1. 1 января.

Первое, что вспомнил, проснувшись, что должны прийти гости. Включил все четыре конфорки, поставил вариться для салатов картошку, яйца, сосиски, морковь со свеклой. Вспомнил, что можно сделать сырный салат с чесноком - под водочку, рыбный с крабовыми палочками, паштет. Понял, что сейчас это для него и неподъемно и муторно. Поколебавшись, позвонил Людочке, соседке. Не поможет ли? Вечером придут друзья, и если у нее нет ничего лучше, могла бы посидеть с ними. Конечно, сказала, помогу, а насчет вечера будет видно. Девочка добрая, неназойливая, этого у нее не отнимешь. Понимаешь, продолжал оправдываться он, поставил все вариться, но мне до завтра надо еще статью сделать, я не успею нарезать. Понятно, я приду. Ничего ему на самом деле не надо было писать. Пока она будет готовить, он посидит в кресле, соберется с духом, посмотрит в окно на падающий снег. Там уже все есть - водка, лук, соленые огурчики. Если сможешь, купи хлеб. Два белых, два черных. А так и селедочка в винном соусе, консервы рыбные. Главное, нарезать и разложить. Чтобы женская рука была.

Падал снег, и даже безобразный вид из окна на кубы домов напротив и школьную спортплощадку между ними был покоен и умиротворяющ. Как обычно по воскресеньям мужики гоняли мяч. На этот раз он им даже не позавидовал. После исчезновения жены он старался себя и дом поддерживать в полном порядке. Приходившие гости удивлялись как все чисто, и холодильник полный, приготовлен и суп и второе, и припасы есть, и бутылки в баре стоят, и пыль вытерта. Я просто не пачкаю, объяснял он приходящим к нему дамам и господам, прижимая чистосердечно руку к груди. С глажкой были, конечно, проблемы, но тут он призывал Людочку, которую не афишировал. Два одиночества в ночи это не для печати.

Короче, к приходу гостей все было готово. Бутылки и закуски расставлены, шампанское с водкой вынесены на лоджию охлаждаться. Сам надел выходную рубашку и брюки, Людочка пошла покормить ребенка и принять ванну. Договорились, что зайдет после семи и посмотрит по ситуации. Не понравится - уйдет тихо. Да, может, вообще еще никто не придет, и тогда поужинаем вдвоем, говорил он. При свечах, Эллингтоне и возвышенной меланхолии. Гость пошел, когда он перелистывал Беньямина, перелистывающего Пруста, перелистывающего письма госпожи де Севиньи. Толя с Мариной, как всегда, пришли первыми. С кучей подарков ему, бедному-одинокому: джинсы, которые Толя схватил себе в Париже, но оказались малы ("Смотри, Мариша, в самый раз!"), джин, всякие консервы, вещи для кухни ("Знаю, что тебе все пригодится..."). Увидев сервированный стол, Толя резко взбодрился. Сделав круг по квартире, сказал, что все голодны, время назначенное наступило, и опоздавших не ждут. "Ну что ты давишь", - попробовала урезонить его Марина, но он, действительно, был прав. Опоздавшие приходят под первое чоканье. Поэтому он внес с лоджии пару смирновских - белую и клюквенную. Остановились на белой, намазали икорку, взяли огурчиков, салата, грибков, выпили, закусили, налили по второй. Тут же, конечно, раздался звонок в дверь. Было хорошо. Он сидел в углу дивана, ел, пил, гости как бы обходились и без него, все шло замечательно.

2. 2 января.

Большего ужаса она в жизни своей не испытывала. Проснулась, рядом чужой мужчина. Чужая комната, постель, квартира. Потом все вспомнила. И их любовь несколько раз кряду. Последний раз, между прочим, не кончила и, кажется, расцарапала ему грудь. Он что- то бурчал, но так ему и надо. Вообще сложное ощущение. Что-то хорошо, что-то плохо, но смысла задумываться нет, потом будет видно. Но это чувство при пробуждении: - что я тут делаю с чужим человеком? - ей запомнилось. Сильное чувство. Она встала и пошла в ванную, не беспокоясь, разбудит его или нет. Закрылась. Провела инспекторский осмотр - тюбики, дезодоранты, шампунь, одеколон - ничего интересного. Проверила не очень ли грязная ванная. Не очень. Пустила большую струю воды. Это ощущение чужого человека рядом было и в первое время замужества. Нужно было усилие, чтобы не обращать внимание. Перед тем как залезть в ванную, проверила все ли у нее в порядке после его желания показать, какой он мощный мужчина. Да нет вроде все нормально. И в школе так было или когда с родителями сидишь и вдруг думаешь - а почему именно они родители? Почему меня зовут как зовут, а не, скажем, Юля, как она всю жизнь мечтала? Как в детском анекдоте: "Откуда вы с папой узнали, как меня зовут?" Нормальная отстраненность, которая потом, к сожалению, проходит. Жаль. В первый раз все кажется странным и потому резким. В постели это тем более прибавляет страсти - вроде бы ты кому- о изменяешь с первым встречным. Как шлюха, которая может с любым. Так этот и есть любой. Такого в тебе еще не было. А наутро все кажется странным. Поэтому она и не особенно старалась прилично себя вести. Обойдется. Когда он начал потягиваться и на нее поглядывать, она сразу сказала, что не любит утренний секс. Он и уснул снова. Неважно, шутила она или нет. Чтобы было приятней лежать в ванной, вылила туда чуть ли не полбанки шампуня. Небось, не обеднеет. Даже не прислушивалась, что он там делает в комнате, проснулся или уже помер. А самое будет приятное, она заранее знала, когда выходишь на улицу совершенно одна.

3. 3 января.

Сколько он себя ни помнил, мечтания его упирались в придумывание себе квартир или убежищ в излюбленных местах Москвы, Питера, Парижа, Калуги - где угодно, лишь бы укрыться ото всех. Внутренняя жизнь конвертировалась в разнообразие видов из окон. Подобно тому как сон зависит от формы подушки под головой, так письмо его рождалось жильем, в которое он прятался как в ракушку. Всюду он поднимался тихо по лестнице, стараясь избежать встречи с соседями, тихо открывал ключом дверь и, лишь заперев ее, чувствовал себя в относительной безопасности. Теперь можно было работать над подробными и совершенно неожиданными планами овладения миром. Однако жизнь шла, и в каждом из воображаемых укрытий оказывался тот или иной неопознанный труп, закрывающий ему туда ход. То есть кольцо сжималось не только снаружи, но и в глубокой нутри, предназначенной для интимного бегства. Он был там, где был. Времени на дорогу куда бы то ни было не оставалось. Домовладельца не получилось. Сгинь, где есть, или живи как можешь. Когда домашние прижимали, делая существование невозможным, он все равно принимал окрас чего угодно, размазывался по стене, изображал из себя что хотели, лишь бы оставили в покое, дали дожить до ночи, когда все заснут, и он сможет дописать одну страницу и додумать следующую, сможет дочитать журнал или книгу и снова начать разматывать душевную нить, сужденную ему даром письменной речи. И плевать на тех, кто лежит сейчас, полуразложившийся от гашеной извести, в квартирке на Елисейских полях, на Второй Рождественской, на Интернациональной или в том подъезде на Тверской, где расположился клуб филуменистов. Чья бы это ни была крыша, его это не волновало. Он уже путал своих родителей с собственными детьми, жену с невесткой, внучку с бабушкой, поскольку все они совершенно одинаково сокрушались, что он какой-то не такой, и он сам им посильно в этом помогал - действительно, не такой. Пил валокордин, сидел с валидолом под языком. Он переможет, пересидит постное время. Его не найдут, все перемелется, все будет хорошо.

4. 4 января.

Зима, чужие сны, ярко освещенный консерваторский подъезд. Ее пугали не зеркала, а отсутствие в них отражений. Все было единожды, и узнавать надо было сразу, без подобий. Как думать из сумасшествия. Накрашиваться можно, но не заглядывая в зеркальце. Шок, клоунада. Вроде той музыки, что ударила ее по мозгам в Малом зале. Она даже закрыла лицо руками и заплакала, не отдавая себе отчет то ли в унижении, то ли в счастье. Нет, скорее, от ужаса, что вот опять смешали с грязью, сколько можно... Она жила за двоих: чувствовать одинаково, умереть в один день, в одиночку не получится. Но не получилось и так. Это вроде Айседоры Дункан, танцевавшей соло "Разлуку", и потом к ней подошла вдова Вагнера: "Милочка, как вы с вашим партнером хорошо танцевали! Где же он, я хочу выразить ему свое восхищение". Старуха так и не поверила, что никакого партнера нет. Иначе зачем этот глупый скандал по поводу грязной посуды в раковине и кому выносить во двор ведро с мусором! Все слишком просто. Наверное, она действительно жила за спиной, а спина исчезла, и больше нельзя танцевать соло за двоих. Музыканты кончили играть этот ужас, стали разводить руками. На сцену выпрыгнул маленький, взъерошенный, улыбающийся композитор, нелепый как вся его музыка. Тоже вот выразил себя, и весь мир притих в тоске, зажимая уши руками. Ей пришло в голову, что он испытывает тот же смертный страх, что и она, но знакомиться с ним, разделять его чувствования она бы не стала никогда. Пускай каждый умирает в одиночку, это правильно. Все стали подниматься со своих мест. Народу было немного и, наверное, поэтому все старались соблюдать тишину даже после концерта. Будь перерыв, вообще никого бы не осталось. Она задержалась в туалете, пытаясь то ли припудрить нос, то ли разглядеть в зеркале свой взгляд. И то, и другое неудачно. Когда подошла в гардероб брать дубленку, из публики никого не оставалось, и сами музыканты двигались к выходу. Автор тоже брал свое пальто, перекладывая что-то из кармана в карман. Из-за неуверенности, наверное. Зачем-то она сказала ему спасибо. Он обрадовался. "Неужели вам понравилось?" - "Скорее, потрясло, - сказала она. - Такое не может нравиться. Вроде "Ста дней Содома", которые я не досмотрела с мужем по видео, потому что началась истерика". Она кивнула ему и пошла к выходу, оставив, кажется, с раскрытым ртом. "Постойте, вы до метро? Пойдемте, если не возражаете, вместе, я вас провожу".

5. 5 января.

Когда светило солнце, дом, который он видел из окна, лежа на диване, был похож на сахарную фигуру. И тень отбрасывал ясную, четкую - до слюны на языке. Ни дымки, ни снега, ни серой пасмурности. Уже хорошо для радостного настроения. Тем более, никуда не надо идти, впереди завтрак из яичницы с ветчиной и чашки кофе с круасаном. И ничего не болит. С ума сойти.

А звонить ли той девушке? Он был замкнут, стеснителен, близость женщины вызывала, скорее, спазм, чем возбуждение. Всякий человек прекрасен в своем отсутствии. Или задай вопрос: хотел бы ты оказаться с ней в купе поезда? Понятно, что он немного форсировал эту бескожесть и трудность перемогания ближнего. Но ненамного. Все же в ней была какая-то мягкость, делающая ее не неприятной ему. К тому же, пока они ехали, она сама начала рассказывать о себе. Не было этих мучительных поисков разговора, диких пауз. Что-то говорила о Ленинграде, где жила, о страхе смерти, о книгах, которые сейчас читала, о каких-то друзьях. Небольшое опьянение шло ей явно на пользу. Он не понял, правда, с кем она живет, постеснялся спросить, но ничего, ему показалось, что и он был ей приятен.

Умылся, сделал зарядку, посидел перед телефоном, так ни на что и не решаясь. Еще один человек на шею? Волнение, как бы чего не случилось, морока ухаживанья. Не хватало еще, чтобы пришла сюда. Хотя вроде бы неназойливая. В конце концов, он тоже дал ей свой телефон. А так он на краю, ничто не мешает. Загнешься в тишине, без свидетелей. Куда лучше.

Солнце падало на пишущую машинку. Бедная жизнь, бедный климат, радуешься малому. Большое выбивает из колеи. Чахлому цветку проще согреться. Что-то про эрос, про суходрочку, мысли привычно цеплялись друг за друга, уводя в облака и там же тая. Тело - единство с душой, и оба недоразвиты. Стало даже себя жалко, он набрал пять цифр из ее номера, но положил трубку.

6. 6 января.

Держать приличный дом в Москве - это минимум несколько тысяч. Не считая ремонта, выезда, приема гостей, обучения детей иностранным языкам, музыке и подготовки в университет. В деревне все намного дешевле, но и там и чувствуешь себя философом и пьяницей, а не светским человеком, наблюдающим нравы и участвующим в хитросплетениях власти. При его легкости схождения с важными людьми, умении знакомиться за полным столом и вовлекать в некое общее дело это подобно добровольному затвору. Да, общее дело он пока не нашел, зато не без успеха подбирал его участников, расширяя взаимные их связи. И что прикажете делать в деревне - писать им письма, рассылать факсы, уходить вглубь? Немного погодя. По вечерам в особняке устраивались музыкальные вечера, писатели представляли свои новые книги, художники приносили картины, висевшие на стенах, всюду бродили члены правительства, важные банкиры, теневые деятели и эксперты. Все свои, что доказывало число лимузинов перед окнами и сидящих в них телохранителей. И сам он с удовольствием ходил между гостей, здоровался с новоприбывшими, разговаривал со знакомыми, размышляя, кого с кем сводить, кого приглашать в следующий раз, а кого не надо. Авторов с издателями, художников с галеристами, политических технологов с их будущей клиентурой. Да, маловато адвокатов, надо отметить, а то на память никакой надежды. А достаточное основание событию придавала точная его датировка будущими историками, которых он тоже держал в уме. Например, вице-премьер мог быть здесь только сегодня между поездками в Осло и на Сицилию, а хозяин этого банка накануне разорения, о котором уже знает, но виду не подает. Наш знаменитый художник еще румян, признаки смертельной болезни обнаружатся позднее, но он из нее выкарабкается. Что- то вроде толстого тома сплошной хронологии, посвященной кому? Улыбаясь, он обводил взглядом своих гостей. Возможно, поэт, чья канцона любимой женщине еще не написана, в эмиграцию пока не отправлен, да и с Турцией война не начата. Он поцеловал жену, спускавшуюся с лестницы. Выглядит прекрасно, замечательно все организовала, а он посмотрит как обстоит с угощением в столовой, что их новый повар? Конечно, они поговорят, когда все кончится. Если будут силы. Он был благодарен ей, что не напомнила о разговоре с нужными людьми по поводу службы в департаменте. Право, как можно. Естественно, они чувствуют себя обязанными ему и не смогут отказать. Лучше в другой раз. Да и какая служба, морока одна, бессмыслица. Настоящую службу надо еще придумать.

7. 7 января.

Ее превосходная голая задница с оставшейся от лета белой полоской трусиков так и играла, так и прыгала на нем. Прекрасные ножки, согнутые в коленках, как у всадницы, делали фигурку еще соблазнительней. Он приподнял ее, наклонив немного вперед. Она покорно и томительно замерла, ожидая продолжения. Влажный и едва не дымящийся, он вышел из нее, и она стала видна полностью, разверстая, желанная, аккуратная, сладкая на вид, на вкус, на всё - "ну же... ну... " - словно говорила, подбадривая. Если не сейчас, то никогда, понял он, и, пригнувшись, наконец- то вошел в нее - полностью, весь, опасения были напрасны. Вход был прост и свободен. Не удержавшись, он даже лизнул ее мягкие податливые валики, пустившие его. Дураки, мы сами привязаны к этому вперед- назад, не умея сделать выбор, не решаясь шагнуть в провал, а ведь нет никаких проблем, мелькнуло в голове, и в тот же миг он почувствовал, как обманутая в ожиданиях задница буквально затряслась, готовая разорваться, как перегретый котел - и в тот же момент сошел вниз.

Было солнце, жара, берег моря, полуголые тела товарищей рядом с ним, радость общего на всех дела. "Эх, кабы не персы, какая жизнь была, - мечтательно сказал рыжий Исхомах, любимец половины команды. "Да какая жизнь... Олигархи передрались бы как кобели за суку! " - тут же возразил Автолик, переживающий за свои прыщи и оттого, небось, самый умный и предусмотрительный из всех. "Найдем руно, - сжал кулаки волосатый Мантифей, - в руне маленькую розовую щелку, в щелке дырку, которая примет нас и порознь, и вместе, тогда вот и будет золотой век. Не раньше". - "А по мне уж и так хорошо, - сказал он сам, обнимая за плечи двух близнецов, Главкона и Адиманта в уме и в телах которых души не чаял. - Ну, куда лучше? " Знали бы чего бывает, не искали бы иной, чем есть, скажи, Ксенофонт?

8. 8 января.

Тайный юношеский порок жажды власти над миром он развил в себе до чудовищно зрелых форм. Международные спекулянты, серые кардиналы, благотворители и убийцы были сущими детьми, мелкими тараканами коммунальной кухни эволюции. Глядя в зеркало на свой евнухоподобный зад, он понимал невысказанную трагедию Творца. Одиночество - это рябь на воде. Главное, что никому не можешь сказать о цели деятельности. Мало того, что нелеп, так еще и бесцелен. Попросят, он обратится с посланием к нации, с вечерней сказкой к народам мира. Его известность подогревалась интимной понятностью каждому и тем, что последние двадцать лет его никто не видел. Прежние знакомые тоже ничего толком не могли рассказать. Честно говоря, он сам о себе не вспоминал, чего же от них было ждать. Разве что иногда поднималось от сердца ощущение девичьих грудок англичанки Инны Ефимовны, проходившей у них практику в гувернантках, когда она завязывала ему шнурки на бутсах и поправляла бутсы. Да и то, возможно, он путал это с какой-нибудь книжкой Набокова, сейчас не разобрать. За герань, стоящую сейчас на подоконнике перед его письменным столом, он ручался. Но это другое. Он поливал ее, следил. Другое дело, массивный вброс денег в среднерусскую равнину и наблюдение как люди корчатся в истерике, деля их, пока разваливается страна у них под ногами. Возможно даже, ты сам среди них. Понимаешь, но сделать ничего не можешь. Как бы не можешь. На самом деле можешь все. Страна заброшенных бункеров, которые строит для себя любой обеспеченный человек перед тем как сгинуть здесь без следа. Бессмысленно печальное строительство в тартарарах. И вообще, что бы он ни видел в огромном окне, сквозь которое следил за поднадзорным ему миром, значимой оставалась только погода. В размышлениях над тем, что есть химера в его деятельности, а что нет проходили самые спелые часы его одиночества. Он был мужиком, бабой и их совокуплением. Был сачком, бабочкой, энтомологом. Да мало ли кем, если каждый день начинал заново и проживал до конца, не зная, что за мулька ждет завтра, какая муха укусит, потому что был Господом, а не властителем мух, понятно? Каждое утро после чая приходил учитель и оставлял после себя пачку книг. Буквально на сутки, как какой-нибудь дурацкий самиздат. Предвкушая чтение, он даже не всегда был внимателен к тому, что тот ему говорил. И кто, зачем писал эти книги ему было неизвестно, поскольку сам он был одним из них.

9. 9 января.

Комната, которую делишь с мужчиной, похожа на абортарий. Ты - кусок мяса, который сейчас начнут потрошить. В дни менструации тебя вообще нет. Или ты мигрень, которой лучше бы не было.

Такая же мигрень - мужчина, который, по идее, должен подтверждать твое существование. Этого не должно быть. Дети не должны становиться ни теми, ни другими, она была в этом уверена.

В конце перестройки, когда все были полны безумных планов, ей предложили делать женский журнал. Даже давали беспроцентный кредит. В последний момент все рухнуло, потому что на самом деле она не была готова.

Но она знала как сделать, чтобы женщины были похожи на самих себя, а не на мужчин. Это был бы совершенно скандальный журнал. Четкие черно- белые фотографии и размытая женская болтовня ни о чем. Там и была бы женская суть. Мужчины склонны к более резким движениям. Посмотрите словарь английских ругательств. Все слова, обозначающие порез, ссадину, давление, проникновение, являются эвфемизмом женской половой щели. На этой геометрии разместилась вся культура. Она вышла бы за пределы ее.

 Говорить об этом мужчинам не имело смысла. Они нацелены тебе между ног. Ум их затуманен скоплением спермы, на которой держится вся логика. Когда они в комнате, лучше делать вид, что тебя там нет. Или держать про запас нервно- телесные расстройства. Разговаривая с подругой про то, как они там бесятся.

Она позвонила подруге, которая привезла из Финляндии мебель для магазина. Та обещала ей туалетный столик по начальной цене без накрутки. Оказалось, что финны по случаю праздников задержали контейнер на таможне. Вообще, когда тошно, надо идти в магазин и что-нибудь купить. Из одежды или из еды, которую не пробовала, сейчас это можно. Про прическу она вообще молчит. Она даже складывает деньги на черный день плохого настроения. И в ее журнале был бы раздел "безумной покупки". Много чего было бы.

Мужчину тоже жалко. Болтается без смысла, как некрещеная душа в чересчур большом для себя влагалище. Она вполне представляла себя паучихой, поедающей партнера после использования.

Можно подумать, каким должен быть мир, в центре которого лежит матка. Не Бог- Отец, а Богиня- Матка. Так на самом деле и есть, она уверена. Кто- то просто затеял чудовищную дезинформацию. Непонятно в каких целях.

Можно устроить заговор, думала она, разглядывая витрины новых магазинов. Для обычных революций нужна мужская жестокость. А тут было бы все иначе. Так придумать, что поняли бы лишь посвященные. Какая- то дама кивнула ей на углу Козицкого. Она заметила, что когда хорошо выглядит, ее "узнают" самые непонятные люди. В женских мистериях все решает жест, а не слово. Стиль. То, как подано. Непонятные мужикам тонкости. Все- таки надо устроить им  козью морду. И еще, почему это именно в России важно. Потому что ни логики тут нет, ни настоящего мужского устройства. Даже язык какой- то, которого сами не понимаем. Оттого и боимся все время вредительства, что не понимаем, чего творим. А для начала устроить всюду женские кафе, где никто бы к тебе не приставал, если пришла одна. Она знала, что такие есть и даже была в одном, но чего- то больше туда не тянуло. На этой ноте купила в модном магазине, где была, черные чулки аж за полторы сотни. Это сколько долларов? Тридцать почти? С ума сойти. Но полегчало.

10. 10 января.

О предстоящей кладке яиц он узнавал по охватывающей ее нервозности. Закрывая лицо своими хитиновыми ручками с прекрасными пальчиками, она говорила, что он изменился к ней, что она висит обузой на его шее, и видит, как он на самом деле к ней относится, называя мухой, зиновьевой, ценципером или просто цеце. Она для него - цеце...

Труднее всего скрыться от бреда. Даже тот, что приходит снаружи, достает тебя изнутри. Он молча утыкался в кусочек дерьма, слепленный за день, и начинал его изучать. Воистину всеединство. Переплетение жилок дневной пищи, отпечаток нутра, генеалогии переваренного рода и так далее - вплоть до зодикальных знаков. И она тоже причастна круговороту, вытягивая нить из него и себя.

Прозревший, он шел к ней в кладовку, пытался обнять, но его шибало током. Зима, дурачок, сухой воздух наэлектризован, как и одежды. Целуемая, она была кисловата на вкус как батарейка. На объятие могла прослезиться, а могла и прийти в еще большее раздражение: "Не надо. Ты уже сказал как ко мне относишься. Я и сама все вижу, не слепая. Мне даже приснилось как ты кого- то трогаешь за коленку и страшно счастлив. А потом еще и сажаешь к себе". - "Ты хоть запомнила как она выглядела? " - "Не надо, мне противно".

Впереди бесконечный вечер жизни. Спать не хочется, ты принадлежишь самому себе. В груди сладкий, покойный восторг. Никакой побочной работы, вечер - твой. Кругом смерть и люди в масках, которые смотрят телевизор. А ты свою маску снял.

Особенно было трогательно как она перед кладкой яиц читала вслух детские книжки, как будто дети уже родились и даже достаточно выросли, чтобы понимать Пушкина и Мандельштама. Хорошо...

11. 11 января.

9. 51. Некоторые вещи не можешь поручить никому. Она сама приехала проследить за выполнением задания. Сперва они договорились с ближайшей булочной о выносной торговле рядом с подъездом. Так отслеживали клиента, его распорядок дня. Сегодня продавщица взяла больничный и больше тут работать не будет. Исполнитель был совершенно незнакомый человек из Нижнего, кажется, Тагила, но она почему- то сразу его узнала. Сейчас клиента вели по разговору по мобильному телефону. Он закончил его и стал спускаться на лифте. В это время убийца уже входил в подъезд, и ровно через полторы минуты выбежал оттуда и скрылся в соседнем дворе, где оставил "шестерку". Она подождала еще пять минут, пока не началась суматоха. За происходящим следила в зеркальце заднего вида. Не нужно делать вид, что грязная работа тебя не касается. Касается и еще как.

10. 13. Совещание назначено через две минуты. Завхоз встречал на лестнице. Сказала, чтобы проверил сцепление, и прошла в кабинет, откуда был  выход в комнату для совещаний. Только руководители направлений и кратко: проблемы и деньги. Никакой лирики, одни результаты. Секретарша записывала цифры, но она старалась держать все в голове. В зарабатывание денег врубаешься как в игру или в своеобразный спорт.

10. 54. Когда остались заместители, монитор высветил сообщение о клиенте. Она поставила первого отрабатывать возможные последствия для бизнеса. Благо он отвечал за конкурентов. Остальные не отрывались от котировок. Пока говорили, она, как обычно, пыталась разобраться, что за чем стоит. Есть только две возможности: или тебя держат в дураках, или ты их. Захват рынка это способность управлять им по своему усмотрению. Она дала им понять свое недовольство. Поняли.

12. 05. Сережа принес обед, приготовил ванну, сделал легкий массаж. Старалась отключиться, ни о чем не думать. Ненависть к миру - самое плодотворное чувство. Тем более в любви. Попросила приготовить все к вечеру в конторе. Наградить назначенных к увольнению. Остальным лучший подарок, что остались.

13. 05. После секса взбодрилась, знала, сколько у нее денег, на что будет их тратить. Иначе само зарабатывание теряет смысл. Прежде всего, купить людей, которые должны здесь все изменить. Время, когда она делала ставку на талантов и поклонников, прошло. Они, в принципе, пустышки. Надо сначала понять, что надо делать, а потом найти лучших исполнителей.

13. 43. Аникин прислал на ее пейджер сообщение, что все нормально. И с такими кретинами приходится иметь дело. Обычно полагаются на однокашников, на людей своего поколения. Но она потому и выбралась из ямы Нефтеюганска, что насквозь видела их убожество. Ей нужны другие.

15. 00. Хорошо евреям, которые умеют находить друг друга. На кого нам, бедным православным, положиться? Уже пару дней как она вдруг вспомнила парня, с которым училась, молчаливого, умного на вид, с которым, небось, за все время десятью словами не перемолвилась. Ее люди достали через ФСБ объективку на него. Чистая биография, что- то писал в газетах, она просмотрела, мало что поняла, но, кажется, именно то, что нужно.

15. 10. Сидел перед ней, не узнавая. Она напомнила. Обрадовался. Налили по рюмочке коньяка за встречу через столько лет, за проступающее сквозь годы знакомое лицо. Спросила, на что общеполезное мог бы потратить энную сумму - от ста тысяч до миллиона долларов - будь она у него. Не на себя, не на бедных - на изменение мира в долговременной перспективе. Сказал, что должен подумать. Подумай. Можно устраивать в людных местах шествия переодетых в насекомых молодых людей, раздающих еду, записывающих сны и исповеди людей, выпускающих бюллетени рассказов о насекомых в нас. Заранее готовая ничему не удивляться, пригласила директора по рекламе.

15. 45. Та сидела перед ним как Штирлиц у Мюллера. Знала, что запросто может лишиться премии, а то и двух. Армия Спасения уже есть, разглагольствовал он, можно назвать народным ополчением. Главное, разогреть население акциями, сопутствующей рекламой товаров, контактами с "зелеными", которые жаждут подзаработать. Видела, что ее он хочет больше, чем директора по рекламе. Главное, залезть в душу людей и только потом в карман. Хотела сказать, что про карман может не беспокоиться, но промолчала.

17. 00. Учитель пения уже ждал. Она с детства знала, что будет певицей. Когда он открыл ей, что у нее особый тембр, способный вводить людей в транс, она не удивилась. Ему приходилось заниматься с ней, держа беруши в ушах, что, признайтесь, комично. В уме она держала занятие с мужчиной любовью с пением в ответственный самый момент. Все, что отвлекает, уже хорошо.

18. 37. Был довольно важный разговор, когда он достал ее по мобильному, номер которого она дала. Сказал, что придумал, что насекомые это ерунда, артподготовка, а все дело в том, чтобы устроить матриархат.

12. 12 января.

В девичестве, как она это называла, она любила ходить вечерами по улицам, заглядывая в окна и придумывая истории о тех, кто там живет. Сочиняла интерьеры и какая там мебель, и какие картины на стенах, и как все убрано. Понятно, что она мечтала о собственном доме. Когда умерла двоюродная бабушка и оставила квартиру на Таганке, она смертельно поссорилась с родителями, которые то ли хотели сдавать ее за доллары, то ли свезти туда  старую мебель перед отправкой на дачу, то ли еще что. Она просто перестала с ними разговаривать, взяла все ключи, вещи и переехала сама. Неделю выбрасывала на помойку старую рухлядь. Превращала хаос в логос, как говорил один из ее чересчур умных поклонников. Еще он говорил, что внешней чистотой и порядком она стремится компенсировать свой душевный хаос, который вполне может кончиться неврозом. Угрожать еще вздумал! Она послала его вместе с психоанализом, но потом задумалась, а хочет ли вообще видеть мужчин в своем новом доме? Пока что не хотела. Вокруг человека все должно быть прекрасно, а другой человек вряд ли относится к такой категории. Вытирала пыль, поливала цветы, терла серебряные вилки (сбылась ее давняя девичья мечта есть только на серебре), стирала трусики и колготки, и была положительно счастлива.

Именно ее окно видел он, идя по Таганке к метро в мягком и задумчивом настроении. Такое, к сожалению, предшествовало депрессии или какому- нибудь заболеванию. Надо принять дибазол с витаминами. В сумерках окно было красиво освещено, и он даже подумал, что хорошо было бы в каждом районе иметь свою подружку. Захаживать к ней и не просто отдыхать, а жить какой- то иной жизнью. Еще подумал, что если женщина после тридцати выглядит все лучше, значит, она или дура, или в ней есть какой- то душевный недостаток. Впрочем, и то, и другое хорошо. Сам же выбрал бы молодую, не глупую, не практичную. Самое трудное, что представить в браке это тот человек, которого она каждый день видит в твоем лице перед собой.

Или все же какой- нибудь тонкий человек найдет себя рядом с ней? - думала она. Сначала, подобно коту, он, наверное, выберет себе самое благоприятное место квартиры. Отгородит его, чтобы быть там свободным от реальности. Это самое главное. И потом она зацепится за него, чтобы тоже ни от чего не зависеть. Ей казалось, что ее квартира, когда она полностью устроила ее как хотела, это и есть она сама. Один из ее случайных знакомых, который на минуту буквально зашел к ней, сказал, что норка женщины обычно похожа на то место, где ей удобно жить. Она посмеялась тогда, но никак не может забыть эту глупость. А тот человек исчез, и даже как он выглядел она не помнит. Хорошо, когда двое ходят вокруг друг друга, как бы чуть покалываемые пузырьками холода и отчуждения.

13. 13 января.

В школе мальчики всегда моложе девочек – родители всегда хотят выгадать год до армии. Но даже если и одногодки, все равно моложе, - и по уму, и по темпераменту. Твой приятель на их фоне совсем дурачок, а ты не хочешь придавать его, вот ничего и не сходится. Поэтому он пришел учиться снова в тридцать лет. Конечно, и тут был осужден на одиночество, но уже по- другому. Хотя бы чувствовал себя ровней с девочками, которые тянулись к нему как к ухажеру. Никакой бергмановской «Земляничной поляны» в глаза тогда не видел. Просто лет с семи, с прошлой еще жизни, мечтал играть с ними голенькими в какой- то теплой комнате со стеклянными стенами и потолком, за которыми снег, зима, чужой город и люди, которые не достанут их никогда. И было что- то похожее на счастье, на необыкновенное тепло в области солнечного сплетения. На уроках он старался сидеть тихо, достаточно отрешенно от происходящего, быстро выучивать материал и двигаться дальше, хотя мешали учителя. Поскольку обычно сажали с девочкой, то не мог, конечно, не притулиться к ней, да и она к нему, обмениваясь значащими для обоих словечками. Слово за слово, учительница делала им замечание, а однажды так и вовсе выгнала из класса, но не его, как надо было, а – ее, чтобы тем сильнее уязвить и посмотреть, что он будет делать. Тут же вызвала его отвечать урок, он встла, опершись на парту, и сказал, что не готов, хотя все, конечно, понимали, что это не так. С достоинством получил свою двойку и приглашение прийти с родителями, чтобы обсудить его будущее. На переменах тоже не мог сосредоточиться:  бегали малыши, все мелькало в глазах. Девочки стояли у окон кучками, он присматривался к ним издали, как и они к нему, шушукаясь. Не знал, как подойти, о чем заговорить. Обратиться надо к какой- нибудь одной, но остальные ведь будут сбивать с толку. Боже, как бы он вывернулся наизнанку в своей любви к той, что заговорила бы с ним сама. Небось, напугал бы своим необузданным безумием. Однажды Ася Михайловская пригласила его и еще несколько одноклассников к себе домой после уроков. Родители то ли на работе, то ли в Америке, бабушка уехала к подруге. Он заметил, как Ася на него смотрит, но опять же толком не знал, что ему делать, как реагировать и, главное, зачем. Ничего не оставалось как наслаждаться самим напряжением, витающим между ними. Она как- то загадочно улыбалась внутрь себя, и ему очень хотелось в этот момент на нее смотреть. Она показывала им какие- то издания, чуть не порнографические. Когда все стали собираться уходить, она спросила, не поможет ли он ей к завтрашней контрольной. Он устал, был голоден, не в своей тарелке. Боялся, что изо рта пахнет. Представил, каково это будет сидеть в чужой квартире и – отказался, извинившись. Не было сил ни на любовь, ни на чего.

14. 14 января.

Самой себе она напоминала обезьяну, которая на вопрос, почему не слезает с дерева, не берет в лапы палку и не сшибает банан, отвечает, что не хочет принимать участия в вашей вонючей эволюции, чтобы потом ни в чем не раскаиваться. Пару раз экспромт ее имел успех в компании. У нас, однако, нет светской жизни, всякое остроумие растворяется без следа. Она больше не шутила, но самое странное, что ее будущий муж слышал оба раза эту ее шутку и даже положил на нее глаз, хоть она абсолютно его тогда не запомнила.

После развода с ним они все больше думала об этой самой «обезьяне из подполья» - почти по Достоевскому. И все больше склонялась к мысли, что участие в человечестве тоже не по ней. Недаром муж попрекал ее в шутку необычной формы мочкой уха и тем, что она умела складывать большой палец ноги в фигу без помощи рук. Называл это атавизмом. Особенно наваливалась на нее печаль после какого- нибудь общения, на которое она иногда отваживалась.

Вот и тогда был вечер «молодой поэзии» в Литмузее. Наслушалась ахинеи, мата в рифму и без, скотского хохота окружающих на им одним понятные шутки. В их тесную компанию она, к счастью, не была посвящена. Выбрлась по ногам из маленького зальчика, схватила шубу, бросилась на свежий воздух. Ветер был сухой, злой, колючий, даже щеки обожгло. Настроение, и без того нетвердое, было испорчено напрочь. В метро, несмотря на видимость покоя, был тот же хаос бессмыслицы. Надо же что- то предпринимать. Дома открыла первый том «Войны и мира», который давно хотела перечесть, но и Толстой не лез в голову. Крошка Болконский, воображавший себя Наполеоном, это было вообще что- то запредельное. Должно быть что- то другое или вообще не надо ничего. Она даже не легка в постель, потому что это тоже было соглашательством с дрянью. Легла на диване без простыни. И на работу ни в коем случае, чтобы опять не попасть в эту бессмысленную колею. Проживет и так. У нее есть немного денег, можно выжить и на минимуме. Только ожидая и глядя в окно, думала она, чувствуя как взгляд ее становится все неподвижней и тяжелее.

15. 15 января.

День начинается хорошо. В уверении, что никуда не надо идти, что заперт в доме, где никто тебя не достанет, и ты посвятишь время благородным трудам чтения и письма. А заканчивается тупой тошнотой от усталости и медным звуком в ушах и затылке. Ибо чтение, не говоря о письме, одно из самых противоестественных занятий. У всякой мерзости есть любители, но чтоб так не хватало воздуха, чтоб так начинались ощущаемые перемены в организме, которые все равно не сумеешь довести до конца – это финиш. Давай сначала. Зачем читаешь? Чтобы не жить этой жизнью. Какой жизнью? Нависающей на границах чтения. То есть, чтобы не быть? Да, чтобы не быть. И проследить опыт внутренних перестановок души. Одно из самых метафизических занятий, облюбованных к тому же тобой с детства.

============

Читаешь и пишешь – с краешку, но в виду имеешь картину целиком. Потому что материя слова всеобща. Это и есть чудо, влекущее к чтению:  перестать быть собой, став настоящим. Ну и что, что иллюзия? Я – это еще большая иллюизия, поверьте мне. Для интереса увязываешь все в некоем сюжете:  как мужчин с женщинами, а их совокупления с их тенями и страхами. Но постепенно все рассеивается и остается все то же одиночество. Для одиноких людей нет сюжета, для общительных – тем более, потому что тем не надо читать. Короче, выпадают все, очертив замкнутый кругом мир и провалившись сквозь выжженное им пространство – внутрь, в никуда.

==============

Вот и проходит первое неудобство разнашиваемой в тесноте души. Входишь в нечеловеческий ритм мышления, переживая его. Организм прочувствовает категории, записывая комментарии в режиме реального времени и потому похожие то ли на дневник путешествия, то ли на историю болезни, прожиаемой одновременно с этой историей. Причем, писать надо словами, понятынми женщине – для нее же стараешься, для совместной жизни с Софией, девушкой прихотливой, красивой, себе на уме и знающей цену.

================

Вечером назначила свидание у Ленкома, обещав, что принесет два билета. Опоздала на два часа, так что все проклял, вконец замерз и по отсутствию толпы у входа догадался, что она все перепутала, никакого спектакля не будет. Когда решил, что она вообще не придет и собрался уходить, она и явилась – с извинениями, что виновата, ошиблась и вообще. Куда- то идти ему уже не хотелось. Да и некуда. Пока шли к метро, она, как обычно, рассказывала о себе. Почему- то вдруг перешла на экологию, заявила, что здесь нельзя жить, все испорчено, отравлено. Он заметил, что экология, как создание дома, есть специфически женское занятие. И на самом деле всегда была связана с женским освободительным движением. Обсудив это, как раз дошли до метро, где, как он догадывался, она позвонит к себе домой и скажет, что ее уже ждут. Так и случилось, но на прощанье она была очень нежна, целовала его, что напомнило ему их путешествие в Ленинград и близость там. Она умела сделать так, чтобы, попрощавшись, он не чувствовал себя ущербным. Взяла обещание, что свой философский дневник он будет частями пересылать ей по факсу.

============

Соединение телесности с умственным желанием избавиться от оной связывает человека через безразличие к себе со всеми видами живых организмов. Брэма и Фабра следует читать как автобиографический роман. А все вместе сие – случай вечности, данный в мгновение отчаянья и отвращенья.

=============

Как заметил Габриэль Марсель:  мое тело снимает проблему существования. Я существую, следовательно, все обречены на то же самое. Всем остается лишь ждать моей смерти, чтобы обрести свободу от принадлежности к моему миру и миру вообще. Существуя, Я ограничил всеобщую свободу не существовать. Поневоле задумаешься о попытке Лены вырваться.

==============

Параллельно умственному напряжению растет влияние случайных шумов:  капающего крана в ванной, работающей у соседей вверху дрели, включенного за стеной телевизора. Жена для философствующего субъекта – просто катастрофа. Ничему не научающий переход в инобытие. Женщина расставляет свои ловушки уже тем, что думаешь о ней.

==============

В разных местах комнаты думаешь по- разному. В кресле, за письменным столом, на кухне. Вот и в туалете присобачил полочку для письменных принадлежностей. Пошли случайные мысли. Вот одна:  «Смотришь на изменения в теле, на растущий живот, не сочетающийся с конечностями и внутренним образом себя. Из толстого живота можно писать роман или статью, но нельзя философствовать, ибо последнее есть страдание изменяющей тебя мыслью, письмо же – лишь инерция мыслеварительного тракта».

===============

Мужское предположение насчет женщины столь же отвратительно как ее предположение на твой счет. Он понял это из- за притязаний одной библиотекарши, решившей внести его в генеральный каталог своих совокуплений. Она подвела это под общую практику жизненного коллекционерства, когда- то и ему самому любезную. Партнеров описывала подробно, со сделанными самолично фотографиями анфас и в профиль, с орудием в готовности и без, а также с собственной фотографией, снимаемой партнерами ее после случившегося. «Каждый, - замечала она, куря пахитоску, - даже в объектив видит по- своему. Полюбуйтесь хотя бы на этот ряд... » Такой вещный подход показался ему даже забавным. Отторжение вызвало другое, что он не смог сформулировтаь. Связь с ней могла бы стать даже поучительной, но он послал ее к черту и был рад.

=============

Что такое дневник? письмо из времени, в котором участвуешь. Страшноватый парадокс связи с тем, от чего хочешь отстраниться.

==============

Вечером полный провал и депрессия, которым предшествовало обильное угощение, пустословие за столом и не очень хорошая водка. Когда шел к метро, желтые окна в домах напоминали уютные кресты распятий. Теплый зимний вечер располагал к воспоминанию уже бывших много раз ощущений. Дома в размякшую душу навалилась чернота, при которой покончить с собой – самое плевое дело. В уборной читал журнал с подробным описанием способов самоубийства. Перепил валокордина до полного отупения. Столь же тупо перебирал идеи, которые могли бы его оживить. Очевидно, что идеи носят наркотический характер, как, впрочем, и любая стоящая деятельность. В кровь выделяются возбуждающие вещества – и будь здоров. Человечество, сидящее на игле ему дарованных идей, это закнутый круг, в котором ощущаешь только безнадежность. Возбуждают напечатанные твои статьи, голые и одетые женщины, подарки тебе и точно сформулированные мысли. После чего проваливаешься с черное никуда, которое и оказывается домом родным.

================

Человек есть особое наркотическое состояние. Буддист отказывается от наркотика, который есть весь человек. Иной предпочтет наркотик, открывающий сознание мимо человека. Однажды он видел скарабейника, который катил по Арбату пахучий шар чьих- то испражнений, который, как известно, можно слепить только на пару с любимой женщиной.

=================

Утверждая, что экскремент есть высшее достижение человека, мы лишь приближаемся к высшей мудрости египтян. Он знал одного копроманта, который за плату ездил к желающим погадать по их утреннему стулу. Тот даже составил рукописное пособие основных форм какашек и их значений для определения будущего. Называл его «азбукой», как бы подчеркивая первичность испражнений по сравнению с речевой семантикой. Действительно, зачастую этому человеку удавалось предсказывать то, что потом и случалось. Но, как всякий пророк, он не угадал с временем собственной кончины. Кто- то стукнул на него, и он исчез в сумасшедших домах брежневской эпохи. В наши времена наверняка бы стал кремлевским гадателем, и неизвестно, что хуже. Он также утверждал, что его наука оккультна, соединяя в себе медицину, мантику, философию и даже астрологию, не говоря о мелких магических приложениях.

16. 16 января.

«Знаешь, когда я смотрю на себя голого в зеркало, то вижу или своего папу, или двуногого ящера из чешской книги о допотопных чудовищах. Была у меня такая в детстве, я боялся в нее даже заглядывать. Теперь же заглядываю в себя, поражаясь людским существам.

Пишу об этом только потому, что и ты, показалось мне, с удивлением рассматриваешь себя в зеркале, а – вместе с твоим умом и красотой – это тем более выделяет тебя из всех остальных. Может, мы поймем друг друга по ту сторону метафизического нашего несовершенства? Ишь как соблазняю.

         Тот, кто одинок в юности, одинок всю жизнь, кого бы потом ни встречал и с кем бы ни жил, так, кажется, говорил один из незадавшихся мировых мудрецов? Взрослость залакировала это чувство жирком корпуленции, ничтожного успеха, относительного заработка. Кажется, все хорошо. Но в выходные дни совсем невтерпеж. В юности бродил в парке недалеко от дома и часами рассказывал тебе про себя. Казалось, ты идешь рядом и слушаешь. Может, и неправ, что нагружал тебя своими глупостями, у тебя, как ты однажды сказала, и своих было достаточно. Но с тех пор я слушал только чужие исповеди, потому что тогда рассказал о себе все.

        Странное существо человек. Умом понимаю, что осужден жить по ту сторону удовольствия. Но когда вижу тебя, особенно, если немного еще выпил, и чувствую, как растворяюсь. Сердце тает, с замиранием души целую твои руки, касаюсь твоей груди, спрашиваю, не специально ли надела такую короткую юбку и соблазнительные колготки? Видишь, какой дурак.

         Ладно, оставим эти разговоры. Откуда- то мы знаем, что не должны доводить нашу близость до конца. Но лишь сладко и безнадежно к ней стремиться. Я о другом сейчас, о своей благодарность тебе, что ты на самом деле существуешь, а не в моем лишь воображении. И так добра, что пришла ко мне. «Мы ведь незнакомы, - говоришь ты, трогательно касаясь моей шевелюры, - ты только вообразил меня себе». Да нет. Мы более, чем знакомы. Мы нужны друг другу. Повторяю, я и выжил, только благодаря разговорам с тобой. Иначе незачем было. Поверх условностей знакомства и существования. Поэтому ты не можешь не откликнуться на мое письмо. Знаешь, как бывает при знакомстве. Когда взвешиваешь благость своего одиночества, всю мутоту ухаживаний, страх неудачи, отпора, своей же глупости, а потом и дальнейшие сложности и разочарования. Зачем, думаешь, тебе это надо? . . Где мы будем встречаться? А ну как живот заболит? Или она станет нудить, что денег нет, что ничего не умеешь делать, не проверяешь у детей уроки, мешаешь правильному воспитанию, а она одна должна на части разрываться. Ведь ты далек от ее представлений о том, каким должен быть галантный мужчина, а еще и сам боишься увязнуть в липкой близости как муха в варенье. Да ну ее... Насколько лучше быть одному, размышлять о таинственном женском мире, читать хорошие книги и страдать, как сказал Рильке, только от самого себя. И вдруг, непонятно с чего, звонишь, вы встречаетесь, и это оказывается незаслуженным тобой чудом.

         То же и сейчас. Да, ты не уверена, что я говорю именно с тобой. Ты оборачиваешься, нет ли кого сзади, к кому я обращаюсь? Нет, нету. Я к тебе обращаюсь. Все сказано лично тебе. Именно потому, что ты не уверена. И, окончательно уже решившись молчать, оплакивая свою нерешительность, ты вдруг ответишь, мы встретимся, и тогда... »

17. 17 января.

         Зачем нужна новая женщина? Что с ней придумать себя заново. Он не стал учиться водить машину, а вдруг они расстанутся раньше. Зато нанял шофера, который по контракту должен был еще заказывать им гостиницы, брать билеты на самолет, покупать еду и спиртное, каждое утро доставлять ей букет свежих роз, водить на елку ее сына от первого брака.

         Ужинали в отдельном кабинете. Его волновали ее красные шелковые платья, ее длинные ноги, тонкие руки, большие глаза, в которых не прочитывал обычных женских хитростей, видимых сразу и насквозь. Она была непроста как японская шпионка. Когда он это сказал ей, она только кивнула, соглашаясь. Да, время их связи ограничивалось деньгами, которые он не спустил еще, и это придавало всему дополнительную остроту.

         В постели она была диковата и словно отстранена от него непроницаемой перегородкой. Закрывала глаза и, слабо улыбаясь, уходила куда- то в себя на глубину. В то же время давала понять, что любит его и защитит от любых посягновений на нее со стороны других мужчин. Была похожа на плавящуюся ледышку. На янтарь с жучком внутри. Трахать женщину из другого измерения, как она, ему еще не доводилось.

         С дурной начитанности он придумал себе образ седовласого алхимика, который и разыгрывал перед ней. Должен же он был кого- то играть. Иногда добывал деньги, чаще славу, еще чаще женщин, иногда мысли, неважно. Алхимия – это образ ижзни. Точнее, образ смерти. Рядом с ней ему удавался образ мудреца – что мужчина ценит особо. За пару дней он придумал классный сценарий из жизни одноклеточных, по которому сняли знаменитый рекламный ролик. Когда они появлялись вдвоем, воздух вокруг них искрился.

         Пошел фарт. Он играл ва- банк и выигрывал. Конкуренты отпадали, он оставался. На лезвие ножа и есть высшая жизнь. Они вошли в тусовку с политиками, телезвездами, банкирами, журналистами. С ними здоровались как будто знали сто лет. Внешность располагала. Они воспринимали это как должное. За границей останавливались в лучших отелях. Соотечественники их не раздражали в отличие от соотечественников же. Европейская бюрократия Страсбурга оказалась не лучше любой другой. Но и не хуже. В разговорах кое с кем сошлись ближе, но глупо было бы делать из этого бизнес. Он вел дела по телефону. Со стороны происходящее в России казалось логичней, чем было на самом деле. Но хотя бы понятней, что делать.         

         Языка он не знал. Зато она приноравливалась к любой среде моментально. А, может, прежде знала, он и такое допускал. Воспитание ей заменяло чувство собственного достоинства. Только отсутствие двора позволило ей избежать титула «красавицы рюс», шутил он. Однако, не придумать ли себя в следующий раз французом, приходило все чаще в голову.

18. 18 января.

         Ей предложили, она и согласилась. Соглашаться- то особо было не на что. Все шло как- то само собой. Записать за хорошие деньги свои впечатления от того, другого, третьего. Почему бы нет? Деньги платили тут же, без промедлений. Предложили съездить кое- куда, посмотреть нечто на месте, написать, что увидела. Ну извините, это ее работа. За это она деньги получает. Таких, как она, у шефа десяток был. Ей еще надо было выделиться из всех, отличиться, получить одобрение на новый заказ. Да и сам, она видела, был не более, чем мелким клерком разветвленной системы сбора информации. На каком- то приеме она познакомилась с начальником всего восточного бюро, поджарым англичанином, только что вернувшимся из экспедиции по горному Таджикистану. Что- то в нем было от старых естествоиспытателей. Разоворились. Она потом совершенно не помнила, о чем болтала ему после двух бокалов шампанского. Кажется, про венецианскую живопись. Про Каналетто, которого обозвала шпионом нового типа. Так до сих и неразоблаченным. Мировая классика вообще полна условных знаков, понятных лишь посвященному, говорила она, принимая у официанта очередной бокал. Простаки думают, что гениальную живопись можно писать из любви к искусству. Идиоты. Она не стеснялась в выражениях. Это подаваемый знак. Момент, когда понимаешь, на кого ты работаешь, и становится моментом рождения гения. Если он и не понимал ее, неважно. «А как вы думаете, кто может быть посвященным? Член некой всемирной масонской ложи? » Он неплохо говорил по- русски, как и еще на пяти языках. «Масоны – это очень ловкий отвлекающий маневр», - заявила она. Ей плевать, что он о ней думает. – «Вы говорите по- английски? » Вот таких проверочек она терпеть не могла. Но выбор был уже сделан давно, она сказала, что да, и в дальнейшем они с английского уже не слезали. В какой- то момент она даже забыла, о чем речь. Он вдруг спросил, сможет ли она, как она думает, сможет ли убить человека? Она восприняла это серьезно и сказала – да. Ей плевать на людей, поскольку плевать на себя. Она готова к смерти, потому иначе не стоит жить. Цивилизованные англичане вряд ли ждут таких ответов, но ей плевать и на англичан.

         От него пахло хорошим одеколоном. Он был просто и дорого одет. Вообще от западных мужчин не принято ждать нелепых выходок. Она приняла его приглашение продолжить знакомство у него в номере гостиницы. Она выпила, и, как всегда, жизнь представилась ей счастливым случаем, а принимает ли он ее за гэбэшницу или нет, ей было наплевать. Единственно, что она не может заснуть ни с кем рядом. У нее начинается сердцебиение. Когда ей показалось, что он уже спит, она встала и начала потихоньку одеваться. Он то ли не спал, то ли проснулся. Включил торшер, сказал, что обязательно ее проводит, Москва очень криминальный город. на отказалась наотрез. Сказала, что тут же позвонит ему из дому, когда доберется. И вообще она у себя на родине ко всему привыкла. Но из дома не позвонила. Ей нравилось исчезать из жизни человека, думающего о ней.

19. 19 января.

         Через его бункер проходили тени умерших. Они шли по одному, не толпой, не как люди. Поэтому и не раздражали. К тому же он оставался им невидим. А они так были ошеломлены своим состоянием, что не обращали внимания ни на что вокруг. Отвлекаясь от письма, он иногда смотрел на них, спотыкающихся, униженных как черт- те что, и даже не сочувствовал. Тени и есть тени. Как и те, что называют себя людьми. Те, с кем он обречен иметь здесь дело. Все они были с ним в разных плоскостях.

         Он и впрямь не мог понять, то ли они все сумасшедшие, то ли это он такой урод, что никак не найдет себе места. Как будто едешь в вагоне метро, а все вокруг больше, чем посторонние. Тени. Просить ни о чем невозможно. Можно только кричать, иначе не поймут. Он кричать не будет, лучше вообще уйдет. Общение с тенями умерших гораздо приличнее. Иной раз он поражался, до чего они уродливые, покореженные, но тут же понимал, что и сам не лучше. Изнутри же. Из человеков не выкарабкаться.

         Сверлил умом дырки в земной толще, пытаясь найти выход, но, видать, сумбурно и хаотично, ничего не получалось. Вообще, что есть ум? То, что присуще окружающим? Тогда он не намерен принимать это за образец. Людей считал хуже зверюг, ненавидел и ничего общего с ними иметь не хотел. Или же ум –то, что им как раз не присуще? Тогда готов считать себя в их глазах дураком, как всякий, кто читает книжки и думает по поводу прочитанного, а не творимого людьми безобразия. Кроме того, являешься носителем разума «белого человека», то есть разделяешь ответственность за исправление мира, так? А если так, то каким образом можно исправлять мир, который практически насквозь прогнил и не имеет ни одного здорового места?

20. 20 января.

         Сначала приходится долго бродить друг возле друга, делая вид, что каждый занимается своим делом, ни на что не претендует и вообще оказался тут случайно. В какой момент происходит сцепление, сказать невозможно. С кровью и тошнотой пытаешься разложить себя на элементы, но неудачно. Только дикая головная боль. И вдруг происходит соединение. В тут же возникшем алхимическом поле – взаимная переупаковка вас двоих во что- то иное, третье. Самое сложное не броситься тут же в объятья. Претворить страстное влечение в дух. Иногда она плакала, так им было больно и хорошо. По ходу заглядывали в переведенные на русский язык книги по китайской алхимии, тантризму и прочей непереваренной шелухе. Была сложность оказаться глупее, чем есть на самом деле. Внешний взгляд объектен, вы загоняетесь под него, чтобы понять самих себя. Наверное, не надо.

         Обустроили не без изящества халупу, где проводили свои опыты, именуемые жизнью. От «кабинета Фауста», который ему предложила жена нового русского, чьего ребенка он обучал, это жилье, конечно, отличалось, но они не жалели. Вся эта история с его учительством в богатом доме заставила их по- иному взглянуть на библейский казус Иосифа с женой Потифара. Суть в том, что тоскующая и влюбленная в него жена бизнесмена наотрез отказалась участвовать в алхимическом опыте любви втроем да еще пригрозила, что если он приведет с собой девушку, его ноги тут не будет. Не будет и не будет. Хорошо хоть охрану не натравила. Они удалились – бедные, но гордые и ученые. Психованная дура. Теперь снимали за 50 долларов нечто запредельное, но свое. Ничто теперь не мешает вычленять из себя и смешивать элементы. Примерять на себя чужие костюмы. Алхимия это ведь отчуждение. Задачка на двоих с ответом. Способ совместного движения к мысли, которая отсутствует. Зато в заряженное поле падает все – телефонные звонки, голый завтрак, зачитываемые друг другу страницы из книг, вышедшее из- за туч солнце, когда в январе вдруг веет мартом. И пыль столбиком на солнечном луче, и грязное окно, и несвежая кожа, и вдруг увиденный седой волос на причинном месте – у нее? у него? – прочая ерунда, из которой насквозь состоит человек. «Других людей у меня нет», - в любой момент готов сказать творец, имея в первую очередь в виду самого себя. Все мы взяты напрокат. Единственное, что можем – это самим выбрать себе платье. Остановимся пока на идее любви. Она же – смерти.

21. 21 января.

         После нескольких безобразных опытов девичества, чуть не стоивших ей рассудка – она теряла сознание прямо на улице, когда мальчик заявлял ей о разрыве, - она поняла, что сама по себе любовь гораздо важнее отдельных влюбленностей и связанных с ними мужчин. Конечно, она теперь любила их ничуть не меньше прежнего. Напротив, гораздо сильнее, чем когда боялась, что ее бросят, обманут, промурыжат. Она – любила. Зная, что если есть любовь, появится и любимый.

         Прочитав пару книг по логике, почувствовала вкус к схоластически выверенным суждения, что тоже добавило самоуважения. Обнаружила, что ее волнует отношение общих понятий к частному опыту, потому что видела в этом собственную судьбу. Научить бы этому других женщин, но она не находила в себе общественного темперамента. Всякий любимый носит отблеск любовного солнца, и она научилась различать его, греясь в его лучах.

         То есть к встрече с ним была внутренне готова. К этому моменту у нее было что- то вроде мужа. Общие годы, работа, друзья, она не могла так вдруг его бросить, отрезав по живому. Ее вполне устраивала тайная жизнь. Мир большой, места всем хватит. В судьбе много- много ходов, и то, что большинство из них не пересекаются, наполняло ее жутким восторгом. Она могла жить сразу в нескольких разных пространствах. Она могла быть шпионкой, преступницей, нищей и миллионершей одновременно, и здесь не было игры ума – это давала любовь. Никто ни о чем не догадывался. Она даже ему об этом не говорила.

22. 22 января.

         «Ну чего там? » - Мужик, держа доску, заглянул сверху в строящийся бункер. – «Давай сюда». Напарник принял ее. Сначала закрепят, потом обнесут вагонкой, наедут марафет. Процесс строительства оставлял его равнодушным. Он хотел бы прийти, когда сдадут «под ключ». Его занимало, что ему делать в этом мире, а не откуда тот берется.

         Размеренно сделав часть работы, мужики перекуривали. То вспомнят анекдот из вчерашней программы, то про футбол, то о бабе, которая выписывала им наряд и которую имел за лишние пол- ставки какой- то Серега. С ними по чувствовал себя скомканным, чужим самому себе, это нормально. Они обещали все сделать за три месяца. Если будут работать, так и выйдет. Но если он уедет в город, дело застопорится, и через три месяца хорошо если будет половина. Значит, надо или сейчас ерять здесь время, или потом оказаться у разбитого корыта.

         Он прошел в уже сделанное помещение, которое осталось облицевать. Украинцы или молдоване могли сделать лучше и быстрее, но где их найдешь, если всюду мафия. У него стоял там трехногий столик и пишущая машинка, чтобы щупать путь к душе. Тут и пересидит, несмотря на запах краски – вентиляцию обещали позже. Каждый народ заслуживает того Бога, который их создал. По трудам их узнаешь создавшего их. Он представил своего Бога. Мерзавец и лентяй, одно слово. Что теперь делать?

         Когда снова вышел к рабочим, те перекусывали. Разложив на рекламной газетке колбасу, хлеб, сыр, два стакана с каким- то дешевым дикером из стоявшей тут же бутылки. «Ну что, хозяин, двигается дело? » - приветствовал тот, что побойчее. Он хотел ответить что- то про деньги, которые заплатил и еще заплатит, если они будут работать, а не отдыхать, но не смог точно сформулировать и только молча кивнул. «А сами- то чем питаетесь? – спросил второй, поприличней. – Присаживайтесь к нам». Он еще раз рассеянно кивнул и сел рядом, но есть, конечно, не стал. На те деньги, что им выплачиваются, можно было построить в два раза больше и быстрее. Но все делается через задницу. Он говорил шефу, но тот только морду кривит. Как будто ему одному это нужно. Он дождется окончания строительства бункера и пошлет все к черту. Будет роман писать. Все равно все сгниет. Ладно. «Работайте, ребята, - сказал едва ли не с отвращением, - работайте, если хотите деньги получить». И пошел, не оглядываясь, к себе в логово.

23. 23 января.

Она быстро усекла секрет ведения дел. Думают, что все здесь истекает из власти – и сила, и деньги, и влияние. Особенно из теневых кардиналов, на которых все внимание, а те, естественно, сволочатся. В общем, неинтересно. Рядом с засветившимися всегда есть тайная тень, которая, как считается, правит балом в России. Когда тень выходит на свет, рядом с ней появляется следующая, и так далее. Пирамида теневиков уходит глубоко вниз. Власть, на самом деле, слита с народом. Любая банда привязана ниточками к кукловодам. Через бандитов, владельцев рынков, казино, публичных домов или какого-нибудь завода всегда можно выйти к покровителям, получающим от них деньги. Все повязаны со всеми. С накопленными за несколько лет знакомствами выйти в любую точку криминального поля не представляло для нее проблемы. В голове всегда было несколько схем, функционирование которых она, как опытный системщик, могла проверить по нескольким узлам, но никогда ими не пользовалась. Это было вроде игры:  пользоваться другими правилами.

Падение коммунистов она восприняла как мираж. Номенклатура никуда не делась,  только переоформилась. Сделаем вид, что верим в слова, но копать будем в другом месте. Поскольку люди делятся на подлинных и имитантов, она коллекционировала только подлинных. И были деньги, которые зарабатывала для этого. Покупала рукописи, картины, друзей, как бы цинично это ни звучало. Подлинники всегда найти нелегко, а тем более заставить на вас работать. Выходила на них по цепочке:  хорошие люди связаны только друг с другом. Как и негодяи. Иногда и соблазняла их, но только ради дела.

После трех приезжала в «резиденцию», как называли в конторе этот особняк в арбатском переулке. Там встречалась с фаворитами. Они были разными – задушевными, нахальными, скучными – и так же по- разному вела себя с ними. Могла отдаться, а могла, обставить все китайскими церемониями по высшему классу. Сразу понятно, кому что нужно. Одному деньги, другому – женское тепло, третьему квартиру с видом на Москву- реку, а иному – совет чаще мыться и менять носки. В таком деле ханжества не бывает. Каждому она давала возможность взлететь, а уж куда он полетит, ее не касалось. Она создавала свою особую страну. И законы в ней были строгие, но справедливые. Если человек оказывался чужой группы крови, его сбрасывали из окна. Шутка.

Никто из ее друзей не должен был знать всю цепочку. Связь только через нее. Москва тесный город, и они наверняка были знакомы, но отдельно. Это была еще одна игра – в непересекающиеся маршруты. Сегодня была встреча с художником, которого она раскручивала с нуля. Сняла ему большую мастерскую, сама приводила покупателей и арт- критиков, заказывала статьи в модных изданиях, устроила пару вернисажей в лучших местах, таскала на телевидение. Чтобы не тяготился ее вниманием, влюбила его в себя своей влюбленностью в него. Ничего сложного. Пил он в меру, был не жадный, не дурак, чего еще лучше. Кроме того, ей нравилось как он работает. Выкроив время, позировала ему голой за роялем. Он сказал, что у нее фигура Иды Рубинштейн. И – деньги тоже, заметила она как бы в шутку. Она играла за этим роялем, развивала ему слух, а то он так и не шагнул за юношескую любовь к Вивальди и Баху. Конечно, дела уродовали ее. Уж который месяц не могла выкроить несколько дней, чтобы свозить его в Париж. Опять откладывала на весну.

В общем- то, он никуда ехать не хотел. Главное, говорил, происходит в нас самих. Рисовал ей альбомы «ню». Эротическое путешествие Улисса. Садо- мазо- ад Данте. Метаморфозы сна от Овидия до Провоторова в метафизических архитектурных пейзажах Москвы и Питера. У него было волшебной легкости перо. Втайне от него она издала их в венецианских типографиях, чтобы подарить ему на 23 февраля. В конце концов это всегда подарок себе. О какой бы тенгизской нефти или якутских алмазах ни размышляла, вспоминала его рисунки, и они помогали ей не только выжить, но и выиграть. Один из ее «банды», как она их называла, гениальный контрразведчик, всюду внедривший своих людей и выдаваший ей каждое утро километры секретныъ стенограмм, говорил накануне, что уже не успевает рассеивать сгущающиеся над ее головой тучи. Она спросила, сколько времени он ей дает максимум. Не больше двух недель. Ладно, она постарается. А там – Париж.

24. 24 января.

С утра проснешься:  Господи, тесно- то как! День, ночь, время, себя не обуздаешь, висишь как сопля, желания враскорячку с членами, надоело. Представляешь себя по меньшей мере Сократом, заигрывающим с молодежью, а на самом деле не Сократ, а эпифеномен какой- то. Глядишь в окно и пытаешься соображать. Хорошо, если в доме тихо. А коли мятутся домашние народы, ищут правды в возводимой друг на друга напраслине? Тогда в душе и мозгах тьмутаракань, хоть вешайся на бельевой веревке. Нет, главное подблюсти себя в тишине и покое, подобрать живот, собраться с мыслью, прислушаться к мелкому шороху судьбы – что, мол, она тебе приготовила, болезная? потому что судьбе предшествует чистое течение времени. Когда ничего нет и не надо, тогда судьба туда и втекате. Так говорят мудрецы, не зная, что это – эпифеномен. То есть – тьфу. Это давление в атмосфере переменилось, фронт высокого прорван превосходящими силами низкого, а козявочка теплокровная и замельтешилась, бедная. Солнце на небе, а вдали уже тучки собрались. Ноют кости, через полчаса все небо заволокет крупными мазками жешевой живописи. Вот народец и пьет, потому что разумение потерял, а поди не потеряй, коли такой антрацит! И только одна хорошая вещь во всей этой каше и то – смерть. Херня, но на время. Так ты распиши, подлец, толком, как это время провести!

Взять, к примеру, перестройку и прочий бредовень. Раньше больше понятия было. Сидишь в мастерской. Ты – художник, они – говно. Тебе черный хдеб, луковица, спитый чай и, кто придет, бутылка смотря чего. Но ты прислушиваешься к безвременью, оттачиваешь формальное мастерство. Всё как бы к Богу ближе. Опять женский пол соблазняет. Подружку пригласишь, трахнетесь под обоюдную грусть о напрасно проживаемой жизни. Оно, конечно, и хорошо, что такая дрянь рухнула, осыпались ориентиры, и смерть уже можно наблюдать в чистом виде регулярно захораниваемых товарищей и сверстников. Недоумение – это неслабая часть человеческого существования. Пустишь слюну, задумаешься понапрасну, а тут и дымком смысла пахнёт, костерком бытия, черствая горбушка вкусней пржнего покажется. А что книжка из рук упадает, как классик сказал, так и ни к чему она. Просело слово под чем- то непонятным. Одна перхоть в голове и осталась.

25. 25 января.

 «Поверьте, я пишу Вам с жутким трепетом. Долго не решалась и сейчас не уверена, что поступая правильно. Если это так, то обещайте, что сразу порвете и забудете мое письмо, и я о нем тоже забуду. Я – безобразна. Кроме души и странных мыслей, у меня нет ничего. Я – курьез, который с кучей рекламных бумажек принесла Вам почта. Просмотрели, посмеялись и забыли. Всё. Ответа не жду.

Утверждают, что мы, навозники, не умеем любить, не можем чувствовать. Так же думали о крестьянках, пока не пришел Карамзин. Но он разбудил зверя, началась революция, НКВД, и получилось, что он неправ, другого опыта не будет. Я, кажется, противоречу себе. Я много противоречу себе и поэтому со мной очень трудно разговаривать. Я бы написала, что мне кажется, что и Вы такой, но это было бы с моей стороны совершенной наглостью. До усиков и рожек меня пронизывает диалектика самости. Я леплю совершенный, как у элеатов, навозный шар и при этом чувствую, что все напрасно.

Помните, как Лев Николаевич описывал чувства женщин, складывающих стог сена. Горячку труда, ветерок, овевающий обнаженные голени и вспотевшую промежность. К чему я это... Пожалуй, ни к чему. Чтобы Вы не рассердились на меня, апеллирую к классике. А- а- а, вот что. Некоторые из нас пользуются мыслями как другим видом экскрементов, чтобы создать свой совершенный труд из переработанного человеком материала. Почему- то к ним отношение хуже, чем к обычным. Но я люблю обхватить Льва Николаевича задними лапками, особенно третьей их парой, самой длинной, котораф, простите и опймите меня правильно, тянется сейас и к вам в любви и желании наращивать, наращивать слоями этот законченный космос. Ты себе и сфера, и циркуль, и купол, и мастер- масон, чей символический молоток заменен лишь парой ловких ножек. Сказала «циркуль» и тут же задумалась, а не решите ли Вы, что у меня кривые ноги? Нет, ноги вполне прямые и, как многие уверяют, очень даже женственные.

Люблю одиночество, люблю читать, люблю стихи, люблю страшные мистические истории в духе Майринка, которые воспринимаешь с дрожью всего организма. Я выкапываю себе подземные дворцы и целые города полные библиотек, где хранятся созданные мною собрания сочинений лучших мыслителей и целых животных видов. Там залы собраний, где когда- нибудь, надеюсь, и мы с Вами встретимся. Выкапываю лабиринты полные тупиков и ловушек, в которые обязательно попадет злоумышленник. Вы знаете, как горазд наш пол на всякие обманки, лучше не проверять, себе дороже. Пришедший без приглашения будет думать, что приближается ко мне, читает мои мысли, слышит как я дышу, а на самом деле уходит все дальше, чтобы вдруг сгинуть в пространстве, из которого нет даже теоретического выхода. Вы знаете, я сочиняю исповеди этих несчастных, чтобы о них хоть кто- то узнал.

Признаюсь, что часто жизнь каэется мне скучной и унизительной. Похожа на Раскольникова с виду, как скрипку, я несу свою обиду. Хорошо, правда? автор тоже из наших. Маленькой я мечтала улететь на ракете в космос, чтобы облдать оттуда как бы всем миром, никого больше при этом не видя. С тех пор я стала смотреть на вещи более реально, но что- то во мне по- прежнему рвется в последнее и окончательное путешествие. Не думайте, я живу весело и со вкусом, хотя и готова ко всему.

Как и Вы, не люблю себе подобных. Вы, я знаю, не будете смеяться – иногда я представляю себя маленьким солнышком. Это, наверное, написано у меня в генотипе. Как и все остальное. Весело на этом свете, господа. Я лечу со сверхестественной скоростью, оставаясь в то же время в абсолютном покое. Бедный Сизиф, бедные все. Я сижу сейчас в подземелье, кругом глухая ночь. Вы один меня слышите, и потому я могу говорить с вами бесконечно. Повторю, в моем доме обителей много. Я льщу себя надеждой, что когда- нибудь мы с Вами встретимся в одной из них. Не буду затруднять Вас ответом. Достаточно, что Вы прочли мое письмо».

26. 26 января.

Что значит играть белыми и черными? То и значит. Приезжал на работу рано утром и сидел в кабинете безвылазно до глубокого вечера. Знал, чуть что, кабинет займут другие, так уже случалось. Да и дел полно. Звонок по вертушке, вычитать сайт, принять неотложных гостей, выпить чаю с удовлетворением соблюдаемого голодания – и по новой. День расписан по минутам. Ты в это же время сидишь дома в кресле, полный бездельник, в руках книга, в голову ничего не лезет, кроме того, что этот сказал это, другой – то, и почему, а если тот ответит так, то что будет и так далее. Тлефон молчит как мертвец. Что хочешь наматывай себе на ус и прочие важные места.

Правы оба. Мечтают, думают друг о друге, подохли бы со скуки, оставшись одни. Игроки, играющие в шахматы с самими собой. Иногда с Богом, чаще с компьютером, но люди для них скучны, плохо пахнут, могут учинить гадость, не стоит рисковать. Играющий с собой обречен на невыигрыш, но не знает этого. Есть секрет: воспринимать людей не как фигурки, а как сгустки энергии и разнонаправленных сил. Ты стараешься объединить их делом. Оно расширяется, захватывая постепенно весь мир. Потому что все готово стать игрой, в которую ты играешь. Праведники собирали вокруг себя последователей и учеников, поразив их новостью любви. Чем не задача для газеты, которую он возглавлял? Добро может быть занимательней убийства, главное, хорошо написать. Праведник видит как существующее выходит из ничего, окружено им, и поражается его полноте.

С милой женушкой он заперся в ладье на самом краю доски. В провинции душа богаче посулами надежд. Мысленно овладел всеми сразу фигурами. Мир краток, зима долга. На дорогах заносы, третий день метель, на улице минус десять, а мы тут сидим в тепле, и сквозь тюлевые занавески на окнах лес вдалеке кажется еще больше в снегу, чем на самом деле, хотя куда больше. Тебе намного уютней, чем тому, другому, который с утра, кляня весь свет, простаивает в автомобильных пробках на дорогах, исходит желчью, мается головной болью, когда таблетки уже не помогают.

27. 27 января.

Макияж - это придумывание себя другой. Такой, какой хочешь быть. Какой станешь, вызывая восхищение мужчин. Чем отвратительнее ты внутри, чем больше в мойке грязной посуды, а нестиранного белья в шкафу, чем несвязней мысли, тем ослепительнее будет твоя внешность, тем более захватывающим будет путешествие вон из себя.

Тут свои хитрости. Прежде она пользовалась любовными заговорами и приворотами, но пришлось отказаться, потому что этим нарушаются какие- то тонкие вещи и материи. Не надо рисковать. А вот смешать французские духи с интимными выделениями и помазать запястья и между грудок - почему нет. Мужчины должны сходить с ума, не понимая причин.

Когда ты властительница мира, когда делаешь с ними, что хочешь, это уже не совсем ты. Видишь в зеркале женщину, накладывающую косметику, и не знаешь, чего от нее ждать. Это омут тебя новой. Путешествие в женщину, открывать которую слаще, чем мужчин, которых она откроет и завоюет себе на потребу.

Кайф - тратить деньги и быть, где еще не была. Гладить собой мир между ушами, чтобы он мурлыкал и лежал у твоих ног. Поэтому в ванной лежит другая женщина. И макияж проявляет именно ее черты. И тонкое французское белье ты отдаешь ей, а не себе. И красивые вещи, которыми она будет от всех отличаться. И походка. Запах. Прямая спина. Не быть собой - целое искусство, разветвленное как пространство, куда ты явишься. Главное, не перепутать, кому какое лицо даровать.

Светская жизнь - трамплин. Все эти приемы в посольствах, вернисажи, премьеры, вручение премий, элитные концерты. Вся эта кружащаяся вокруг тебя толпа, внимание мужчин, подобные тебе искательницы приключений, которых видишь сразу по их устремленности в будущее. Достойных всегда мало. Тех, кто готов оставить себя прежнего ради неизвестного.

С одним дипломатом она прямо с приема уехала по месту его службы в Страсбург. Он жаловался о тяжести своей жизни и разжалобил ее. Диломаты обложены со всех сторон - семья, служба, родственники, налоги, счета, нотариусы, кредиты, жалованье. Привязан со всех сторон и должен иметь дьявольские нервы. Это он рассказывал ей в гостиничном номере между любовью. Она уехала в чем была, не забрав даже чемодан из дома. Без денег на обратную дорогу, что безумно его поразило. "Вы, русские, другие люди", - говорил он то ли в ужасе, то ли в восхищеньи. "Да, нам не больно умирать", - отвечала она цитатой не помня откуда. На улице она уже видела своих соотечественниц, стоявших у гостиницы. Это могло навеивать ненужные ассоциации. Поэтому она спросила, какие он видит варианты. Шпионаж, торговлю оружием и наркотиками отвергла сразу. Он жутко испугался. Лощеный и кожа гладкая, и пахнет хорошо, и предупредителен как дрессированная скотина, а на самом деле всего боится и принимает ее за черт- те кого.

"У меня есть знакомые на телевидении, в газетах, - терпеливо намекала она. - Есть возможность установления глобальных контактов". - "Русская мафия? " - Он, кажется, так перенапрягся, что начал шутить. "Русских там, сколько и зулусов. Ты забыл, что я знаю семь языков? - Она не врала. Та, другая, могла знать и двадцать языков. - Ладно, ты обещал мне купить дорожный костюм. Встретимся после твоих переговоров с шефом". Напоследок он захотел еще сладенького, и она не возражала. Он, действительно, был хороший, и пользы от него могло быть больше, чем казалось на первый взгляд.

28. 28 января.

Хочешь непомятых современностью женщин с нездешними повадками. Он выражался не столько выспренно, сколько странно, и это тоже был знак. Люди, говорящие на собственных языках, это каста. Не будем докучать другим необходимостью себя понимать.

Жена его, например, была одарена на сон. Это говорила теща- психолог, и у него не было оснований ей не верить. Жена, действительно, рассказывала за завтраком то, что ей снилось, а через несколько дней, глядь, это и случалось. То землетрясение в Колумбии, то соседа сбило машиной. В тот год это только входило в  моду, как и алхимия, и свое восхищение он принял за любовь. На деле она оказалась довольно прохладной дурочкой. Такой, видимо, была и Кассандра. Странно было затевать из этого семейную жизнь.

Они полюбили любить друг друга во сне, когда принимаешь партнера за кого- то другого. Она в особенности жила там в каком- то особом мире и трахалась то ли смущаясь, то ли наслаждаясь изменой ему же с ним самим. Он же изощрился принимать эту являющуюся ему во сне женщину за свою жену, которой она, конечно, и была, но не в его восприятии.

Ясным солнечным утром, когда сопли оттепели сменил наконец морозец, он за завтраком понял, глядя на нее, что за каждой женщиной стоит ее тень - другая женщина, в чем- то ей противоположная. Эта тень и соблазняет мужчин на измены, мороча связями на стороне. А все дело - в тени, которую не можешь разглядеть. Его жена казалась абсолютно безразличной к сексу. Даже пускать в себя не любила, ограничиваясь по большей части ртом и руками. А тень ее задыхалась и теряла рассудок при одном намеке на половой акт, царапалась, визжала как вакханка, удовлетворить ее было нелегко и почетно, она была как награда или оскорбление для ценящего свои мужские достоинства. Эти две составляли одно целое, и еще непонятно, какая из них была хуже, не надо роптать.

Что удерживало их от развода? Люди вокруг, на которых они не хотели быть похожи. Они были первыми ласточками поколения людей, ненавидящих человечество и объединенных этим крепче всего другого.

29. 29 января.

И она, и Марина попали в гости случайно, это судьба. И что обе без мужей, оставшихся дома. Марина поразила ее своим лицом или выражением глаз, или сказала что- то, она уже не помнила. Но, говоря с ней, она испытала необычайное чувство. Преодолев себя, коснулась ее руки, и та не отстранилась. Оказалось, что Марина пишет стихи. Как бы прямо противоположные ее гениальной тезке. В несколько строчек, предельно откровенные и такие эротические, что она и не подозревала, что такое возможно. Запредельно и не пошло. Прочитав их ей на ухо, увидев реакцию, Марина сказала, что в жизни она другая, чем та, что внутри, и разъединение их и есть ее жизнь. Это ее тоже поразило как совершенно личное. Она так и не поняла, чем занимается Марина помимо стихов, но это и неважно было. Кажется, что- то с психологией. Они обменялись телефонами, домой она шла бессознательно улыбаясь, и не успела открыть дверь и раздеться, как Марина ей позвонила. Буквально какая- то ерунда, но говорили минут сорок и распрощались только потому, что у обеих мужьям понадобился телефон. Это не объяснить. И потом вдруг возникло это словечко: "тайная жизнь". Это когда она сказала, что могли бы встретиться завтра у нее в офисе, а Марина сказала, что не хочет в казенной обстановке. И обеим одновременно пришла идея снять квартирку и встречаться там.

Через неделю она рассказала Марине о своих тайных планах и не ошиблась. Марина высказала такие замечания, что сама она никогда бы до них не доперла. Да, нужны деньги, но они сейчас связаны с такой грязью, что себе будет дороже. Нужны обходные пути, прежде всего, люди. Не известные, не высокопоставленные - просто нормальные, хорошие люди. Такие есть. И кто как ни женщина может их найти, почувствовать. И тут они тоже выступают заодно. Она так возбудилась, что ночью замучала мужа, а потом все равно не могла заснуть, наглоталась валерьяны с корвалолом, увидела во сне что- то очень хорошее, но забыла что.

30. 30 января.

Все просто. Берем "Благовещение" Паоло Веронезе из собрания барона Тиссена. У Веронезе на заднем плане всегда какой- нибудь архитектурный пейзаж в духе Палладио. Архитекторы у нас понятно кто, масоны. Находишь "мышью" античную колонну, нажимаешь энтер, оказываешься в такой же, но уже павильона Аничкова дворца в Питере. Еще раз вошел. Нечто оказывается клопиным яичком, похожим на восточный кувшин с украшениями в виде кокард и поясков. Нажимаешь на специальную зазубринку, служащую задвижкой для крышки яйца. Крышка открывается, запрыгиваешь в яйцо как в танк, закрываешь ее над собой. Это спускаемый аппарат. Сейчас модно говорить, что в мире должна быть иерархия, нельзя одно смешивать с другим, но для этого нужны специальные программы для непродвинутых. Уже не "чайники", но еще "туда- сюда". А на самом деле все связано со всем. Яичко, в которое ты залез, часть общей мозаики. Перебравшись по внутреннему ходу, обнаружил, что это вытесненный чернью с позолотой лист на окладе Евангелия екатерининского времени в Оружейной палате Кремля. Это тебя не касается. Нажав на хрустальную шишечку, вышел из яйца вон, оказавшись в хрущевской малогабаритке в Черемушках. Жена спрашивает, где его черти носили, принес ли хлеб. Ориентируешься по лексике, по внешнему виду, по интерьеру. Многое может сказать хрусталь в горке, старые собрания сочинений в шкафу. В свою очередь спрашиваешь, готов ли ужин. Дочь, которую долго зовут, к столу выходит, но говорит, что после семи есть ничего не будет. "Ты не с этого поправляешься, - кричит жена, - а потому, что много мучного потребляешь, всухомятку и одни сладости. Для кого я готовлю? " На кухне обстановка примитивная, а стол не отсюда и инкрустация дорогая. Все понятно. Увеличив до предела, обнаруживаешь, что это закладки. "Что же говорить обо мне, бастарде? " - весело говорит Пьер, постепенно и мучительно краснея. Кажется, этих лобковых вшей он подцепил "у дам", гуляя вместе с Анатолем Курагиным. Делать нечего, спускаемся в его светлые панталоны. Выбор, как всегда невелик:  то семейный ад, то непрезентабельность насекомых. Поди, бес нас кружит, не видно ни черта. Ага, это мы загружаемся на атомарном уровне, тут епархия Демокрита, о нем чуть позже. И вообще тут древнегреческий - геологическая платформа цивилизации.

31. 31 января.

Милиционер жезлом отвел - остановиться у обочины. Оценив ситуацию:  впереди разворачивался грузовик - он дал резко вправо и ушел вперед. Мент засвистел и начал говорить в рацию. Ситуация сразу вышла из- под реальности. Свернув раз, другой, третий, он остановил машину у какого- то дома, и она тут же выскочила. "Я позвоню", - сказал  он, не глядя, тут же дав по газам.

Взяв такси, проехала мимо того же милиционера, продолжавшего что- то озабоченно трындеть по рации и одновременно отмахивающего жезлом очередную "шестерку". Адреналинчик в крови делает жизнь веселее, чем кажется. Даже дома чувствовала еще сердцебиение. Вроде бы спряталась, и никто тебя не найдет, потому что не во сне и дверь открывать или подходить к телефону не обязана, но все равно ни о чем думать не можешь, один мандраж. Даже не строила иллюзий, что будет, когда станут искать машину по номеру.

Очень хорошо изучать реакции человека по собственной персоне. Сравнивая с классическими трудами психоанализа, купленными накануне в магазине на Павелецкой. С ходу прочитала про Антропоса, попавшего было в объятия Фюсис, но начинающего восхождение в согласии с Табула Смарагдина. Она не совсем поняла, зачем восходить? Чтобы достичь лучшей жизни? А не лучше ли сообразить сначала, что это за лучшая такая жизнь? Часто вспоминают детство. Но все, что лично она помнила о детстве, начиная с песен, звучащих из "Спидолы", было достаточно муторно, даже тошно.

Чтобы развеяться, пошла в ночной клуб рядом с домом. Слушала музыку, смотрела на стриптизерш, что-то пила. Какой- то молодой человек заговорил с ней, сидя за этим же столиком. Она разговаривала с удовольствием, даже, кажется, была остроумна и произвела впечатление. Потом, извинившись, что выйдет как бы в туалет, с еще большим удовольствием оказалась на улице одна, бегом прибежав домой и опять заперев за собой все двери. Попробуйте, найдите. Всё облегчение.