти соображения, призвав ничего не делать такого, от чего уже сейчас его тянет на рвоту. Она вздохнула с облегчением. Он не так чтобы ей нравился, и боялась, что будет приставать, тащить на диванчик, снимать трусики и все такое прочее. А у нее мало того, что нет настроения, так еще и месячные неожиданно начались, совсем неудобно. Что-то в нас все же противится этому безобразию, переворачивается под сердцем, отчего и возникает ощущение тошноты. Насколько приятнее вот так сидеть, рассуждая о постыдном, чем совершать его. Речь достойная древних, поддержал он ее, заметно взбодрившись, как будто свалил камень с плеч. Она даже немного обиделась в душе. Не было ли это пренебрежением ею, которое он к тому же откровенно продекларировал? Если и да, то ей же лучше. Ребенок не кормлен, болен, оставлен на бабушку, которая наверняка забудет дать ему лекарства, а уж о компрессе на уши можно и не беспокоиться. Все-таки тяжко, когда все время только лямка, будни, а на праздник ни сил и ни желания уже не остается. Она словно про себя заметила это, а он показал ей в ответ места на висках и на лбу, где чувствует как физически сдавливает его безнадега. На людях, а тем более с женщинами делаешься не собой, чужим. Как алкоголик, впадающий в запойное веселье, чтобы тем более пострадать от ремиссии. "От чего?"- переспросила она. Ну от похмелья. Неважно. А быть все время собой, это и значит претерпевать тяжкий путь себя, одиночества, точных слов и поступков. Не общаться с теми, кто спрашивает, что с тобой, почему грустный. Читать и думать, не боясь сойти с ума, пробивая головой стенку. Как раз в это время из-за туч вышло солнце и боком осветило комнату, в которой они сидели - он на диване, она на кресле у стола. И словно тяжесть отпустила душу. Она ведь специально заняла эту позицию, чтобы он не мог ее повалить и овладеть насильно, хотя и очень хорошо к нему относилась, несмотря на то, что знакомы они были недавно. С чего-то вдруг сказала, что у нее есть муж, просто он в длительной командировке. "Сидит что ли?"- буркнул он. Почему сидит? В Африку уехал работать. "А-а-а". Да это и хорошо, что недавно знакомы. Тут самое важное всегда и случается. У нее есть мужчины, которых она так давно и приятельски знает, что уже и неудобно как-то ложиться с ними в постель. Такое или сразу случается, или никогда. Как правило. Если не спьяну. Он тоже вроде взбодрился. Человек не то что неустойчивое существо, а склонное к крайностям - то одно, то другое. Ишь, даже глаз заблестел. Она поняла, что даст. Пусть только отвернется, когда она будет раздеваться. Все равно не то, подумал он.

288.

Он не любил ни ломания костей, ни выдавливания глаз. Мало ли, что полезно - не любил. И, будучи приписан к судебной системе мироздания, суда над собой не признавал - ни государственного, ни загробного. Его философией загробный суд не был предусмотрен: даже оборотная сторона мысли входит в мысль. Если ты судим, значит, не существуешь. Что, может, и соответствует действительности, но, пока он в трезвом уме и твердой памяти, этого не потерпит. Поэтому выбрал жизнь по себе. Даже книг не читал. Цитаты, короткие стишки - другое дело. Тут и тем, что понял, насладишься, и прочее додумаешь. Само по себе прочее хуже додуманного. Особо любил латынь, отвечавшую всем критериям несуществования. Круглый мир цитат и литературы, никому, кроме чудаков, недоступный. Он и сам хотел бы умереть, чтобы от него остался лишь легкий вздох мысли. Особенно раздражали в последнее время любовные сюжеты. Опытный глаз легко различал натужную заказуху: et vidit Deus quod esset bonum - и увидел Бог, что это хорошо. Ничего хорошего. Например, его краткая семейная жизнь свела его практически к нулю. Он оставил старых друзей; газеты и журналы, которые надо было читать только после нее; особей женского пола, включая кошачье-канареечных; порнуху, которая ее раздражала; совместные прогулки и путешествия, заканчивающиеся скандалом у ювелирных лавок; деньги как таковые; надежды на продолжение рода; воскресные трапезы; футбол по телевизору... Чем спорить и унижаться, легче было ставить очередной крестик. В итоге он приобрел достаточную душевную форму, чтобы развестись, когда она наконец его бросила, влюбившись в более достойного дурака. Если это bonum, то - да, он согласен. Избавился от привязанностей, будь доволен. Hic locus, hic saltus - сиди и прыгай.

Сколько прошло времени после ночи? Бог весть. Он вышел на обычную свою прогулку перед домом. Как всегда шел вдоль шоссе, по которому с одной стороны неслись машины, с другой - была аллея. Тут меньше прохожих. Как всегда сжало голову чрезмерностью ощущений человека, который не знает, куда себя деть. То же и за гробом. Сперва конвульсии, боль и рвота, потом, затихнув, бродишь вдоль Луны и Млечного Пути. Разве что спустишься в ад, чтобы побеседовать за чашкой кофе с хорошенькой душкой, с владычицей морскою. Главное, не пить кофе, не есть, чтобы не заболел живот, чтобы ты не остался там навсегда. Привлекает новизна ощущений, а дальше все как обычно. Потому что -  снаружи, где судят по вывеске, которую не ты выбирал. Тех, кому он звонил, или не было дома, или не было на свете. Он изучал их досье, вступал в переписку. Они не отвечали, ну и не надо. Обычная логика суждений тут не имела силы, так как не только он, но и они были вне суда. Иногда его находили и извлекали наружу, чтобы он оказал помощь то одному, то другому высокому чину и бандиту. Были случаи поразительные, уроды необыкновенные. Гонорар он раздавал тут же в метро - нищим и гражданам вроде него самого. Неустойчивое наружное равновесие помогало тем глубже закапываться вглубь.

289.

"Мне некуда ехать и незачем. Россия полностью соответствует мнению невротика о внешнем мире. Он страшен, враждебен, абсурден и не дает надежд на реализацию. Короче, здесь надо быть подонком, чтобы быть. И вот вам подарок: это не история болезни, но просто история. Внутренний мир классического невротика здесь предельно объективирован в социальных институтах. Пусть уезжают психиатры - исходя из своих западных теорий, они даже не сумасшедшие, просто кретины. Я у себя дома, пусть это и дурдом. А дальше уже начинаются дежурные рассуждения о тайной силе, хранящейся в этой земле и этих людях. Мы вынуждены испарять из себя некоторые мысли с правильностью физических тел. С этим приходится мириться как с потением в жару. Пользуйтесь дезодорантом, как я, и вас не услышат во всеобщей вони, называемой литературой и историей мысли. Вы знаете, дорогой, как меня волнует высказывание Декарта "Cogito, ergo sum" - мыслю, следовательно, существую. Это из его "Начал философии". А вот из "Конца". Как опытный шпион, каковым он был всегда, конец шифра он написал на своей могиле: "Bene vixit, qui bene latiut". Хорошо прожил тот, кто хорошо спрятался. Одна из лучших шуток, которой можно считать и все Новое время, основанное этим Декартом. Мыслю, следовательно, существую, следовательно, невидим. Класс? Вот мы так и живем в латентном состоянии. И это правильно. Сограждане наши так открыты и эмоциональны, что вынуждены всячески подавлять в себе это качество вместе с сопутствующей совестью и милосердием. Вчера на улице я подверглась нападению нескольких молодых людей противной наружности. Сперва я кричала достаточно тихо, деликатно. Потом громче. Потом вовсе в голос, мне было больно, стыдно, тошно, и смерть, что называется, совсем рядом. Конечно, никто не помог. Видно, что-то во мне было не в порядке. Или наоборот? Нелеп писатель, пишущий для избранных, но ждущий общего признания. Нелепа мыслящая особь, желающая быть на виду, хотя бы и у благопристойной толпы. Сама виновата, гласит народная мудрость. Оправив смятые и грязные юбки, я поковыляла домой, соображая, что бы мне принять, чтобы остановить обильное кровотечение. Чувство не из приятных. Не волнуйся только, сейчас все уже нормально. Перемелется, станет пищей ума. Я представляю себя на месте прохожих, старавшихся казаться равнодушными. Их баланс между жизнью и смертью из-за угрызений совести кажется мне невыносимым. Только частное пространство, которое они себе выделили, и позволяет выжить средь властей и бандитов. Хорошо мысли и будь незаметным, опять вторю я. Так же хорошо, что нет медицины, полиции, обучения. Будучи вынуждена напрячь собственные силы, я и выздоровела быстрее обычного. Ночь была ужасна, но не умерла ведь, наоборот. А представь мое счастье, когда я заперла все двери, замки, отключила радио, телевизор, проверила горячую воду, холодильник, батареи отопления, которые оказались теплыми - ругаешь начальство, а кто начал отопительный сезон, Пушкин? Момент счастья так похож на вечность..."

290.

По сравнению со всем тем, что думаешь, знакомство с реальной женщиной сродни электрическому разряду огромной силы. Тебя встряхивает, и организм, от мозгов до яичек, встает на свое место. Инстинкт великое дело, и ты готов к употреблению. Ну сначала выглядишь дурашливо, не без этого. В основном, из-за доброты. Пока не переспишь с дамочкой, прислушиваешься к каждому ее слову. Зачем? Тем более, что есть можешь с редкой из них, из-за спазм кусок застревает в горле, пот катится со лба, желудок схватывает, нехорошо. С другой стороны, что это как не естественный отбор суженой? Легче верблюду пройти в ее иголочное ушко, чем тебе расслабиться с ней, отдохнуть, воспрять духом. К тому же ты глухо ввертываешься в воронку чужой судьбы. Не знаешь, чего ждать от нее еще. Когда она ему наконец позвонила, он был уже в плохом состоянии. Кто-то из общих знакомых сказал, что он пишет, но при этом почти не выходит из дома, а когда один раз видел его на какой-то выставке, у него был явно поехавший вид. Она все это прикинула, посмотрела на себя в зеркало, доставит ли ему удовольствие ее видеть, спросила себя, действительно ли ей больше всех надо и - позвонила. Голос ей его не понравился, хоть он явно старался не мычать, правильно кончать  фразы и поддерживать видимость интереса к ней самой. Минут десять она рассказывала все, что только ей в голову приходило. О фильме про Набокова-шахматиста и бабочника, какую-то пушкинскую строфу про непонимаемого никем поэта, вообще как можно больше стихов, действуют успокаивающе, о дне рождения маркиза де Сада, чуть разминувшегося с днем защиты детей, и как она чуть не попала ребенком под такого де Сада. Спросила, может, он выйдет прогуляться с ней перед домом? Она сейчас подъедет, минут через сорок будет, позвонит снизу по домофону, он наденет плащ и выйдет, ничего больше. Она почитает ему свои стихи, чужие, как он захочет, или просто помолчит, можно? Нет, не надо было спрашивать. Просто сказать, что выезжает. Она поняла это, спросив, когда уже было поздно. Он начал что-то о плохом самочувствии. Прервал себя более резким суждением, что нет, не надо. И наконец, что перезвонит ей, сейчас ему нельзя. Что нельзя? Да что же это за осень такая, когда опять все с ума посходили? Она представила как будет выглядеть глупо, когда придет, станет звонить в дверь, а он не откроет. Или откроет и - что дальше? Она оделась, надушилась, плащ длинный, а платье короткое, это правильно. Трусики кружевные, а лобок подстриженный, ох грехи наши тяжкие. Слишком мало осталось удовольствий, сам погибай, а товарища выручай. В метро, понятно, ехала в очень сложных чувствах. Рядом с его домом зашла в супермаркет, где купила заливное, салаты, овощи, шоколадный десерт, бутылку хорошего, как надеялась, красного вина, ананасовый компот. Куда она денется со всем этим у закрытой двери? Отдаст соседям, чтобы передали. Они могли бы жить с ним как сестра с братом. Писать книгу "Борьба с Богом и дружба с Ним". Но у него свои вопросы, она будет только мешать ему. Она словно изнутри его чувствовала сейчас. Морщилась, чуть не плача.

291.

Прыщики на ее попе, разглядываемые с нежностью и любовью, примирили его с жизнью. Трогать, мять ее округлости были высшим удовольствием. Ничего больше и не надо было, только растекаться по ней желанием. От нее всей исходило тепло, которое он чувствовал брюхом. Он вдыхал это все, ее запахи, сладкие испарения кожи. Тропинка вилась меж двух ягодиц в темную аллею, где прогулка сулила наслаждения простые и здоровые, не чета закатываемым на киноэкране глазам, уроненному в траву дамскому зонтику и частому, почти истерическому дыханию ее с всхлипами. Товарищеская прогулка в горы. Чтобы не увидел случайный прохожий, спрятались за густыми кустами. Она разделась, и волнительный соблазн тем более овладевал ею, что сейчас вот возьмут и увидят ее, такую голую. Если бы еще не муравьи и не эти мелкие мошки, которые щекочат спину и, того и гляди, запутаются в густых ее и там, и там волосах. А согласна ли она вместе с ним стать этой мошкой, маленьким существом эротических фантазий Свифта, ползающим в интимных дебрях больших женщин и мужчин? Проснувшись накануне утром после беспокойного сна, он не зря ведь обнаружил, что превратился у себя в постели в человека. И это напугало не меньше предшествующего ощущения, что он дремлет в кресле бескрайнего Франкфуртского аэропорта, а напротив сидит нечто, ухмыляясь и показывая ему пистолет с глушителем, которому он прострелит понятно что, как поэту Федерико Гарсиа Лорке. Тогда-то он и обнаружил себя уже умершим, в перьях, с птичьей головой и прочими приятными, как оказалось, несовпадениями. Лучше быть животным в кошмарах, чем человеком наяву. Но, кажется, она не полностью разделяла его фантазии. Во всяком случае, девушка с корзиной и на ослике, которую он встретил, поднимаясь в горы, была явно из запасников д-ра Фрейда. Только бы она не говорила: "О-о-о, наконец-то ты ожил, давно пора... " Как ожил, так и умрет. Ночь приходит с неизбежностью маятника, и, к сожалению, ничего всерьез не решено. Но пока-то стоило воспользоваться хорошим настроением. Он ее несколько разочаровал, предложив быстро умыться и куда-нибудь съездить. Скоро зима, а тут солнышко, золотая осень, немотивированно потеплело. Опять бродить от одного новостроечного магазина до другого, - обреченно спросила она, - вернувшись домой с полными сумками продуктов? Дудки! - заявил он. - Можно, пока без визы, поехать в Прагу. А он так предлагает Симферополь. Вдруг еще до вечера успеем попасть к морю? Она не поверила, но быстро стала кидать в сумку платья, купальник, его плавки, рубашки. Много не бери, теплое оденем на себя. Она смотрела на него чуть ли не со страхом, неужели не шутит, не передумает? Его не поймешь, семь пятниц на неделе, настроение меняется как осенняя погода. Ну да, дорога в аэропорт, в лучшем случае, два часа лету. Зато там пустынный старый Крым, нищета, бархатный сезон, завод коньячных вин, и они с долларами. Легко вообразить себя к вечеру другим человеком. Она узнала, когда два ближайших рейса. Заказала по телефону такси. Правда едем, я не верю. Только ради любовной повестушки, которую ему писать.

292.

Мало того, что такой серый день, так еще с балкона дует, а тепло в трубах отопления практически не прощупывается. Как пережить в таких условиях зиму, непонятно. Она подтащила мешок с домашним тряпьем поближе к порожку балкона, постаравшись заложить им самые большие щели. Так темно, что в полдень можно зажигать настольную лампу. Игра вполне стоит выросшей платы за свет. Впрочем, полдень проходит невообразимо быстро, уже три часа, и это повторяется каждый день. Она жмет кнопку приемника, который решилась купить как раз накануне подорожания, деньги все равно бы пропали. Одна из немногих ее удач. Приемник настроен на волну "Эха Москвы", она с интересом слушает новости, курс доллара, выросший на двенадцать копеек, погоду на завтра. Опять дождь. Тоже хорошо, потому что она никуда не пошла сегодня, не пойдет и завтра. Пока там разберутся, что она уже не в их власти, она вполне успеет получить еще одну зарплату. Ей совершенно не стыдно. Даже по скромным подсчетам она заработала в полтора раза больше, чем получила. Одни ходят на работу, где вообще ничего не платят, говоря, что на что-то надеются, а на самом деле, чтобы не сидеть дома с супругом, с детьми, которые осточертели. А она не будет ходить даже туда, где платят, но платят люди неприятные, с которыми у нее нет и не может быть ничего общего. И дома ей хорошо. Потому что одна. И она знала, что на черный день должна быть одна. И когда получала последние два года большую зарплату, машину покупать не собиралась, и дачу не собиралась, и евроремонт делать не собиралась, и итальянскую мебель покупать. А знала, что все бросит, и денег ей должно хватить минимум на два года. Так и будет. Книги в шкафу. В квартире тихо. Чуть пахнет пылью, но когда начнут топить и не будет так зябко, она откроет окно и проветрит. А пока и так хорошо. В старших классах школы мечтала стать философом. Взяла в библиотеке учебник научного коммунизма, дуреха, выписывала цитаты. Потом по настоянию родителей училась на инженера. Как тогда говорили? Средним инженером быть не зазорно. Как и средним биологом. Средним чертежником. А вот среднего актера, среднего писателя, среднего философа не бывает. Поняла, дочка? Ой ли. Все вышло прямо наоборот. Ни инженеров, ни биологов, ни чертежников. Ни средних, ни каких иных. И правильно. И очень хорошо. Она за реформы. Чтобы вообще от этой гнусности ничего не осталось. Работала инженером, покупала философские книги. Первую прочитала, очень гордилась. Голова чуть не треснула. Какой-то наш советский об экзистенциализме Ж. -П. Сартра. Сейчас все это греет душу. Один черный шеститомник Канта чего стоит. Как раз для зимы. А на полях будет писать свою девичью чушь. Во, жанр! На кухне запас еды, покупаемой вместе с книгами. Гречка, макароны, геркулес, консервы, горох, бульонные кубики. Можно ничего не бояться. Она впадает в беспокойство, когда надо куда-нибудь идти, не спит ночью. А тут время немерено. Телефон молчит. Подругам сказано звонить только при наличии достойной, хорошо оплачиваемой работы. По нашим временам можно не беспокоиться. Даже обогреватель на зиму купила.

293.

Выходить надо было в десять утра. Перед выходом просили позвонить. Она ночь почти не спала. Встала чуть свет, убрала, приготовила сыну завтрак, отправила его в школу, стала готовиться. Приняла ванну, вымыла и покрасила голову, высушила. Есть совершенно не хотелось, для проформы поклевала что-то. Когда накрашивалась, все думала, что и чего будет. Что ей скажут, что она скажет. Мысленно - на винте. В таком состоянии вылетаешь из дому, проносишься по городу, отстаиваешь очередь, - всё, как мгновение. Уже стоя в пальто на выходе, позвонила. Дали отбой, все откладывается на неопределенный срок. Минут десять ушло на упадок и разочарование. Постепенно только переоделась в домашний халат, начала вытирать пыль в комнате, чтобы чем-то занять себя. Вытряхнув тряпку из окна, постояла, глядя на дорогу. Полила все цветы и у себя в комнате, и у сына. Прибрала у него валявшиеся на полу вещи и книги. Посмотрела как во дворе сосед сверху поднимал "ракушку", выводил из нее машину, снова опустил с металлическим стуком, сел за руль и уехал непонятно куда и зачем. Сверху он чем-то напоминал парня, который стал отцом ее ребенка. Сколько было тогда волнений. Сейчас можно только удивляться себе тогдашней. Зачать за две недели до свадьбы с другим! Только она могла такое учинить. И как волновалась, чтобы никто ни о чем не догадался. Ни маме, ни подружкам ни полслова. И еще чем-то была горда, воображая себя пупом всемирного детектива и жертвой моральных интоксикаций. Теперь вот надо искать ему деньги на теннис, на тренера, на мячи и экипировку, на зимние сборы в Испании. Искать спонсоров, потому что мамину квартиру, которую сдала грузинам, они и не освобождают и не оплачивают, а бандиты, которых она наняла, видно, с этими грузинами сговорились и теперь наезжают на нее саму. Вполне может кончиться потерей жилплощади. А все потому, что видят - одинокая, заступиться некому. Но она еще поборется, плакать не будет. Деревья перед домом, которые посадили недавно на субботнике, уже потеряли половину листьев. Почувствовала, что на нервной почве проголодалась. Пошла на кухню делать овсянку. Только, казалось бы, попала в нужную колею, настроилась уже, и опять все насмарку. Опять она никто и ничто. Как в молодости. Когда слоняешься без цели по улицам, читаешь стихи случайным знакомым, желая понравиться, заглядываешь в чужие освещенные окна и заменяешь реальность любой мечтой и фантазией. Если бы не сын, вполне можно было подумать о прыжке из окна. Но на него это произведет плохое впечатление. Мальчик закрытый, мама покончила с собой, значит, и над ним это будет висеть. Не надо. "Зачэм нэ нада, я и сама нэ хачу! " - зачем-то сказала себе вслух и даже не улыбнулась. Вспомнила, что не посолила, не посахарила овсянку, но так и стала есть, автоматически проталкивая в себя. За квартиру уже полгода не плачено. Ну и хрен с ним. Ей, как нормальной белке, нужно колесо: на работу, с работы, купить в дом еду, каждый четверг траханье с мужиком. Это заряжает на жизнь. А так. . . Шла по коридору мимо зеркала, ужас: серая женщина без лица. Собственная мама. Что-то с этим надо делать.

294.

По дороге в Черкизово на заседание акционеров позвонил из пробки секретарше, сказал, что сейчас продиктует ей записку, которую она в три часа отправит с шофером по следующему адресу. Записывайте. У него было полное ощущение, что все это уже было. Нужно охватить слишком многое, и, чем дальше, тем больше. Каждый день - в движении, в придумывании ходов. Его затягивают знакомства. Он, как наркоман, живет новыми людьми. Сначала придумывает, потом знакомится на самом деле и снова их же придумывает. Неудивительно, что чем ближе к финишу, тем явственней deja vu. И еще. К пяти часам надо купить французские духи и шампанское"Дом Периньон" и передать ему. Пусть она возьмет деньги в сейфе и в обеденный перерыв купит духи на свой выбор, только самые лучшие. После чего - как раз будет три часа - соединит его через мобильный со следующим номером. Продиктовал. Нет времени на особые изыски. Это во-первых. Во-вторых, сама пассия не отличалась, кажется, той тонкостью, которая нуждается в специальных подходах. С годами понял, что люди довольны немногому. Порой даже слишком немногому. Чрезмерная деликатность только вредит. Он вырулил на осевую и погнал по встречной полосе. Его дело взять крепость, готовую отдаться в отсутствие мужа. Справки наведены, - тот будет отсутствовать еще три дня. С шереметьевской таможни обещали позвонить, когда будет идти через контроль. Ровно в три секретарша соединила его. Он проводил совещание. Как раз по поводу связей фирмы. Почему на работу берут одних бездарей? Потому что круговая порука. Есть свои и - все остальные. По чисто моральным причинам "свои" не могут быть талантливы. Ладно. Он отвлекся. Взял трубку, но, выходя в свою комнатку, закрыл мембрану и договорил: "Те, с кем надо договариваться, тоже "свои". Поэтому вы понимаете друг друга. Отговорок никаких больше не будет". Он поменял тон. Напомнил ей, кто он такой. Где они встретились. О чем потом говорили. "Я помню вас. Помню, конечно". От звука ее голоса у него как у полковой лошади сразу улучшилось настроение. Перестал давить затылок. Он сам не заметил как начал улыбаться. Стал говорить комплименты. Сразу возникла волна, как и в первый момент их знакомства, которая несла их поверх слов. Он признался, как будто желание это возникло только что, даже голос понизил, что очень хочет ее увидеть. Возникла пауза и как раз в это время в ее дверь позвонили. Принесли цветы. Она была то ли польщена, то ли ошарашена. Прочитала записку. Поблагодарила. Он кожей ощущал этот образ мужчины ее мечты, который разыгрывал с удовольствием и даже с надеждой, что когда-нибудь они вместе посмеются над этим образом, чтобы шагнуть еще дальше. Но если даже она дура, и это ее предел, она все равно волновала его сейчас. "Вы знаете, - как будто ему только что пришло это в голову, - вы не будете возражать, если я заеду за вами часа через полтора, и мы поедем в какой-нибудь ресторан поужинаем? Или лучше за вами прислать машину? " Она словно шла к нему на веревочке. Сказала, что не совсем здорова и думала сегодня вечером побыть дома. "Тогда я подъеду ненадолго, - изобразил нечаянную радость. - Посоветоваться хотел кое о чем. По-стариковски". И как можно нежнее выразив радость скорого свидания, положил трубку. Так. Все нормально. Подарок уже есть. Он сделал два срочных звонка. Подвел итог совещания. По дороге шофер купил у метро фрукты. С пакетами он поднялся на нужный этаж. В замужних женщинах есть что-то особенное - мягкое, спокойное, основательное. Ухоженность, которую так ценят мужчины. Он прямо с порога и стал ей это говорить, как бы переводя знакомство в существенную, интимно-душевную сферу.

295.

Когда позвонил сын и спросил, может ли сейчас подъехать, он был с дамой. Хорошо, хоть позвонил, а не так завалился. Дама подмылась, оделась и ушла. Не пошел ее провожать, прибрал квартиру. Открыл окно, чтобы выветрить едкий запах духов. Впрочем, неважно. Сын не был, наверное, полгода уже. Даже непонятно, что понадобилось. Хорошо, если деньги. Загадал, что в этом случае даст много. Еще на полгода покоя, не меньше. Может, его матушка заболела? Тогда он ни при чем. Можно было об этом и по телефону доложить. Они-то и расстались, по сути, из-за него. Как говорится, сложный ребенок. Как будто есть легкие. Книжек не читал, учиться не хотел, целыми днями пропадал неизвестно где. Она каркала, что кончится тюрьмой. Чтобы он вмешался, был отцом, сурово наказал, дал в рожу и прочее. Он сделал это и выгнал его. Вскоре ушла и жена. Требуй она от него добра и всепрощения, он был бы добр, ему все равно. А с сыном, действительно, не было точек соприкосновения. Сын он или не сын, а чужой. С чужими он не общался. Вот и все. К тому же видел все наперед - на целую жизнь. Сдохнуть самому было бы облегчением. Но это не от него зависело. Сказали выгнать из дому, он выгнал. То, что жена это не простит, тоже было ясно. Ненависть к сыну их соединяла. Объяснять это? Зачем, все равно не поймет. Если бы сын занялся воровством, развратом, наркотиками, это бы его не удивило. Но он вроде утихомирился. Жил с какой-то странной девушкой. Сочинял музыку, стихи. Сидел в Интернете. Другая жизнь. Стань он гением, это бы его тоже не удивило. Все шло побоку. Или с готовностью впасть в старость или жить отдельно от всего и всех. Своей жизнью. В довершение всего он ждал, ждал сына, а тот так и не приехал. Зачем, спрашивается, звонил? В следующий раз он тоже может уйти из дома, пусть целует замок. Или случилось что? Он вздохнул, болела голова. Открыл Псалтирь. "Услышь, Господи, правду мою". Всегда читаешь его взбудораженный и каждый раз новыми глазами. "Ты посетил меня ночью, искусил меня и ничего не нашел". Это он родился не ко времени, а сын - только естественное продолжение нестыковки. Не он отринул сына, а тот - его. Отказавшись быть таким же никчемным, став никчемным же, но по-своему. Осточертело. Лично он упрется и - будет. Позвонила дама сказать, что добралась домой и что сын? Он сказал, что тот не пришел, а он говорить не может, позвонит потом. Потом кто-то звонил в дверь, он не открыл. И телефон отключил. Каждый человек совершенствуется в сужденной ему форме, а потом умирает. Больше ничего.

296.

Хочется стать большим и красивым, да только незачем все это. Ни царей нет, ни чудес света, и самое скучное это попасть внутрь "Тысячи и одной ночи". Мельтешня немотивированных приключений, каких в жизни не бывает, а, стало быть, нет. Нас погубил реализм. Мы заброшены, никому не нужны, и после мамы никто о нас больше не позаботится. На вялом закате времен нас больше не заманишь в истории. Поэтому единственное развлечение это смешать чтение с письмом, а сон с тем неясным, для знака отличия чего придумана логика. И катись колбаской по Малой Спасской. Взять, например, его. С чем ассоциируется у него высшая власть? С правильной жизнью. А правильная жизнь? С окружением красивых девушек, желательно голых. С шести-семи его лет идеал практически не изменился. Когда после концерта он оказался в окружении молоденьких музыкантш, смотревших на него во все свои блестящие, смеющиеся, влюбленные глаза, он просто не знал, куда себя деть. Кажешься нелепым, скомканным, полуслепым, поскольку глаза разбегаются. На кого смотреть, с кем разговаривать, не обидев остальных? Неразрешимая проблема. Бежать за коктейлями, чтобы их угощать? Несолидно. Перед ними играл, старался знаменитый джазист, было так хорошо, что не хотелось ни двигаться, ни говорить - все как обычно. Приятель, который слушал выступление, восхищаясь виолончелисткой, куда-то сгинул, хотя вот она, хорошенькая блондинка, правда, довольно крупная на его вкус. А остальные? Так и останутся нерасколдованными, внешними, напоминающими то ли подруг его сестры в молодости, то ли знакомых жены, то ли одноклассниц дочери, какими те станут через пару лет, причем все вместе и мимо, мимо, на одних улыбках и скованной приятственности друг другу. Студентки мединститута на вечере у курсантов артиллерийского училища. Сейчас разойдемся во взаимном сожалении, а что делать. Причина в отсутствии высокой культуры неги и разврата. И если не он, монарх, введет ее, то откуда ей взяться? Так сидел он, задумавшись, пощипывая бороду и слушая любимый "Караван". Все прояснилось. Ни спешить, ни бояться нечего. Все явится само собой и точно так же падет в рот. Не надо ни суетиться, ни дергаться. Сие и есть нега. Покой, любовь, правильное поведение мужчины. Было бы ему куда ехать, взял бы такси. А так пошел до метро пешком. Ты должен понять, что этот стареющий чурбан животом вперед, которого ты несешь ногами, есть представитель некой мудрости в данном, сошедшемся в точку, месте. Пусть их смотрят. Тебя с этого места уж не сдвинуть. Так получилось, и не тебе судить, почему. Взгляд его сосредоточился, и девушки разошлись, неудовлетворенные, искать счастья в иных местах. Оставался еще задний ход сна, темная лестница одолеваемых снаружи пейзажей и сюжетов. Тихий парк с прудом и расходящимися в обе стороны аллеями. Охота же гулять с девками. Гуляй, как всю жизнь, один. Два лебедя проплыли по зеленоватой к вечеру воде. Белка прошуршала по траве и с ходу взлетела на ветку ели. Как только не больно лапкам. По мере шагов голова тяжелеет, значит, это не сон. Только во сне делаешься легче.

297.

Когда жена готовила еду или ходила по магазинам, он испытывал дикое чувство вины. Такая красивая, молодая, тонкая, умная - неужели должна тратить всю жизнь на эту глупость? Тем более, оставшись такой и после рождения пятерых детей. Он был больше других рад, когда она наконец устроила свою личную жизнь, а он с детьми смог переехать в купленный в семидесяти километрах от Москвы бревенчатый дом. То есть переехал, конечно же, только с двумя маленькими. Старший уже ездил в институт, двое средних должны были посещать школу. Как-то все устроилось, он не вникал. Готовка, стирка, уборка занимали времени немного. Как и поход в магазин. Ближний, где покупался хлеб, молоко и старые вафли, с которыми они пили привезенный из Москвы чай. И дальний, у станции, в четырех километрах от дома, по довольно приличной в хорошую погоду дороге, где было все. Относительно, конечно, все. Но много. Через выходные приезжали старшие дети. Привозили из Москвы хороший чай и сигареты, к которым он тут пристрастился, поначалу не думая, что может сорвать сердце. С детьми было довольно суматошно. Главное, что и он становился дурашлив и не мог из этого выбраться. Основной образ должен был быть другим: "отечек", как называла его дочка, с большой круглой седой бородой и вечно за книгами. Чтобы успели еще внукам своим рассказать о чудаке. Главное-то, конечно, не знают. Как, родив детей, ты отделяешься частной своей жизнью от государства. Потом же, наплевав на детей, возвращаешься в себя. Вроде древнего индийца, который, обустроив дом, на все чихает и в голом виде сваливает в лес, где предается философским излишествам. И хоть у нас не Индия, а холод, это еще прочней замыкает в себе вбок человечества.

Деревенский дом это только говорится так легко. Основная жизнь уходит на самообеспечение. Но воду таскать из колодца ему, например, нравилось. Жаль, про запас нельзя было набрать. С соседями сошелся, хотя со стороны выглядело диковато. Кругом, в основном, бабы, а он, мужик, ничего не мог делать руками, разве что Пастернака почитать на закате. Но, добрый, сперва не побрезговал хозяйкой, всего-то лет на семь его старше. Деда она давно уж схоронила. Потом ее дочкой, разведенкой. Потом уж и внучкой, которую учил писать вступительное сочинение в медучилище. А там, кстати, и племянница время от времени наезжала из Рязани. Так что вкладывать таланты ему было куда. Сперва боялся, конечно, что деревенские ему поотрывают яйца, но тоже как-то обошлось. Может, втайне почитали за барина, ему и такое в голову приходило. Дети привозили и книги. Сын-студент, по собственной инициативе, "Алхимию экстаза" в виде тантристской энциклопедии. Здешняя жизнь убаюкивала и надо было предпринимать усилия, чтобы каждый день мыться, писать стихи, не пить горькую. Он физически чувствовал как мозг принимает форму окружающей среды. Волновали и малыши, которые наотрез отказывались читать сами и слушать то, что читал им он. Единственное услаждение, что от жены никаких слухов. Надеялся, что она уехала за границу, а там когда-нибудь и о детях вспомнит и заберет к себе.

298.

И надо бы прервать свое одиночество, и нет сил. Когда с ней знакомились в компаниях и на улице, она прекрасно представляла все, что будет дальше. Видно, это болезнь, так все знать заранее. Но и неожиданностей не любила, сыта по горло. Другое дело, если бы можно было общаться одними кончиками пальцев, наощупь. Тогда и тебя ощущают как ты есть, а не как выглядишь. Женщины ее поймут. Мужчины слишком напористы, телесны и вдруг опадают, когда не ждешь, исчезают. Все не в такт. Будут лезть в душу и в попу, а тебе всего-то надо, чтобы касались. Легко, нежно, едва-едва. Жизнь на полутонах. Этот мир не рассчитан на полное счастье. Она знала, что придумает себе другой мир, создаст его, а затем уже найдет себе людей, с которыми будет жить. Поэтому и пошла на все те авантюры, на которые пошла. Не из-за власти же над людьми, которых терпеть не можешь. Когда началась раскрутка фирмы, она примерно очертила порядок цифр, на которые рассчитывала. В выборе между Испанией и Кипром остановилась на первой. Все вкладывала туда. Ей казалось, что счастье это - самодостаточность. Дом, участок, забор это первый шаг. Каждый свободный уик-энд летала посмотреть, как идет строительство. Оказалось, что за три месяца тебе делают мечту жизни. Причем, не одной жизни. Она была уверена, что понадобится несколько воплощений. Все как водится: бассейн, просторные холлы и комнаты, зала с балконом для оркестра, чудеса сантехники в полудюжине туалетов и ванн на трех этажах, веранды, затененные пахучими экзотическими растениями, солярий на крыше. Несколько знакомых по прежней жизни, на которых, как ей казалось, могла положиться, стерегли и ухаживали за всем этим хозяйством. Прикупила несколько знаменитых картин на стены. А игра все закручивалась, и пора уже было из нее выходить. Не шестым, а каким-то десятым чувством она поняла, что надо спрыгивать. Денег было достаточно, ничто не предвещало угрозы, но она продала свой пакет акций за полгода до кризиса. Потом бы цена упала вдвое. Купила богатый домик для отвода глаз, перевела в него тех, кто сидел у нее в Испании, и уехала. Может, она не до конца понимала, в какой изоляции окажется там. Русских соседей ей не надо было, как и им ее. Для местных же она была "мафией". Плевать. Лет через двадцать тут будут другие владельцы, забудут даже слово такое. Все относительно, только мир, который она хотела построить, был абсолютен. Попробовали к ней подкатиться по поводу налогов. Юрист, которого она привезла из России, оказался полным козлом. Через еще одну неудачу нашла наконец специалиста, который человеческим языком объяснил ей, сколько и по какому поводу она теряет. Продать виллу и купить в другом месте было дешевле, но она не хотела уже ничего менять. Пусть идет как идет. На ее век хватит. Когда все наконец отстали, она поняла, что остаток жизни посвятит себе. И чем дольше, тем лучше. Найдет мужичка из интеллигентов, который согласится на проведение над ним опытов любви. Никаких садо-мазо. Подержать месяц на одном чае, хлебе и книгах. На страхе смерти и женщины. Будет приходить к нему.

299.

С заграницей странная у него получилась история. Десять лет назад, когда началась перестройка, Запад казался таким блистающим, что даже неразличимым на взгляд раем. Первыми рванули художники. Его, как и других, незапятнанных связью с режимом стали наперебой приглашать. Кто? Почему? Отсюда и не разберешь. Сперва оказался в Ницце. Ну это говорится "Ницца", а на самом деле маленький провинциальный поселок, название которого забыл как только домой вернулся. Коллекционер русской живописи пригласил в свою виллу, пожить, отдохнуть от коммунизма, поработать, если есть желание. Откуда деньги? Отдаст работами. Языка он не знал. Скукотища страшная. Ну походил пару дней по местным поселковым магазинам, поахал изобилию. А денег купить что-нибудь себе и домашним все равно нет. Заказчик привез его в первый день, представил своему брату, который ни слова по-русски не знал и уехал обратно в Париж читать какие-то свои лекции в Сорбонне. Он поробовал было намекнуть брату насчет денег в счет будущих работ, но тот только нагло разводил руками, пожимал плечами, мол, ни хрена не понимаю и вообще никаких нет указаний. Дал десять франков на дрянные сигареты! Воды горячей даже не было. Это позже он понял, что воду отключили, потому что за нее платить надо было отдельно жалко на него тратить. В общем, он понял, что это ловушка, а что делать. Денег на дорогу нет, знакомых не было, что происходит, не понимает. Натуральный дикарь. Покантовался и сел картинки писать, чтобы с ума не стронуться. Кормили его дрянью. Он брал хлеб с сыром и уходил с утра с мольбертом писать улочки, дома, горы. Работа шла, и надо было просто что-то делать, чтобы себя уважать. У них-то все это и было просчитано. Написал десятка три картин. В ближайший выходной профессор сраный из Парижа не приехал. Занят, мол. Только в следующее воскресенье заявился. Улыбается, обнимает, гундосит как он его любит, какие хорошие картины, хорошо ли он здесь отдохнул? Ни хрена себе отдых, падал от работы с ног, вымотался до предела. Не искупался ни разу, так тошно было. Короче, поблагодарил и сказал, что должен уехать в Москву. - Да побудьте еще, неужели соскучились по своим коммунистам? - Даже непонятно, издевались над ним так, что ли? Потом говорил с другими художниками, у всех то же самое. Еще короче. За три десятка работ 100 на 80 тот заплатил ему тысячу франков и еще считал себя жутким благодетелем. Как же, дорогу оплатил в оба конца, визу, бесплатное проживание, краски, холсты, овсянку и десяток яиц, хорошую погоду, свою дружбу... С горя он накупил на эти деньги всякой дряни в местном магазине, который, как он потом узнал, брату же и принадлежал! Ну французы, ну дельцы... Потом с ним еще сотворили примерно такую же подлянку в Англии. А там, к счастью, спрос на русское искусство упал, из Ленинграда холсты вывозили вагонами, их оставили в покое. В Москве познакомился с чикагской галеристкой. Делала там его выставки. Брала 50% за продажу. В гостинице пытался затащить ее в постель. Она удивилась, зачем, у нее муж, что за домогательство? А ему просто для душевного общения. Так и не поняла.

300.

За продуктами выбиралась на станцию. За червонец на попутной машине. Чаще всего договаривалась, что он же подождет ее у магазина и еще за десятку отвезет обратно. Народу было немного, она сметала с полок в сумку, что под руку попадалось, и только дома, разбирая, удивлялась, зачем ей это. Для развлечения, для коллекции, для подарка, отвечала сама себе. Деньги надо же куда-то девать. Старалась надолго не отлучаться, хотя обычная снаружи хибара ее и была укреплена изнутри металлическими дверями и спецзапорами против пожара, воров и наводнений, как сказал ей бригадир московских фээсбешников. Она сама толком не понимала, зачем было ее забрасывать в такую глушь, устанавливать дома генератор на случай отключения тока, ставить систему капканов на местных алкашей, грабивших подряд всех дачников. Видно, была установка на рассредоточение. Была продуктовая лавка рядом с домом - местная водка, пыльные консервы, куриные окорочка, по слухам, с диоксинами, серые пельмешки. Хлеб, конечно. Столь же серый. Иногда выходила ради прогулки и покупала бутылку псевдо-"столичной". Исключительно ради моциона. Ну и еще, чтобы досужие наблюдатели считали алкоголичкой. Действительно, вид у нее был так себе. Все-таки уставала сидеть без роздыха по двенадцать часов. Он приезжал только в пятницу. Оставался с полудня до вечера, что не оставалось без внимания соседей. На самом деле привозил деньги, новые данные, которые нельзя было доверить электронной почте, увозил ее работу. То, что она шифровала для общей сети, было дозированной дезой. На всякий случай. "Приятно, - говорил он, лежа с ней на ее широкой кровати, - все едут из города, а ты в город. И наоборот. Еще бы фарами не слепили. В прошлый раз нарушил инструкцию, подвез твоего соседа. Ну тот, у которого два этажа. Волновался, не спиваешься ли ты. Мужчины, говорит, все время ходят. Допоздна сидят". -  "Серьезно? " - удивлялась она. - "Абсолютно. Выразил ему благодарность от командования. Просил продолжать наблюдение, беречь себя и отмечать время посещений". - "Ну подонки. " - "Люди, чего ты хочешь? " Летом она выбиралась под зонтиком и в красном купальнике позагорать у оврага, и он подкатывался с комплиментами. Она отшила едва ли не матом. Мерзейший тип. Кабинет, зашитый в еще одну непроницаемую оболочку, был на втором этаже. Там же, где спальня и холл с книгами и телевизором. И широкая площадка, куда на всякий случай сможет сесть вертолет, и где в хорошую погоду она читала или наблюдала окрестности. К несчастью, площадка выходила на сторону соседа придурка, и она представляла как он наблюдает за ней в морской бинокль. С такого станется. На первом этаже была кухня, ванная комната, два туалета, две комнаты для гостей, которых не могло быть. Ну и подвал, он же резервная рабочая комната. Ее работа ей нравилась именно бесконечностью. Делать анализ источников, которыми ее напитывали, заказывать недостающую информацию, прогнозировать направления. Держа картинку в целом, уловить, что будет с миром через какое-то время. Ей было всегда это интересно. Теперь она так жила, благодаря ему.

301.

Издали бытийная позиция старика казалась ему самой удачной. Тебя не дернут власти, не станут бить хулиганы, отвяжутся родственники - хилый, мало сил, ну чего с тебя взять. К тому же, пограничная ситуация, как гласил Бахтин, наиболее удобна для мысли и наблюдения. Затихнешь, прислушиваясь, и уже не понятно, откуда звуки - с той или с этой стороны. Еще тощим юношей, клонимый вегетососудистой дистонией в мудрость и меланхолию, он определил себе оптимальный возраст в 52 года. Не было мочи пребывать среди этих туповатых служивых учителей. Понять и простить - сколько угодно, но учиться... Ему не повезло, не встретил в жизни ни одного учителя. Аверинцев гнусавил в шестой поточной о византийском символе золота по уже напечатанной своей статье. Народу было невпроворот, сидели на ступеньках. Леша Козулин помахал с середины ряда, что у него есть одно место, но он был с подругой, которая тут же туда и протырилась, а он почувствовал, что сейчас у него заболит живот и лучше сразу уйти. Примерно то же на спецкурсе Мамардашвили, о котором, после смерти  того, он много писал, дружа одно время с Юрой Сенокосовым. Зачем слушать кого-то, если можно прочитать, никогда не понимал он. Полтора года слушал лекции Александра Пятигорского по буддизму. Первая поточная была полной, но ажиотажа не было. Для девятнадцати лет то, что говорил Пятигорский, было откровением, которого хватило надолго. Дальше было сидение в конуре наедине с бумагой, излияния, поделенные на тысячи таких же. Из сперматозоидов лишь один попадает в матку, и ему было бы неудобно, если б это оказался он. В какой-то момент он смог лично пообщаться со всеми, кого с юности любил, читал и слышал. Легко было представить себя и с Платоном, и с Достоевским. Это даже рядом не стояло с теми мгновениями самосознанья, отчаяния и тишины, когда он был собой. У старика, казалось ему, такое бывает чаще. Снаружи его закрывает панцирь слабости, и отчаяние крепче градусом. Однако, оказалось, не так. Только в юности так близко стоишь к смерти. Дальше становишься профессионалом жизни. Закатываешь ее в какие-то консервные банки слова, семьи, любовных надежд. И чистое отчаянье становится отвратным слепком отдельных неудач. Стыдно, например, показать себя, свое дряблое наетое брюхо пригожей даме. Бесы так и резвятся в невидных за жиром ребрах, каждое из которых алчет стать Евой. Ни хрена себе мудрость. Даже нечаянные и прекрасные удачи споро объясняешь неким извращением молоденьких дев, выросших, поди, в неполной семье и тоскующих по седовласому отцу и учителю. Вяло отлюбив их, он признавался сперва себе, а потом им, что, конечно, надо жить с ровесниками. Много будут знать, скоро состарятся. Этого не надо. Как придумаешь, так и будет. Так и случилось. С трудом вникал в то, что должен был написать, слыша как за тонкой стенкой у родителей грохочет телевизор. Родители были в голове, потом в сердце, уступив место в голове его собственным уже детям. Главное, чтобы никого не видеть. Думать о своем, которого и Бог не прознает. В том старость и оказалась.

302.

С тех пор как ввели моду на отпевание, похороны стали занимать чуть ли не целый день. В церковь он приехал к концу службы, только чтобы не опоздать на автобус на кладбище. Людей было сравнительно немного. Парня подменили, это как обычно. Восковой, в дежурном гриме под кого-то другого. Чтобы никто не признал хорошего приятеля, умелого стрелка, бесстрашного анекдотчика, неутомимого преферансиста. Как двадцать лет назад в "Праге" выдавал себя за внука маршала Баграмяна и отбивал ножки у рюмок с водкой, чтобы не потерять им правильный счет. Как всегда, у человека оказалась семья, о чем невозможно было подозревать. В лица не всматривался: только на него, а потом в пол. Кивнул товарищам, но подходить не стал, имеет право. В церкви было жутко холодно. Когда-то, ввойдя в транс, они прошли душой несколько невнятных областей, пока не очутились среди странных людей с птичьими головами, вроде тех, которых изображали египтяне. Поразительно было не то, что очутились, а что вдвоем, видя совершенно одно и то же. Испугавшись, вернулись назад. Теперь, возможно, он был там на подходе. Но думалось даже не об этом. Он ведь мог и должен был стоять рядом с ним. Он был всегда. Притом, что он не попал под машину, не был убит, он умер обычной смертью. Умер как часть его самого. Стало быть, и он должен умереть как его часть. То есть это и его время пришло. Думать обо всем этом в большом, гулком, чужом и холодном помещении церкви Вознесения у Никитских ворот было неудобно и даже некстати. Но потом его закопают и вообще все забудется. Он чувствовал свое отвратительное полное тело, из которого вытащили живой кусок, не переводимый в слова и ощущения. Он не стал вслушиваться в рыдания матери и, очевидно, сестры, зачем-то сам заплакал и пошел к выходу, чтобы, стоя на улице под козырьком, покурить и дождаться, когда все кончится. Там уже стоял Вовка и Сергей. "Вот так", - сказал Вовка. Вынесли гроб, сели в автобус, поехали на кладбище. За эти полгода уже второй раз. Видно, так теперь и пойдет. Надо было ехать в чьей-нибудь машине, а тут слишком много людей, лиц, которые, с одной стороны, вроде и развлекали, а, с другой, плохо на него действовали. Хотя можно молчать, глядя в окно. Ехать было недалеко. Как раз мимо ресторана, где были заказаны поминки. В нашем возрасте похороны это еще развлечение, подумал он. Презентация покойного тела. Вообще же, если бы не отпевание, все теперь организовано. Приготовленная тележка, на которую поставили гроб и покатили к недалекой, вырытой могиле. Рабочие, взяли гроб на ленты и, крякнув, стали опускать мимо свежей глины. "Как он там? - вдруг мелькнуло в голове. - Черви готовы?" Тут и снег завился из дождя. Надо что-то придумать. Что-то придумать. И каждый раз не придумываешь. Почему? Правильно сделал, что надел теплый шарф и кальсоны. Только уши и нос замерзли, а так ничего. Развязал тесемки зимней шапки и опустил их. Родители и муж сестры деловито поправили портрет на могиле, цветы, крест, оба венка с лентами. Кто-то из родственников воспомнил, что ихние еще тут неподалеку. Пошел искать, но вернулся, не найдя. Постояв, пошли более оживленно к автобусу.

303.

Пока ехали, водитель успел рассказать и о своих проблемах с женой, и о племяннице, и об отсутствии нормальной работы. У зала Чайковского она его поблагодарила. "Да не за что, - сказал он. - Все равно я в эту сторону ехал". - "У меня только сто рублей", - сказала она. - "Сколько вы хотите сдачи?" - "Пятьдесят". - "Вот, пожалуйста". Полсотни из Медведкова, это почти что даром. Плюс она еще продала у входа лишний билет, прежде чем войти в зал. Кроме привычного концертного тепла, поразило количество известных, знакомых по телевидению лиц. И то, что почти все из них, с ней здоровались. Это просто означало, что она сегодня хорошо выглядит, ничего больше. "Встретимся в антракте или сразу перед банкетом", - успела сказать знакомая девушка, продюссер этого концерта. А концерт был необыкновенно чудесен. Наталья - гениальная женщина, судя по тому, что она все это сделала. Вивальди не просто летел над залом. Каким-то образом он возвращался из времен двадцатилетней давности, когда еще все были живы, молоды и так же несчастны как сегодня. Ничего, по сути, не изменилось, кроме ее ощущений этого зала амфитеатром и особенного его воздуха. Непонятно что, но все было другим. Во-первых, то, что нету папы. Последние годы он почти перестал выходить из дому и не очень-то хотел кого-нибудь видеть, она это чувствовала и по себе. По-прежнему писал что-то свое. То, что она видела, было четко, замысловато, выражая его большой, но все более горький ум. И написано в стиле его молодости, никому сегодня неинтересном. Недавно она относила это в еще один толстый журнал, и опять ей все вернули. Редактор отдела прозы развел руками. Мол, сами знаете, что сейчас привыкли читать, а главный идет на поводу у публики. Наследники в России тоже должны жить долго, - пошутил он, - не только сами писатели. Тогда вкусы читателей повернутся еще раз, и вашего папу снова откроют. Спасибо и на том. Она, конечно, не возразила ему, что на самом деле папу "не открывали" еще ни разу. Он умер, и в этом сначала была загадка, которую, ей казалось, она должна разгадать, а потом пришло ощущение, что она и сама на очереди и снова, как зачарованная, ничего не может предпринять. Все-таки и Вивальди раньше был другим. Все было другим. Но девочки в оркестре были молодые и замечательные. В перерыве она подошла ко всем, с кем хотела переговорить по поводу будущей съемки. Они устроят небольшой фуршет, неформальное общение приятных друг другу людей. Кто-то выступит, Вознесенский прочитает стихи, Спиваков сыграет на скрипке, Ширвиндт с Державиным исполнят отрывок из Искандера, Битов что-то скажет по случаю. Можно будет обсудить более существенные планы. В это время будет съемка. Неважно, что именно она предлагала. Она чувствовала, что им просто приятно ее видеть, разговаривать, соглашаться. Через ее милую способность смущаться, радоваться собеседнику вас захлестывала сама стихия любви. На этих людей, в свою очередь, придут спонсоры - изысканная мясная продукция, тонкие французские вина, элитные сигареты. После концерта ее пригласили к столу, но она выпила только бокал мартини и тихо ушла. И опять повезло с машиной, которая довезла ее прямо до дома.

304.

С годами научаешься выбирать подходящие для тайной работы дни. Ему больше подходили пасмурные, осенние, когда сумерки после рассвета так и не переходят в настоящий день. Настольную лампу практически не выключаешь. Кругом тише обычного. И дождь перестал, и снега еще не было, но все как бы замерло в их предчувствии. Это, повторяю, его выбор. Некоторые, как говорится, любят погорячей. Обычно те, кто работает с публикой. Они выбирают хорошую жару, когда все в городе плавится. Температура выше тридцати, на небе ни облачка. Люди расслаблены и как бы загнаны вглубь себя. Он знал коллег, которые в этот момент и расставляют силки. Главное, загнать клиента в подготовленное поле. Скамейки, пиво, фонтан, хорошенькая девушка, которая вдруг заговорит с ним. Есть изощренные способы. Вроде бросающихся в глаза странных объявлений на домах, на столбах, странных указателей, по которым идешь. Любопытно воздействие газет. Подбором материала моделируешь не состояние человека, а его действия, а дальше и геометрию передвижений. Спрашивается, зачем? А зачем загоняют в лузу биллиардный шар? Для игры. Так ему нравилась плохая погода. Позволявшая сосредоточиться. Вполне возможно, что это его загоняли в лузу. Он не исключал такого. С застекленного балкона видел как пролетели клином птицы над домами. Полил на балконе цветы, выключил обогреватель, работавший всю ночь. На улице пусто. Дети разошлись по школам, их родители разъехались по своим службам. Несмотря на то, что сотни его подчиненных корпели сейчас за высоким забором в Ясенево, он так и не мог понять, что влечет людей куда-то ехать в такую рань. С того места, которое он выбрал для наблюдения, их дела выглядели чередой непонятных бессмыслиц. Ну да, надо себя чем-то занять. Его люди, например, внедрялись в чужие компьютерные сети, чтобы манипулировать ими. Противник воздвигал системы защиты, которые они взламывали. И наоборот. Те взламывали их защиту. Он, наверное, слишком стар и скептичен, чтобы понять смысл забавы. Потому и сидит в приватной квартирке, обихоженной им самим и его незаметно стареющей подругой. Делает вид, что разогревает книгами свое воображение, придумывая все более остроумные и одновременно безумные комбинации. Особенно преуспевали в выдумке древние, которых сейчас не берут в толк. Словно зная все заранее и смеясь над всеми. Он и себя хотел бы считать древним. Такой тихий пасмурный день напоминает рабочую осень в Западном Берлине, Стокгольме, Лондоне, Ленинграде, куда он надеется никогда больше не возвращаться. Ему всегда хотелось выйти в иное измерение. Пора, мой друг, пора. Машинально обратил внимание на сварочную искру ледяного серебра, заевшую в строящемся напротив доме. Ему казалось, что они давно уже закончили. Позвонит ребятам, чтобы проверили. Может, это по его душу. Внезапно почувствовал азарт, ноздри раздулись, тело стало молодым. Не вырваться из людей. Даже ощущение раздвоенности, что ты - мысль, которой здесь нет, и ты - вот, бьешь морду противнику, - даже это ощущение сладко. Ты не можешь не таить умысел на окружающее. Вот она, секретная миссия.